Мартин Винклер - Женский хор

• Название: Женский хор
• Автор: Мартин Винклер
• Жанр: Зарубежное современное

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» – с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.

Этот доктор руководствуется принципом «Врач – тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение – продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Перевод: Ю. Капустюк

---

Он широко улыбнулся, но значения этой улыбки я не поняла. Он указал на мое имя на кармане халата:

– Этвуд… это английская фамилия?

– Англо-канадская. Мой отец родился в Торонто. (И вернулся туда. Пусть там и остается.) Но я там ни разу не была. (И даже если он станет меня умолять, это случится не так скоро…)

– Вы – родственница писательницы?

– Писательницы? – Что он несет?

– Маргарет Этвуд.

– Я ее не знаю.

С огорченно-снисходительным видом он склонил голову набок:

– Жаль…

Он несколько мгновений стоял неподвижно, глядя на меня, затем положил график консультаций на стол, развернулся и вышел.

НАЧАЛО

Когда консультация превращается в беседу,

гинекологический осмотр становится насилием.

Я поспешила за ним и увидела, как он подошел к стойке, взял небольшую белую прямоугольную карту больной, вошел в зал ожидания, назвал чье-то имя и вышел. За ним следовала женщина, через руку у нее были перекинуты сумка и шарф. Он пожал ей руку и указал на меня:

– Здравствуйте, мадам. Вы не против, чтобы наш интерн, доктор Этвуд , присутствовала на консультации?

Она посмотрела на нас, сначала на него, потом на меня, улыбнулась мне отчасти смущенно, отчасти глупо, покачала головой, пробормотала: «Конечно…» – и вошла в кабинет.

Он вошел вслед за ней, развернулся, указал на стулья напротив регистратуры, обитые клетчатой материей:

– Возьмите стул там.

Я взяла стул, вернулась в кабинет, устроилась между креслом Кармы и небольшой полкой с книгами, примыкавшей к перегородке.

– Чем могу вам помочь, мадам? – спросил он, кладя на стол небольшую белую тетрадь, карту больной.

Пациентка все еще стояла. Карма устроился в кресле на колесиках и снова предложил ей сесть.

Женщина положила сумку и шарф на кресло, села на другое, скрестила ноги, положила руку на стол ладонью вниз и вздохнула.

Она молчала, неуверенная, вперив взгляд в стол и как будто стараясь сосредоточиться на том, что собиралась сказать. Затем вдруг посмотрела ему прямо в глаза и начала рассказывать о своей жизни, очень быстро, не останавливаясь, как будто боялась, что он ее прервет. Она начала с матери, перешла на отца, мужа, за которого вышла замуж в девятнадцать лет, потому что так было нужно, о своей первой, второй, третьей беременности, о преждевременных родах и кесаревых сечениях, разрывах и щипцах, инкубаторе, в котором пролежал ее младший сын, и судорогах дочки, «моей третьей малышки, которая на самом деле – настоящий пацан».

Пока она выкладывала все, что накопилось у нее на душе, я ждала, что он вот-вот поднимет руку и скажет что-нибудь типа: «Успокойтесь, мадам, не все сразу, давайте по порядку, иначе мы так и не дойдем до сути», потому что если позволить заговорить себя с самого начала и выслушивать все, что хотят рассказать пациентки, на это и часа не хватит.

Но он ее не перебивал.

Пока она формулировала жалобу, подробно описывала причину, заставившую ее прийти на консультацию, пока перечисляла свои недуги и подробно объясняла, зачем пришла, – короче, пока она рассказывала ему о своих неприятностях, он перелистывал карту, извлекал из нее белые и желтые листки бумаги, разворачивал их и внимательно изучал один за другим. Сначала я думала, что он ее не слушает, но он произносил «Мммммм», когда она подбирала слова, чтобы закончить фразу, или «Да?», когда она останавливалась, неуверенная, и подтверждал те или иные сведения, которые она ему только что сообщила, указывая пальцем на строку в карте, исписанной каракулями предыдущего лечащего врача: «Да, я вижу, что вы лежали в больнице. Вам действительно прописали Fémorone».

Порой я замечала, что он угадывал конец фразы прежде нее, но, вместо того чтобы его произнести – это ускорило бы процесс , – он молчал, ждал, пока она договорит, и, если видел, что пациентка не находит нужных слов, предлагал ей слово просто так, мимоходом, с невозмутимым видом. Это мгновенно придавало ей новый импульс, и она продолжала говорить, отводить душу, изливать скучный перечень жалоб, рассказывать о своей жизни.

Я вздыхала и ерзала на стуле.

Она действовала мне на нервы. Они оба действовали мне на нервы.

Иногда, на какой-то фразе, он спрашивал: «Что вы хотите сказать?» или: «Простите, я не до конца понял…» Затем, в определенный момент, когда женщина бросила фразу незаконченной и посмотрела ему прямо в глаза, как будто прося продолжить и вместо нее произнести слова, которые она произносить не решалась, он выпрямился на стуле, наклонился вперед, поставил локти на стол, сложил ладони и спокойным, вкрадчивым голосом спросил, загадочно улыбаясь:

– Что вас беспокоит?

Он что, прикидывается ее мамочкой?

Она поколебалась, а затем пустилась объяснять, что то, что ее беспокоит, тревожит, мучает, терзает, не дает покоя, пугает, отравляет ей жизнь уже три дня, или три недели, или полгода, или пять лет… Короче, если честно, ей хотелось рассказать об этом раньше, но она не могла никому в этом признаться, или не решалась сказать об этом своему семейному врачу, потому что думала, что он поднимет ее на смех, или же ей было слишком стыдно, слишком страшно, слишком плохо, чтобы рассказать об этом раньше. Только сейчас с нее довольно, она больше не может.

Я тоже больше не могла! И мне все больше хотелось ее ударить.

А Карма сказал: «Понимаю».

И тогда она пошла напрямик, ей надоело крутиться вокруг да около, она знала, что у нее, знала, чего хочет, знала, чего ждет. И она стала рассказывать обо всем, о своей сексуальной жизни, о месячных, которые то приходят, то нет, о таблетках, от которых у нее на груди появились рубцы, об имплантате, с которым забеременела, о детях, от которых устала, о матери, которая постоянно твердит, что ей нужно уйти с работы, о муже, которому все время хочется тогда, когда у нее нет никакого желания, да и вообще ей от этого больно и она всегда слишком устает, чтобы думать об этом. «Почему у мужчин только это в голове?»

Я дошла до крайности, но старалась сдерживаться, чтобы не сказать: «Ну, знаете, мадам, женщины тоже бывают не лучше». Я надеялась, что она не будет продолжать в том духе еще несколько часов и что Карма не позволит ей этого сделать, что он в конце концов ее прервет, потому что я больше не могла и видела по списку, что после нее еще дюжина женщин с нетерпением ждут своего часа. Итак, если он своевременно не положит этому конец…

В эту минуту она резко остановилась и сказала: «Не знаю, зачем я вам все это рассказываю».

Я тоже не знаю, черт побери!

Он: «Потому что вам необходимо отвести душу…» – с улыбкой, ни капли не ироничной.

И она, растаяв, как будто он похвалил ее новое платье: «Да, что-то вроде того».

И тогда он сказал: «Хорошо, если я вас правильно понял… Поправьте меня, если я ошибусь, ладно?» Он добавил, что осмелится высказать свои предположения и объяснит ей суть ее проблемы. Осмелится высказать? Что он несет?

Он повернулся ко мне, протянул руку к полке, рядом с которой я поставила свой стул, достал журнал в твердой обложке и разложил на столе.

Это была серия стилизованных анатомических рисунков. Он указал на силуэт женского тела.

«Вот это – вы…» – сказал он, улыбаясь и наклоняясь к ней.

Она улыбнулась ему в ответ и подвинулась ближе к столу.

Кончиком шариковой ручки он указал на половые органы («Это влагалище, это матка, трубы, яичники»), перевернул страницу («То же самое, только крупнее») и объяснил, как яйцеклетка выскакивает из яичника и катится по трубам, поверхность которых выстлана ресничками, в то время как с другой стороны сперматозоиды с помощью своих жгутиков мужественно движутся навстречу яйцеклетке, и что зародышевая клетка может опуститься в матку только в том случае, если выстланная ресничками поверхность труб находится в хорошем состоянии, и что яйцеклетка оплодотворяется вот так, а имплантация эмбриона происходит вот эдак, как будто она может понять , о чем он говорит, не знаю, какое у нее образование, у этой женщины, но я бы удивилась, если бы она поняла…

Он, улыбаясь: «Понимаете?»

Она, улыбаясь: «Да, все ясно».

Я же сидела на своем клетчатом стуле, сгорая от ярости, я больше не могла этого выносить, я ничего не понимала, ведь Карма не смотрел каждую минуту на часы. Впрочем, я видела, что в начале консультации он их снял и опустил в карман халата, и создавалось впечатление, что время его совершенно не интересует. Более того, стоило ей приподнять пальчик или что-то неслышно пролепетать, он останавливался, говорил: «Да?» – и позволял ей задать вопрос.

Мне хотелось его встряхнуть, ударить, осыпать бранью – нельзя вот так позволять водить себя за нос. Но Карма был невозмутим, на меня почти не смотрел, как будто забыл о моем присутствии, он слушал ее, говорил с ней, он весь принадлежал ей, как будто они были одни в целом мире, как будто в зале ожидания не сидела еще дюжина женщин.