Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

• Название: Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
• Автор: Эрнст Юнгер
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-93615-022-0

«Издав нынешний том сочинений Эрнста Юнгера, издатели серии «Дневники XX века» выполнили свое обещание представить отечественному читателю уникальный памятник художественного творчества и мысли европейской культуры, какими являются, по общей оценке, собрание дневников и созданные на их основе литературные произведения этого замечательного немецкого писателя.»

---

После полудня с Геллером в Сен-Жермен у Анри Тома, который обитает в старой квартире напротив замка, украшенного саламандрами. Кроме него и мадам Тома мы встретили там двух литературных друзей, и меня снова поразила духовная утонченность подобных встреч по сравнению с теми, что устраивают молодые немцы, отличающиеся своим элементарноанархическим характером. На тех встречах возвышенных банальностей не говорят.

У самого Тома примечательно странное соседство духовного присутствия и отсутствия. С ним разговариваешь, словно говоришь с кем-то, кто витает в далеких сновидческих странах и вдруг выдает неожиданные, меткие ответы. О нем можно сказать словами Князя Линя:{147} «J’aime les gens distrait; c’est une marque qu’ils ont des idees».[135]

Разговор о Паскале, Рембо, Леоне Блуа, потом об успехах европейской революции. Также о Жиде, который теперь в Тунисе. Назад возвращались через Сену, по берегам которой мощной, почти черной зеленью светились ивы. Долина Сены — алтарь Афродиты; он оживляется идеальной влажностью.

Вечером у Флоранс, вернувшейся из Ниццы, в привычном кругу. Она рассказала о Фрэнке Джее Гульде, который после прочтения «Мраморных скал» якобы произнес: «В действительность он приходит из сновидений», что для американского миллиардера не так уж и плохо.

Жуандо, немного выпив, принялся преподносить истории из своей супружеской жизни, которые нас развеселили. Так, он рассказал, что когда Элиза, накрывая на стол к завтраку, закатила ему сцену, он с такой точностью и ловкостью канатного плясуна поддал ногой поднос, что вся посуда разлетелась по полу мелкими осколками.

Париж, 10 мая 1943

В антикварной лавке Дюссара, на улице Мон-Табор. Там я купил «Заколдованный мир» Бальтазара Беккера{148} — книгу, которую давно искал, и на каждом из четырех томов, изданных в 1694 году в Амстердаме в одну восьмую листа, обнаружил даже автографы.

Мысль: и я принадлежу к бесчисленным миллионам, отдавшим этому городу нечто от своего живого вещества, от своих мыслей и чувств, засасываемых каменным морем, дабы в течение столетий тайно бродить по нему, участвуя в созидании коралловых рифов судьбы. Когда я думаю о том, что мой путь проходил мимо церкви Сен-Рок, на ступенях которой был ранен Цезарь Бирото,{149} и огибаю улицу Прувер, где прехорошенькая чулочница Баре снимала мерку с Казановы в задней комнатке своей лавки, и сознаю, что это только две крошечные даты в море фантастических и реальных событий, — меня охватывает чувство, похожее на радостную тоску, на мучительное наслаждение. Я охотно принимаю участие в жизни людей.

Темное свечение прожитой жизни в виде запахов и ароматов воскрешает воспоминание. Так, на маленьких улочках вокруг Бастилии я всегда ощущаю немного «essence de Verlaine».[136] То же самое относится и к теням; в этом смысле Мериан{150} — великий рисовальщик и летописец города.

После полудня у Залманова. Он подарил мне книгу Бердяева, который является его пациентом. О падении Туниса и о политической ситуации вообще. Повторил свое пророчество о союзе России и Германии в ближайшем будущем. Такой союз предполагает падение диктаторов также и у них.

Затем о болезнях: «Болезнь снимает с человека маску; она выявляет как хорошие, так и дурные его стороны».

Шопенгауэровское «кто что собой представляет» он сравнил с листьями артишока: есть обстоятельства, которые обдирают с человека листву, и то, «что он есть», оборачивается либо великолепием, либо ничтожеством.

Париж, 11 мая 1943

Вечером в «Рице» с генералом Гайером, во время первой мировой войны он был сотрудником у Людендорфа. О ситуации, обострившейся в связи с падением Туниса. Затем об отношениях между Людендорфом{151} и Гинденбургом, в которых я всегда видел особенно четко выраженное различие между волей и характером. Людендорфу после 1918-го надо было бы спокойно выждать, тогда бы он всего достиг, но как раз этого-то он и не умел. На его примере можно изучить все достоинства и слабости прусского Генерального штаба, после отставки старого Мольтке{152} все более клонившегося в сторону чистой энергетики. Именно по этой причине Людендорф был и остался неспособным к сопротивлению против Кньеболо. Такие умы могут только переставлять, только организовывать, подоплекой чего является нечто иное, сугубо органическое.

В Гинденбурге же налицо как раз это органическое. Когда Тренер узнал, что тот стал рейхспрезидентом, он сказал: «В любом случае старик не наделает глупостей», — и был прав. Если кто-то и мог оказать сопротивление тому, что надвигалось, то это ни в коем случае не были силы демократии, питавшие и укреплявшие как раз энергетический принцип. Уступка Гинденбурга была неизбежна; и дело было не в его почтенном возрасте, скорее символическом. Органическое в нем связано с древесным; «железный Гинденбург» был на самом деле Гинденбургом деревянным, только подбитым гвоздями. Вокруг этого старца, без сомнения, витает историческая сила — в противоположность элементарно опустошающему излучению Кньеболо.

Конечно, как молодой офицер я был за Людендорфа. Этому способствовало и одно замечание Гинденбурга, расстроившее меня: «Опасно в такие молодые годы получать высшие награды». Тогда мне это показалось педантством, сегодня же я знаю, что он был прав. Подтверждение своим словам он видел на примере судеб некоторых участников кампаний 1864, 1866 и 1870 годов.

Париж, 12 мая 1943

Разговор с докторессой, позвонившей мне, так как ее муж был арестован в Виши как раз на следующий день после того визита в Париж. Поскольку подобные аресты совершаются по так называемому указу «мрака и тумана», изданному Кньеболо, т. е. без указания причин и места лишения свободы, то прежде всего предстояло выяснить, куда его упрятали. Я рад, что она мне доверяет.

Париж, 13 мая 1943

Вечером с д-ром Гёпелем, Зоммером и Геллером в «Шапон Фэн» у Порт-Майо. Разговор о картинах и о волшебстве вложенной в них художественной субстанции. Банкир Оппенгейм, приобретя «Белые розы» Ван Гога, два часа рассматривал эту картину, а потом отправился на заседание, где приобрел большинство акций Национального банка, — это была его самая крупная сделка. Если посмотреть с этой стороны, то владение картинами дает магически-реальную власть.

Разговор с начальником, устроившим праздничный обед. При этом он произнес тост, характерный для его профессии: «Je peux vivre partout, ou j’ai quarante copains».[137]

Вернувшись к себе, я долго размышлял о трагедии людей, которых здесь встретил. Например, здешний хозяин, именуемый соседями «Le Boche de la Porte Maillot».[138] Он одержим марсиальной страстью и детской любовью к немцам, чей боевой дух товарищества ему сродни. Мне было трогательно видеть, сколь беспомощно он пытается привести эту астрологическую связь в соответствие с региональной противоположностью крови.

Париж, 15 мая 1943

О стиле. Требование Шопенгауэра не включать относительные придаточные предложения в главное, а каждую фразу строить отдельно — совершенно справедливо, если это касается ясного, логического хода мыслей в их последовательности. Напротив того, преподнесение и переживание образов вводом относительного предложения может быть даже усилено. Напряженность нарастает и перехлестывет через край, словно ток фразы, будучи прерван, возгорается.

Мы долго пользуемся этими средствами, пока не задумаемся над ними, и становимся похожи на крестьянина, однажды к своему удивлению узнавшего, что говорит прозой.

Продолжаю Иисуса, сына Сирахова. Прекрасны описания луны, солнца и радуги, которые можно найти в 43-й главе. По соседству — мысль о том, что каждая деталь творения хороша: зло имеет провидческий характер; оно распределяется во времени так, как это нужно Богу. Для иллюстрации приводится скорпион. Например, в химическом процессе, при изготовлении арканита, попутно выделяются яды, участвуя в промыслительном плане премудрости.

Одна такая фраза, которых в Сирахе множество, может стать фундаментом философем, нравственных учений или провидческих образов в стиле Якоба Бёме.{153} В этом смысле Библия, безусловно, — Книга Книг, семя и праматерия всей письменности; она произвела на свет мировые литературы и будет производить их и впредь.

В Иисусе, сыне Сираховом, помимо мудрости и острословия, просеянного в ходе мировой истории, заключена вся полнота Востока, ибо: «Я мог бы сказать еще больше; я полон мыслями, как полная луна».[139]

Еврейский народ должен вернуться к своей великой литературе, и чудовищные гонения, которые он теперь претерпевает, наверняка ему этот путь укажут. Еврей, подчас неприятный своим умничаньем, становится другом и учителем там, где он глаголет устами мудреца.