Кот Басё - День от субботы

• Название: День от субботы
• Автор: Кот Басё
• Издательство: docking the mad dog
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011

Вашему вниманию предлагается сборник стихов от автора Кот Басё (Светлана Лаврентьева, Краснодар). 99 текстов, несколько иллюстраций. "Прекрасное владение русским языком. Всё цветное, очень чёткое, но поток образов более насыщенный, чем в обычном видео, потому что нет привнесенного извне видеоряда и голоса за кадром. Читатель видит всё и почти участвует в происходящем лично. Носитель информации – экран монитора или электронного ридера исчезает, растворяется в образах и событиях. Да, потом можно перечитать ещё раз, постараться увидеть качество рифм, покатать их, как леденцы на языке. Заметить качество слога, отдельные детали. И часто так и приходится делать, потому как первое прочтение происходит на одном дыхании. Речь очень естественная, без цветистых вычурных метафор, без раздражающих попыток "говорить красиво". У Кота Басё мне ни разу не довелось столкнуться с позёрством или никчемным пафосом. Я безумно жалею, что придирчивость автора к своим текстам оставила за рамками данного издания еще очень много замечательных стихов. Кто уже читал Кота Басё – меня поймёт, а для кого знакомство было первым – найдет и другие стихи в интернете." (с) Николай Мурашов (в сети – docking the mad dog) Некоммерческое издание – подарок заинтересованным читателям от правообладателя.

---

Перед кем предстанем – решай, сестра.

Лес следит за ней внимательно и молчит...

***

Лес следит за ней внимательно и молчит. А она по следу вьется, ползет к нему: «Приручи меня, пожалуйста, приручи. Я устала уходить от тебя во тьму, я устала жить от выстрела в двух шагах, за моей спиной чертой проведен обрыв, я согласна стать добычей в твоих руках, только б выйти невредимыми из игры, я забуду, как трава набирала цвет, как лесник смеялся ласково: «Не рычи»… Домовой ушел куда-то, и дома нет. Лес следит за ней внимательно и молчит. В чаще леший засыпает на старом пне, тишина в туман сгущается над рекой… Волчий профиль, прорисованный на луне, летней ночью появляется над тайгой.

– Заходи, приятель, с норовом нынче ночь. То ли ветер разбуянился, то ли бес. Говоришь, лесник, тайга тебе будто дочь? Вот и я знавал загадочный этот лес… Сколько времени провел там – искал одну, сколько пуль напрасно выпустил по стволам… Только я ее, упрямую, обманул – ведь сама ко мне, покорная, приползла, и у ног скулила, будто слепой щенок, и держала волчье горло моя рука… Я налью чего покрепче… Совсем темно… Ты давай-ка, двигай кресло к огню пока.

Пасть камина розовеет, безмолвный зал освещает месяц – призрак таежных лун… А лесник молчит и нежно, закрыв глаза, гладит шкуру, распростертую на полу.

Море дышит так прерывисто, что сверкает...

***

Море дышит так прерывисто, что сверкает, месяц бродит в звездной россыпи, как изгой… Он по склону вниз спускается, спотыкаясь, и песчинки осыпаются под ногой. У него осталось, в сущности, слишком мало – эта скрипка да акустика серых скал… Если б ты его так часто не предавала. Если б он тебя так яростно не искал…Тонкий мыс, волну разрезавший острым краем – словно меч прошел муаровый шелк платка… Он за скрипку сердцем держится и играет так, что месяц опускается в облака, так, что море задыхается, бьется, с криком пряча голову у берега на груди…

Если ты услышишь в шторм, как рыдает скрипка, сделай так, что он отныне не приходил.

Тема

Тема закрыта. Так закрываешь дом. Молча выходишь на улицу, ловишь тачку. Молча таксисту киваешь, не тронув сдачу. Молча глядишь на старый аэродром. Молча идешь на взлетную, трап дрожит, кресло второго пилота пока пустует… Мы вспоминаем небо в беде и всуе. Небо, нахмурившись, думает, как нам жить. Кабина затеряна в кнопках и проводах, словно клочок земли в амазонской сельве. Ну, здравствуй, начальник. Как слышно? Держи на север. Сколько мы там налетали уже? В годах? Сколько прошли проклятых горячих мест? От Кандагара и до вьетнамских топей… И каждый в бою проверен, в миру удобен. Мы будем летать. Пока нам не надоест. Нам будет дано немало за все бои, на фюзеляж – звезду, на рукав – нашивку… И только один запрет на одну ошибку. Мы не имеем права другой любви. Когда мы уйдем в отставку, осядем на тропическом острове – пальмы и шум прибоя, и небо над нами солнечно-голубое – такая бездонная теплая тишина. Ты будешь дремать в гамаке, я пойду гулять, смотреть в горизонт воды… Океан огромен… И в эту минуту я вспомню о старом доме, который, конечно, лучше не вспоминать. Но что-то случится с пространством – в моей руке вдруг звякнут ключи, и дверь заскрипит послушно, и дом ее запах волной на меня обрушит, и тени сплетут узоры на потолке, и я, наконец, услышу ее шаги, и жар пробежит под кожей, сгущаясь в пальцах…

Мы пьем на закате чай и идем купаться.

Когда ты закроешь тему – беги.

Беги!

Когда я стану белым альбатросом...

***

Когда я стану белым альбатросом, мое крыло укроет Южный полюс, где спят во льдах предания о людях… Мой прадед помнил древнюю легенду о кораблях, укутанных туманом, о странных песнях моряков суровых, о их горячей и соленой крови… Он говорил – встречаются меж ними и те, кто вечно бороздит пространство, кто одинок и потому бесстрашен, кто наделен свободным сердцем птицы. Кто выбрал путь над бездной океана, кто научился управлять стихией и для кого один возможный смысл – искать Любовь и не бояться Смерти… Они готовы всем платить за это предчувствие последней грозной бури, что разобьет их яростно о скалы и превратит однажды в альбатросов…

… я буду помнить имя, запах, голос, рассказывать о них седому ветру – когда крылом коснусь ладони неба…

… когда я стану белым альбатросом.

Это все...

***

Это все остается за кадром, за

неспособностью долго смотреть в глаза,

невозможностью близости – вопреки,

недоступностью просто в руке – руки.

Это все остается под кожей, под

этим руслом, где капелькой вьется пот,

обводя очертанья груди легко,

словно море играет волной с песком.

Это все остается над прочим, над

всем, чему неизбежно дана цена,

всем, что можно измерить и изменить,

всем, что нас отличает давно от них.

Это все остается в тебе. Во мне.

Словно жемчуг лежит глубоко на дне,

словно риф, что веками над ним растет,

разгораясь кораллами, как костер.

Это все остается. Настанет час,

ты нырнешь – и окажешься глубже нас,

глубже тел, что мешали проникнуть в суть...

Ты нырнешь.

И тогда я тебя спасу.

Это замкнутая система...

***

Это замкнутая система, вековой кольцевой маршрут. Половина уходит в тему, остальные безбожно врут, что не в теме, и каждый ищет свою правду среди чужих… Скоро туча пропорет днище о бетонные этажи, будет ливень, и мы спасемся – у экрана, последний ряд. Сколько фильмов, стихов и весен пролетело вот так, подряд, не успев зацепиться прочно, не сумев завязаться в плод… Мы бесплодны, беспозвоночны. Мы бесплотны. Построй мне плот.

Из нетесаных темных бревен, из шершавых сухих стволов – деревянная дверь в проеме у реки, что звенит стеклом, и скользит неостановимо к водопаду, чтоб вспомнить, что паки иже… не херувимы. Не святые. Не те. Не то.

Не в системе. Не в общем смысле. Не в законе. Мы племя вне света пламени, мы зависли в невесомости, в стороне от привычных земных маршрутов, от нормальных спокойных снов. Нас не взвесили – нетто, брутто – безразлично, читай: равно. Нас не вычислили на пальцах, нас не вписывали в скрижаль. Мы умеем любить, смеяться, предугадывать и бежать, постоянный невроз – синдромом, депрессивный психоз – в конце…

Наши иды нам стали домом.

Точкой доступа на кольце.

говорит Он

***

– Мама, – говорит он, – мама, можно я накормлю их?

У меня всего пять рыбок, я разделю их, мама,

У меня два хлеба, я сделаю так, что хватит

Всем и даже еще останется полный короб,

Мама, можно я исцелю их? Они калеки,

Они ходят за мной повсюду, послушай мама,

Можно я их хоть словом вылечу, успокою,

Они носят за мной детей, стариков и мертвых,

Говорят о пророках, знамениях и молитвах,

Я не знаю, куда мне скрыться, куда податься,

Я не знаю, что мне выдумать во спасенье…

Мама, можно я умру за них этой ночью?

– Тише, тише, мальчик мой, спи, дорогой, ты бредишь.

Это месяц нисан луной отравляет воздух,

Скоро все пойдет у нас хорошо, спокойно.

Одесную сядешь, ныне и присно будешь.

– Мама, мама, это странно все, да не страшно.

Страшно то, что я устану сидеть в покое,

Я спущусь к ним, я сойду к ним однажды, мама,

И они меня не тронут.

И не узнают.

Островом стану...

***

Островом стану. Или осколком острова. Буду царапать море краями острыми, буду звенеть ручьями, лежать под звездами, ждать Робинзонов или считать суда, буду встречать рассвет голосами птичьими, красить листву зеленым, стволы – коричневым, буду плевать на правила и приличия, будто бы их и не было никогда. Будто не я разрасталась громадой каменной, и не мои перекрестки тонули в мареве, и не на мне выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами – тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам …