Барбара Виктор - Друзья, любовники, враги

• Название: Друзья, любовники, враги
• Автор: Барбара Виктор
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-238-5

На счету американской писательницы Барбары Виктор не один бестселлер.

В романе «Друзья, любовники, враги» американская журналистка, работающая над телесериалом об известном палестинском террористе, знакомится с секретным агентом спецслужбы, чьи жена и сын погибли при взрыве террористов. Оказалось, что знакомство с молодой привлекательной тележурналисткой являлось частью его задания. Информацию, которую получает герой от ничего не подозревающей женщины, должна помочь группе коммандос проникнуть в штаб-квартиру террориста.

Но постепенно отношения героя с молодой женщиной начинают занимать все более важное место в его жизни.

---

Первые несколько дней, когда эти сюжеты ежечасно мелькали на экране телевизора, звонил телефон, Гидеон снимал трубку, молча выслушивал то, что говорил звонивший, — все соболезнования, сожаления и так далее, — и так же молча опускал трубку, не говоря ни слова. Даже когда позвонил босс, руководитель Моссад, Гидеон продолжал молчать. Да и что тот мог сказать, кроме обычных в таких случаях уверений, что готов помочь чем только возможно и тому подобное. Звонила и Элла. В первые дни иногда по три, шесть, десять раз на день. Она умоляла Гидеона сказать что-нибудь, что угодно — лишь бы услышать его голос. Потом, когда она поняла, что ее мольбы останутся втуне, просто набирала его номер. А когда он брал трубку, тут же отзванивалась. Однако в том, что это звонила она, у него не возникало сомнений, поскольку перед тем, как раздавались короткие гудки, слышался ее вздох.

Соседи тоже приходили. Стучали или звонили в дверь. Оставляли корзины с цветами и провизией; записки с выражением соболезнования и словами о том, как они потрясены. И если даже они не стучали и не звонили, Гидеон ощущал их присутствие, слышал, как они бродят снаружи — слишком деликатные, чтобы навязываться, и слишком потрясенные, чтобы оставить его в покое.

Однажды, в час, когда над городом начали сгущаться сумерки, у двери его дома позвонили. Первый раз за прошедшие несколько дней. Это был длинный и настойчивый звонок, и звучал он как-то по-иному, чем другие, более доверительно, что ли, и звонивший, державший палец на кнопке звонка, отнюдь не собирался сдаваться. Пока Гидеон медленно ковылял через весь дом к веранде, он уже не сомневался, кто был этот настойчивый визитер. Не сомневался он и в том, что позволит ему войти. Отперев дверь, он отступил чуть назад, давая дорогу Рафи Унгару.

— Хватит, — заявил старик, кладя Гидеону руку на плечо и притягивая к себе. — Я нужен тебе здесь, — добавил он, прежде чем отпустить его от себя.

Трудно объяснить, почему Гидеон, застыв на месте, сквозь слезы смотрел на старика. Потом он отвел глаза в сторону и проговорил:

— А выглядишь еще хуже, чем я.

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответил Рафи хрипловато. — Во всяком случае, мы бы не были вместе двадцать лет, если бы ты брал в расчет то, как я выгляжу.

Он провел ладонью по своим седым волосам — единственному, что изменилось в нем за все годы. В остальном он был все тот же: поджарый, энергичный, с темными, почти черными глазами. Руководитель Моссад.

Гидеон повернулся и пошел в библиотеку. Рафи последовал за ним и, когда они сели, заметил:

— Ты слишком много куришь.

Вздохнув, Гидеон прикрыл глаза, откинувшись назад, вытянул ноги. Помахал сигаретой.

— Откуда тебе знать? Ты же только вошел.

— Здесь не продохнуть.

Гидеон смотрел куда-то в пространство, а когда заговорил, в его тоне послышалась горечь.

— Я регулярно заставлял Ави глотать витамины, хорошо есть. Все для того, чтобы он не заболел и не ослаб. Зачем все это?

— Гидеон, что об этом толковать! Внезапно все накопившееся внутри — отчаяние, злость — хлынуло наружу.

— Ни слова о том, сколько я курю! Не смей меня успокаивать! Я сыт по горло соболезнованиями и цветами!

— Просто люди не знают другого способа выразить сочувствие.

Гидеон взглянул на фотографии, расставленные по книжным полкам.

— А знаешь, — он словно говорил сам с собой, — впервые за все годы с тех пор, как мы поженились, ей захотелось со мной поговорить. — Он не ждал ответа; его тон вовсе не приглашал к диалогу. — Перед тем как уехать, она впервые заговорила со мной. — Он покачал головой. — Она сказала, что я единственный, кто никогда не ждет объяснений и сам не задает вопросов. Самое ужасное в том, что я никогда не пытался узнать, каково у нее на душе. Это потому, что и сам никого не хотел пускать к себе в душу. И моя работа тут ни при чем. — Он прищурился. — Вся моя жизнь была набором сведений, которые надлежало держать в секрете. Все свое время я тратил на то, чтобы никто не запустил в них лапу, — вздохнул он. — А что мне действительно следовало бы сделать, так это попытаться понять, как страдает моя жена.

— Страдает — отчего?

— От всего. Уже от одного того, что с самого рождения, с первых лет жизни семья смотрела на нее как на представительницу нового поколения, рожденного в Израиле. Поколения надежды! Поколения, призванного на великие дела!

— Не будь старомодным, — проворчал Рафи.

— Слишком многозначительно, слишком абстрактно, — сказал Гидеон, — но только не тогда, когда живешь с этим каждый день.

— Откуда тебе знать о тех первых годах? И ты, и она были тогда еще слишком молоды.

Их разговор меньше всего походил на дискуссию. Мысли и слова Гидеона были все еще весьма бессвязны. Внезапно мысли его унеслись далеко — к началу супружества.

— Мы ссорились каждую ночь. Обычно она дожидалась, пока я лягу в постель, и только тогда заходила в спальню. А войдя, останавливалась, чтобы увериться, что я сплю, и, если я зашевелюсь или что-то скажу, начнет медлить, снова и снова укладывая свои вещи. — Он затянулся сигаретой. — Потом она робко прокрадывалась в темноте к кровати и надевала ночную рубашку, в которой была похожа на свою прабабушку. Я кричал на нее, она плакала. Когда же она наконец ложилась в постель, и я хотел до нее дотронуться, то вела себя так, словно я хочу ее убить. Это продолжалось до тех пор, пока однажды я просто оставил свои попытки и перестал кричать на нее. Но я никогда не попытался понять, почему она так реагировала.

— У всего есть свои причины.

— Я даже не пытался их понять.

— А что ты мог сделать?

— Это не оправдание.

— У тебя не было выбора.

— Я должен был понять, почему она так холодна, напряжена и напугана…

— Ты был ее мужем, Гидеон, а не доктором.

Гидеон поднялся, чтобы подойти к окну.

— Мы многое выяснили, разговаривая в ту последнюю ночь о Йель и обо всех других. — Он принужденно улыбнулся. — Ее реакция была такой неожиданной, такой странной. Она сказала, что ее беспокоит вовсе не секс, не мои измены в постели, а то, что я завтракаю, обедаю с другими женщинами. Гуляю у моря, хожу в кино, разговариваю по телефону. — Он повернулся и посмотрел на фотографию, где они были сняты в день свадьбы. — Она ревновала не из-за физической близости с другими, а из-за близости человеческой. И знаешь, что она сделала потом? — Он не стал дожидаться вопроса. — Она взяла меня за руки и рассказала мне о… женщинах в ее жизни. — Он помолчал, вытирая глаза. — Моя жена рассказала мне о своих женщинах. Женщины — вот вечная проблема, разделявшая нас. — Он возвратился в кресло. — Это еще вопрос, кто из нас имел больше женщин. — Он посмотрел на Рафи. — Мне бы и в голову никогда не пришло, что моя жена может иметь любовницу. — Он снова встал и подошел к окну, и сигарета в его пальцах дрожала. — Так что теперь, — он покачал головой, — я и сам не пойму, что именно я оплакиваю: не то ее смерть, не то нашу совместную жизнь.

— Таким образом, — спокойно сказал Рафи, — у нее не было любовника. По крайней мере в том смысле, как ты себе это представлял.

— Думаю, что нет, — мягко согласился Гидеон. — Мужчины ассоциировались у нее с черными сапогами, камерами пыток и концентрационными лагерями. — Его глаза наполнились слезами. — И я отправил ее в Рим умирать.

— Ты здесь ни при чем.

— Не валяй дурака. Я виноват.

— Разве потому, что не умеешь предсказывать будущее.

Однако Гидеону было не до шуток.

— Нет, — сказал он, — потому что существует много такого, что я сделал, не сделал или не смог сделать для нее.

— Ты заговорил как пророк.

— Просто я, именно я сделал все, чтобы Рим стал для нас тем, чем он и стал. Я ответственен за этот выбор.

— Нет, ты здесь ни при чем. Ты ни в чем не виноват.

— А мой сын…

— У меня есть сведения, — объявил Рафи без всякого предупреждения.

Повернувшись, Гидеон медленно подошел обратно к креслу.

— Это меня не удивляет, — сказал он безучастно. — Ведь ты руководишь такой мощной организацией.

— Хочешь узнать?

Как просто, как естественно был поставлен вопрос. Между тем чувства, испытанные в этот момент Гидеоном, можно было сравнить с взрывами воображения, когда в его сознании вспыхнуло то, что, казалось, уже принадлежало прошлому.

— А что, ты полагаешь, я буду делать с этой информацией? — поинтересовался он, и его английский вдруг стал скорее британским, чем израильским, хотя усталость прибавляла сюда и французские оттенки, сохранившиеся и выплывшие откуда-то из детства.

— Разве это что-то изменит для меня, для них?

— Ты философствуешь, а это ни к чему ни тебе самому, ни им. И им бы не понравилось, что ты обвиняешь себя в случившемся.

— Кто из нас философствует? Кто говорит о мертвых, словно о живых? А может быть, подобная манера вырабатывается, когда управляешь такой, как твоя, суперорганизацией?