Геннадий Воронин - На фронте затишье…

• Название: На фронте затишье…
• Автор: Геннадий Воронин
• Издательство: Волго-Вятское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1970

Геннадий Григорьевич Воронин родился в 1925 году в городе Сергаче Горьковской области. В январе 1943 года, как и многие его сверстники, семнадцатилетним юношей ушел в армию. Служил в самоходном артиллерийском полку. Прошел с ним от правобережья Днепра до Берлина и Праги. Награжден десятью орденами и медалями.

После войны Г. Воронин окончил юридический институт и стал журналистом. Работал в редакциях областных газет. Сейчас он корреспондент ТАСС в г. Горьком.

Выступал в газетах с рассказами, фельетонами, очерками. В 1956 году написал пьесу о молодежи «Решающее свидание», которая шла на сценах театров и опубликована в литературном сборнике. После поездки по Целинному краю в 1961 году вышел отдельным изданием его очерк «Счастье Клавы Новиковой», посвященный покорителям целины.

Главными героями повести «На фронте затишье…», которую мы предлагаем вниманию читателей, также являются молодые люди — юноши в солдатских шинелях, освобождающие родную землю от фашистских захватчиков. Повесть основана на подлинных фронтовых эпизодах.

---

— Марш за мной! — приказывает Рязанов. — Быстро!

Он ведет нас прямо через кусты — вниз, в овраг, и продолжает распекать на ходу:

— Шляются, как оборвыши, а я должен за вас выговора хватать! Вы на себя поглядите! На кого вы похожи!..

Юрка довольно робко пытается ему возражать:

— Вы сами белье на передовую не сумели подбросить. В тылу всех одели, а мы здесь полмесяца босые и грязные под пулями ползаем.

Смыслов ничуть не боится Рязанова. Он бы и не так надерзил ему, если бы сейчас от него не зависел.

Подходим к «студебеккеру», спрятавшемуся в гуще деревьев. Из кабины выскакивает плотный, краснолицый старший сержант Шипулов и сухощавый, длинный как жердь, старшина-писарь Леплинский.

— Выдайте им белье и шинели! — кричит Рязанов.

Он смотрит на Юркины ноги:

— И ботинки Смыслову!

Оглядев меня, старший лейтенант приказывает:

— Подними ногу, ефрейтор! Правую!

Покорно приподнимаю свой разбитый ботинок, который давно просит каши. Подметка отстала. Она захлюпала еще неделю назад, и я прикрутил ее проволокой.

— Обоим ботинки! — бросает Рязанов.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, прикажите еще фляжку, — умоляюще просит Юрка. — День рождения у меня, честное слово…

Он сует руку за пазуху:

— Можете по красноармейской книжке проверить. Честно.

Рязанов пристально глядит на Смыслова. Опять осматривает нас сверху донизу и в сердцах машет рукой:

— Идите вы к лешему! Шипулов, одень их с иголочки! И налей Смыслову двести… Тьфу ты его… триста грамм отпусти. Авансом!

Он круто поворачивается и, не оглядываясь, шагает прочь.

…Это великое счастье — ощутить каждым квадратиком кожи, как мягкая чистая фланелька ласкает спину и грудь. Новая рубаха льнет к телу. Конечно, надо бы сначала пополоскаться в горячей воде, помыться или хотя бы умыться. Да где тут умоешься, если нет воды.

Мы собираем с деревьев иней. Леденистый, жгучий. В пригоршнях он тает почти мгновенно. Холодные капельки приятно освежают щеки, лоб, губы. Юркино лицо, словно на фотобумаге, когда ее кладешь в проявитель, сначала покрывается белыми и темными пятнами, потом светлеет. Он утирается полой шинели, и с ним происходит удивительная метаморфоза.

Юрка становится совсем другой в этих блестящих толстокожих ботинках, в лоснящейся ворсистой шинели, а главное — в новой шапке, которая сразу преобразила его похудевшую, осунувшуюся физиономию. Подтянув потуже ремень, Смыслов расставляет в стороны локти и большими пальцами сгоняет к спине, к хлястику, складки шинели.

— Ну как? — спрашивает он, выпятив грудь.

Я показываю ему большой палец.

— Вот бы сфотографироваться сейчас, а? — с него уже слетела вся озабоченность. — Или хотя бы в зеркало поглядеться. В трюмо!..

Юрка рисуется, позирует, а я смеюсь. Мне становится весело и легко.

Поднимаемся вверх по склону. Не шагаем, а почти бежим. Юрка с ходу поддает ногой спекшийся ком земли, останавливается, поворачивается ко мне.

— Знаешь, что мне сейчас хочется? Побриться. Первый раз в жизни. У меня на бороде три волосинки выросли. Вот погляди. Вот…

Он тычет себя пальцем в подбородок и, не давая мне посмотреть на его волосинки, забегает вперед.

— Подожди. Я стишки про бритье вспомнил. Я на отдыхе их со сцены читал. Вот послушай. Стой…

Он отскакивает от меня на несколько шагов, забрасывает автомат за спину и принимает позу артиста:

— Слушай… — Юрка задумывается. — Забыл! Нет, вспомнил! Вспомнил!

И он начинает громко, торжественно декламировать:

Еще не научившиеся бриться
Мы в мир, пропахший порохом, вошли.
Над нами пули пели, как синицы.
Снаряды шли, крича, как журавли…

Он запинается…

— Дальше не помню. Выскочило… А вообще, здорово!..

Я соглашаюсь: конечно же здорово, и главное — опять-таки сказано как будто прямо про нас.

А Юрка снова убегает вперед. Одной рукой он придерживает автомат, а другой с разбега бьет по хрустящим веткам. С них осыпается иней. Он падает на его новенькую шапку, на погоны, на рукава и без того серебристой шинели.

Нет, не так уж много надо для солдатского счастья. Главное — почувствовать себя бодрым и сильным. Все остальное блажь, чепуха, все другое сразу отходит на задний план.

…Садимся за самоходкой. Юрка бросает мне фляжку:

— Держи, сейчас закуску организую.

Он уходит к кустам, где отсиживаются в щелях разведчики и телефонисты.

— Дорохов, к командиру полка! — кричат рядом, из-за борта машины.

Мысленно кляну себя за опрометчивость: «И угораздило же вернуться к машине! Сейчас опять полковник потащит меня за собой…»

Демин и Петров сидят с другой стороны самоходки, под пушкой. Перед ними на ящике нарезанный большими ломтями хлеб, две жареные курицы, огромная коричневая эмалированная кружка.

Демин опять в очках. «Сколько же у него очков?» Он чересчур внимательно, с явным интересом разглядывает меня сквозь толстые стекла. Что-то новое появилось в его лице. Ах, вон что — он успел побриться. Помолодел. Но главное не в этом. Я вижу, воочию вижу — он улыбается, честное слово!

— Товарищ Дорохов, а погоны почему старые?

Не знаю, что ответить ему. А полковник уже поворачивается к Петрову.

— По-моему, ему стоит одну лычку добавить. Оформите, товарищ Петров. — И глядит на меня с хитрым прищуром. — А вот в дополнение к новому званию. Выпей за сегодняшний день. Мы с тобой теперь вроде крестники. Немцы неплохо нас окрестили…

Он протягивает мне пузатую кружку, в которой на самом донышке плещется прозрачная жидкость — или спирт, или водка.

Если спирт, то я задохнусь — уже был такой случай. Я не могу его пить. Но понимаю, что теперь все равно придется отведать вонючей и жгучей гадости — ведь это как поощрение.

— Спасибо, товарищ полковник.

Демин берет обеими руками курицу за поджарые ноги-култышки. С хрустом разрывает ее и протягивает половинку мне.

Не хочется оскандалиться перед командиром полка и начальником штаба, и я хватаюсь за последнюю надежду:

— У нас своя есть водка, товарищ полковник. Вот. — Я показываю фляжку, которую по-прежнему держу в левой руке.

— Откуда?

— У Смыслова день рождения, товарищ полковник. Ну… мы выпросили немножко.

— У Рязанова?

— Так точно!

— Ну что ж, выговор ему обеспечен, — спокойно произносит полковник. — Не забудьте оформить, товарищ Петров.

— Надо бы сюда и Смыслова позвать, — говорит Петров, обращаясь ко мне, и спохватывается:

— Разрешите, товарищ полковник?

— Зови, зови своего любимчика, — ухмыляется Демин.

Юрка не заставляет себя долго ждать. Он вырастает рядом со мной, словно из-под земли.

— Ты что же, Смыслов, молчишь? Сколько тебе сегодня стукнуло? — спрашивает полковник.

— Девятнадцать, — Юрка с удивлением косится на кружку, которую я так и не решаюсь поднести ко рту. — Только не сегодня, а вчера. Закрутился. Забыл…

— А тебе, Дорохов, сколько?

— Восемнадцать, товарищ полковник.

— Восемнадцать, — задумчиво повторяет Демин. — Это же сама юность, товарищ Петров… А мне восемнадцать под Царицыном было. Помню, после боя командир роты выстроил нас, юнцов, и поздравил с началом боевой юности. Он говорил, что юность не годами измеряют, что она начинается с первого полезного дела для Родины. Хорошо говорил! На всю жизнь я это запомнил. Вот и у них, выходит, юность только здесь началась. На этой высотке они первую пользу Родине принесли…

Полковник как-то странно глядит на Смыслова. Я не пойму его взгляда. Он как будто взволнован.

— Видишь, капитан, как история повторяется. Новое поколение — новые битвы… — произносит он глуховато, негромко. Демин снимает очки. Повертев их в толстых пальцах, опять водружает на место. Точно — это уже верный признак волнения. Но он сразу же берет себя в руки.

— Ну что ж, вот и выпейте за боевое начало юности. Выпей, товарищ Дорохов!

Глотаю из кружки. Спирт! Горло обжигает огнем, спирает дыханье. Рывком протягиваю кружку с остатками спирта Смыслову и остервенело вгрызаюсь в курицу. Успеваю заметить — вторую ее половинку полковник протягивает Юрке. Слышу его слова:

— Молодость один раз у человека бывает. Выпей, товарищ Смыслов…

…Лес сотрясается от орудийных залпов. Он в один миг сбрасывает с себя белую маскировку из инея. Оголяются кусты и деревья. Становятся видны темно-серые узловатые переплетения ветвей.

Полковник встает, поправляет очки, отворачивает рукав шинели, глядит на часы, многозначительно оглядывается на начальника штаба. И в это время вздрагивает и начинает ходить ходуном земля. Она словно хочет уплыть из-под ног. Воздух упруго бьет в уши, давит на барабанные перепонки. Через наши головы, через высотку, шипя, фыркая, ввинчиваясь в воздух, летят снаряды и мины.

«Кажется, началось!..»

Самоходки, гаубицы, полковые минометы, «катюши» грохочут сотнями, нет, тысячами стволов…