Барбара Виктор - Друзья, любовники, враги

• Название: Друзья, любовники, враги
• Автор: Барбара Виктор
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-238-5

На счету американской писательницы Барбары Виктор не один бестселлер.

В романе «Друзья, любовники, враги» американская журналистка, работающая над телесериалом об известном палестинском террористе, знакомится с секретным агентом спецслужбы, чьи жена и сын погибли при взрыве террористов. Оказалось, что знакомство с молодой привлекательной тележурналисткой являлось частью его задания. Информацию, которую получает герой от ничего не подозревающей женщины, должна помочь группе коммандос проникнуть в штаб-квартиру террориста.

Но постепенно отношения героя с молодой женщиной начинают занимать все более важное место в его жизни.

---

У портье ее дожидались два послания. Маури успел прибыть, пока она маялась дурью, и теперь сообщал, что проспит до полудня, а потом будет ждать ее при костюме на чашку кофе. Она уже собралась взять ключ, когда портье обратился к ней:

— Саша Белль, вас ждут у телефона. Аппарат у соседней стены. Можете взять трубку.

Нет сомнений, это Маури.

— Звонок из отеля?

— Нет, из города.

Нет сомнений. Саша знала, кто звонит. Она не просто взяла трубку, как предложил портье, она схватила. Подбегая к аппарату, Саша едва не сбила с ног трех бизнесменов-японцев, которые еще долго возмущались после ее поспешных извинений.

— Слушаю, — сказала она едва дыша.

— Саша Белль, — произнес Гидеон проникновенным, почти неприличным для девяти часов утра тоном, — как ваше колено?

— Прекрасно, — прошептала она.

— Как насчет ужина?

— Прекрасно, — повторила она, удивляясь тому, что ему удалось сделать из нее покорное, застенчивое существо.

— Я заеду за вами в отель к восьми.

— Прекрасно, — вот и все, что она могла сказать, как будто забыв все другие слова.

— Увидимся, — сказал он прежде, чем положить трубку.

Итак, все-таки сцена из фильма Трюффо.

7

Израильское посольство в Париже располагалось в унылом, но импозантном здании на улице, носящей имя писателя, чья проза была также уныла, но не менее импозантна. Рядом с посольством находился Дрейфус-Банк, окруженный железной оградой под напряжением. Кроме вооруженных охранников, там еще постоянно дежурили жандармы, коротавшие время в служебном автобусе за картами. Подводя гостей к запыленному окну, посол имел обыкновение демонстрировать открывавшийся вид.

— Таким образом, — заявлял он, — мы теперь не только восстановлены в государственных правах, но так же наравне со всеми имеем возможность лицезреть прежнюю картину — мусорные баки и охранников.

На одной улице с посольством находился претенциозный, но вполне приличный ресторан, где имели обыкновение перекусывать все обитавшие по-соседству. Независимо оттого, какая набивалась публика, у посла был свой столик в углу, за которым он выпивал полбутылки «Виши» и съедал запеченную рыбу с горчичным соусом. Эта прихоть выводила из себя его телохранителей, которые, однако, ничего не могли с этим поделать. Посол считал себя человеком безупречного вкуса и необыкновенной прозорливости, мистическим образом защищенным от пуль террористов. Нельзя сказать, чтобы все прочие имели о нем такое же мнение, не говоря уже о его коллеге из ООП, который, к тому же, не сомневался в достоверности слухов о его гомосексуальных наклонностях. В довершение всего, гнусная сплетня укоренилась в парижском высшем свете, и причиной тому были, несомненно, сирийцы.

Вопреки всем инсинуациям, министерство иностранных дел в Иерусалиме единодушно утвердило его на второй срок в качестве посла во Франции. И дело вовсе не в том, что соотечественники с пониманием относились к сексуальным проблемам своих представителей за рубежом. Кто знает, возможно, существовало какое-то особое правило, запрещавшее выезжать нормальным холостым мужчинам из опасения, что тех могут охмурить вражеские красотки, и они не только не смогут нести исправно службу на благо родины, но и вообще предпочтут остаться на чужбине. Что касается посла, то в данном случае его начальство смотрело на все сквозь пальцы по причине обычного прагматизма и старой доброй еврейской бережливости. Кроме того, у него были большие связи в Париже, и он придерживался твердой линии не вступать ни в какие соглашения с ООП. Но что важнее всего, он держал за приятеля одного высокопоставленного чиновника, которые ведал выдачей разрешений и деклараций в отношении каждого гражданского самолета, который приземлялся на французской территории.

Таким образом, не было ничего удивительного в том, что белый Боинг-707 без опознавательных знаков, прибывший из Израиля, без лишних формальностей совершил на рассвете посадку во французском аэропорту. Самолет приземлился на одной из удаленных и неприметных посадочных полос. Крепко связанного и накаченного наркотиками человека усадили в глубь автофургона с частным номером, чтобы через некоторое время доставить в то самое унылое и немного импозантное здание на рю Рабела. Всего тридцать семь минут потребовалось, чтобы дозаправить самолет. Время, достаточное для того, чтобы пилот, помощник и штурман немного размяли ноги, прежде чем снова отправиться под облака.

Рафи Унгар председательствовал на совещании, собравшемся в одной из комнат израильского посольства. Стены комнаты были расписаны Яковом Агамом, на столе стоял роскошный чайный сервиз, выполненный самим Буселачи. У стен выстроились красного дерева комоды ручной работы. Культурно-исторический декор, составлявший убранство помещений, изрядно продвинулся со времени, когда оконные стекла расписывал Шагал.

Главное преимущество верхнего этажа посольства заключалось в том, что это было единственное помещение во всем здании, где важные персоны могли говорить в полный голос и позволять себе любую жестикуляцию, не опасаясь, что каждое их слово или движение фиксируется французской аудио— и видеоаппаратурой. Или как выразился об этом Рафи: «Единственное место в Париже, где в одно и тоже время можно исповедываться в безбожии и чесать яйца». Кроме того, каждый день специальная группа, подготовленная в Сабре, вооружившись металлоискателями, радарами и наушниками, обследовала каждый сантиметр помещения, где проходили совещания, а также находившиеся под ним кухню, спальню и ванную комнату. При этих осмотрах, надо заметить, с удивительной частотой выковыривались всевозможные электронные глаза и уши.

После взрыва в Риме потребовалось двадцать четыре часа, чтобы принять решение, санкционирующее политическое убийство, и собрать со всего мира специальную группу из четырех человек. Теперь эти люди сидели вокруг полированного дубового стола в посольстве Израиля в Париже. Группа была сформирована лично Рафи Унгаром из числа элитного подразделения коммандос Моссад. Решение, подобное нынешнему, невозможно было выполнить сходу. Иногда проходили долгие дни и даже недели прежде, чем в напряженных дискуссиях становилось окончательно ясно, что случившееся дело рук террористов. Как бы там ни было, основание для принятия решения оставалось прежним: ни в чем не повинные люди были убиты по политическим мотивам. И случай в Риме имел все признаки террористического акта.

К несчастью, большинство погибших евреи. Это значит, что ответные акции последуют из Израиля. А это, в свою очередь, означает, что европейцы, которым в общем-то нет дела до этих кровавых разборок, уже не встретят израильтян с распростертыми объятиями в своих отелях и клубах. «Если нас вообще когда-нибудь и где-нибудь принимали с распростертыми объятиями!» — как высказался Рафи. Министр обороны выступил в том же духе. В своей речи перед отправкой группы из Израиля он заявил: «Это наша судьба — быть обвиняемыми и обвинителями в одном лице без надежды на сочувствие или аплодисменты».

Гидеон не присутствовал при речи министра, да это и к лучшему. Иначе бы он узнал бы еще кое о чем. Иерусалим предполагал нанести ответный удар не столько за взрыв в Риме, сколько за Интифаду. Рим, со всем тем ужасным, что там случилось, всего лишь Рим. Другое дело сектор Газы, который находился всего в ста пятидесяти километрах от Хайфы. Другое дело Иерихон, который в тридцати минутах от Иерусалима. Было еще кое-что, о чем никто даже не упомянул. Дело не только в том, что Тамир Карами ответствен за взрывы и погромы, он был единственным человеком, оставшимся в живых из списка Голды Мейр.

Как только Гидеон согласился возглавить операцию, мельчайшие факты и детали, касавшиеся Карами, стали собираться и анализироваться немедленно. Номера рейсов, аэропорты, расписания поездов и арендуемые автомобили — все это данные скрупулезно фиксировались с тем, чтобы их проверить и перепроверить прежде, чем заложить в компьютер и получить полную картину. Фиксировалось не только каждое движение Карами, но и каждый шаг тех, с кем он входил хотя бы в мимолетное соприкосновение.

Но не только это заботило сейчас Гидеона. Интуитивно он чувствовал — для успешного проведения операции не хватает еще кого-то, какого-то важного звена. Он понял это еще до того, как вылетел в Париж. Узнав об этом, Рафи не только согласился, но даже настоял, чтобы вся информация не выходила за пределы группы, непосредственно занятой в операции. Гидеон должен был изложить свои соображения лишь тем четырем людям, которые соберутся в Париже.

— Яков, Яков-птицевед! — усмехаясь, говорил Рафи, глядя на собравшихся за столом. — И как это твои птички всегда находят тебя, где бы ты ни был? Вот чего я никогда не пойму! — И он подтолкнул локтем маленького человека, сидящего по левую руку от него.