Ксения Велембовская - Дама с биографией

• Название: Дама с биографией
• Автор: Ксения Велембовская
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-07766

Проза Ксении Велембовской полюбилась читателю после романа «Пятое время года», в котором рассказывалось о судьбах четырех женщин из большой московской семьи. В новом романе «Дама с биографией» писательница подтверждает: «мысль семейная» дорога ей, «дочки-матери» — главная ее тема.

Люся, главная героиня романа, — само терпение: взрослая и успешная дочь — домашний тиран, старая мать — со своими «устоями», а еще барыня сватья и выпивоха зять… Случайное знакомство меняет взгляд героини на мир и сулит весьма радужные перспективы. Однако нежданно-негаданно появляется тот, кто когда-то составлял весь смысл Люсиной жизни. Тот, кто сильно подпортил ей биографию, которая так удачно складывалась на Центральном телевидении…

---

Тамара с Ритой ушли на перекур, а некурящая Люся, сидя на последней ступеньке стремянки, стирала пыль веков с подсвечников в стиле ампир и старинных кубков, хранившихся на верхнем стеллаже — подальше от тех, кто на руку нечист. Раньше она думала, что таких в телецентре нет, но, как выяснилось, такие имелись. Во время сегодняшней генеральной уборки и стихийной инвентаризации Тамара недосчиталась бронзовой дверной ручки, деревянных часов с кукушкой и, что самое удивительное, торшера начала шестидесятых. Впрочем, Тамара ничуть не удивилась, сказала, обреченно махнув рукой:

— На дачу кто-то упер!

Из цеха упереть было невозможно — днем постоянно кто-нибудь дежурит, ночью — заперто, опечатано. Выходит, украли торшер либо в суматохе после съемки, либо в перерыве тракта, когда студия пустеет минут на десять-пятнадцать: одни бегут курить на лестницу, другие — в редакцию, звонить, третьи — кофе пить. Получалось, что опять виноват реквизитор — недоглядел. Тамара так и заявила и впредь велела из студии не выходить и за всеми следить: и за своими, местными, и за пришлыми, особенно за артистами, будь они хоть народные-перенародные.

— За народными? — изумилась Люся.

— А ты что думаешь? Вот случай у меня был. Еще на «Мосфильме». Один старичок, фамилию не скажу, тоже народный СССР, серебряный портсигар прикарманил. Сама видела. Говорю ему: извините, вы случайно наш портсигар в карман к себе поло́жили. Так он надулся, обиделся, а портсигар так и не отдал. Так что, девчонки, смотрите в оба. Иначе все государственное добро растащат.

Подобное указание Люсю очень смутило: она же не милиционер, чтобы за всеми следить, а если и заметит, что кто-то что-то взял, то никогда не сможет сказать человеку об этом прямо в лицо. У нее вообще не укладывалось в голове, как вору удалось вынести из Останкино совсем не маленький торшер. Ведь без специального пропуска отсюда ничего не вынесешь. Спросить об этом начальницу Люся не решилась: она и так задавала слишком много вопросов, казавшихся Тамаре наивными, — начальница беззвучно тряслась от смеха, а потом долго откашливалась в кулак кашлем заядлой курильщицы.

Роль надсмотрщика Люсе категорически не нравилась, и она опять задумалась о недавнем предложении симпатичного пожилого дядечки из общественно-политических программ пойти к ним работать главным администратором. Звучавшая так громко должность на самом деле означала всего лишь помощника режиссера, но все равно была престижней, чем реквизитор. Только вот вопросы внутренней и международной политики Люсю совершено не интересовали: газет она не читала, по радио слушала лишь сводки погоды или любимые песни советских композиторов, а когда начиналась программа «Время», выключала телевизор. Заниматься тем, в чем абсолютно не разбираешься, казалось ей неправильным: не хотелось и других подводить, и самой постоянно мучиться из-за полной своей безграмотности, как здесь говорят — некомпетентности. И Тамара наверняка бы обиделась: взяла девчонку, подучила, а та — фьють! — и смоталась. Вообще, если уж уходить из реквизиторского цеха, где по крайней мере не чувствуешь себя Митрофанушкой из «Недоросля», то в литературно-драматическую редакцию. Там так интересно! Спектакли, театральные гостиные, передачи по литературе и искусству. И девчонки там все как на подбор — красивые, образованные, с разговором… Но мечту о литдраме, все по тем же соображениям безграмотности, она планировала осуществить не раньше, чем поступит в институт на вечернее или заочное отделение и поднаберется специальной терминологии, пока караулит государственное добро на трактах и съемках. Вот тогда…

— Люсь, ты здесь? — неожиданно окликнул ее звонкий Нонкин голос. — Ничего себе ты забралась в поднебесье! Привет. Слезай, пошли в бар.

— Привет. К сожалению, сейчас не могу. Но Тамара скоро придет, так что подожди меня, не уходи.

Быстро вытерев пыль с граммофона и увесистого чернильного прибора тридцатых годов, который, говорят, стоял в кабинете у самого Сталина, Люся спустилась со стремянки и лишь тут обратила внимание, какой нарядной явилась на субботник Заболоцкая — в новом брючном костюме и прямиком из парикмахерской: короткая стрижка искрилась лаком. Посверкивали золотые сережки в ушах, кольца на пальцах и пряжка на поясе.

— Ты, я смотрю, опять сачкуешь.

— Обижаете, гражданка! — повела плечиком Нонка. — Это вы здесь погоняете пыль и по домам, а у меня съемка в две смены. И, между прочим, без последующего отгула. Трудимся бескорыстно, в честь субботника, как завещал товарищ с бревном по фамилии Ульянов.

— А что снимаете? Интересное что-нибудь?

— Мы неинтересного не снимаем, — продолжала воображать Заболоцкая, расхаживая между стеллажами и шкафами и разглядывая их содержимое. — Снимаем очередной шедевр под названием «Бунт». Актеры Художественного театра с косами и вилами изображают по системе Станиславского восстание голодающих крестьян в помещичьей усадьбе. В финале угнетателя и кровопийцу-помещика связывают и запирают в подвале, а на его усадьбе водружают красный флаг. Если не придешь взглянуть, много потеряешь!.. Ха-ха-ха!

Пока она болтала, Люся сняла грязный рабочий халат, с которым еще месяц назад почти не расставалась, стесняясь несовершенств своей фигуры, причесалась, плюнула на тушь, махнула два раза щеточкой по ресницам, провела розовой помадой по губам. В старинном овальном зеркале, крепко, на шуруп, прикрученном сегодня Тамарой к стене, выглядела она здорово.

— Артемьева, это ты или не ты? — в изумлении вытаращилась на нее Нонка. — С ума сойти, как ты похудела!.. И когда это ты успела? Вроде я тебя недавно видела… Ну ты даешь, Люська! Прямо Марина Влади в фильме Джузеппе Де Сантиса «Дни любви»!

Нонкины восторженные комплименты показались даже обидными. Получалось, что от «Люськи» никак нельзя было ожидать, что когда-нибудь она будет выглядеть не хуже других. Не хуже самой Нонны Заболоцкой, лучшей подруги, которая считает нормальным разговаривать с ней исключительно свысока.

— А помада у тебя откуда такая потрясная?.. Дай посмотреть… Никак импортная? Где достала-то? Везде ведь только ярко-красное дерьмо фабрики «Свобода». Для колхозниц бальзаковского возраста. Так, где брала, в «Ванде»?

— Нет, это Рита у нас варит. Собирает старые тюбики, разную ненужную помаду, добавляет что-то и варит.

— Может, она и мне сварит?

Легка на помине, наконец-то вернулась Рита — такая же маленькая и худенькая, как и вошедшая следом Тамара. Если бы не хорошенькое личико с огромными черными зрачками светлых, сильно близоруких глаз, можно было бы подумать, что Рита начальнице родная внучка.

— Здорово, Тамар! — в истинно телевизионной, вольно-дружеской манере похлопала «бабушку» по плечу Заболоцкая. — Как жизнь? Кто со мной сегодня «бунтует»? Ты или Нинка Семкина?

— Нина сегодня, она уж в студии давно. А ты чего не идешь? Вроде пора.

— На съемку, как говорится, никогда не опоздаешь! — объявила Заболоцкая со знанием дела и переключилась на Риту: — Ритк, у тебя, я слышала, подпольный цех по производству помады? Сваргань мне. Розовую с сиреневым оттенком можешь?.. А такую, будто в цикламен добавили белила?.. Еще хочу цвета вялой моркови. Слушай, а ты, случайно, тушь не варишь? Нигде не могу приличную тушь купить. Вся какая-то паразитская — комками и течет на ветру…

Нонка могла протрепаться и десять минут, и двадцать, и тридцать. Подмигнув обалдевшей от нее Рите, Люся аккуратно развернула болтушку за плечи и вытолкала за дверь.

В полумраке бара, где за чашкой или стаканом, так называемым двойным, кофе обсуждались не только все телевизионные новости и сплетни, но и служебные дела, народа по случаю субботника было немного. Взяв стаканы с двойным, один с сахаром, второй без, и тарелку с пирожными для Нонки, они уселись друг против друга за стол в середине бара, чтобы держать под прицелом обе лестницы, ведущие в холл первого этажа, — так в случае чего Нонка могла юркнуть под стол или спастись бегством.

— Нонн, у меня к тебе два вопроса.

— Валяй, — кивнула Заболоцкая и, откусив обсыпанное пудрой пирожное, подалась вперед, чтобы не испачкать новый костюмчик.

— Скажи, пожалуйста, кто назвал «Мертвые души» Гоголя «ужасной исповедью современной Руси»? Белинский или Герцен? Нигде не могу найти.

— По-моему, А.И. Он обожал обличать из-за кордона российские порядки. Но точно не помню. Открой энциклопедию на букву «г», посмотри статью о Гоголе, там полно всяких цитат. Я, например, все курсовые списываю с энциклопедии. Отличная штука. Или посмотри вступительную статью в собрании сочинений Гоголя. Литературоведам тоже никак нельзя без цитат из Герцена, Белинского и прочих. Но главное, когда будешь писать сочинение по Гоголю, не забудь процитировать материалы двадцать четвертого съезда КПСС. Это очень приветствуется! — хихикнув, посоветовала Нонка, промокнула губы салфеткой и с сомнением уставилась на второе пирожное. — И зачем я, дура, взяла два?.. Больше не хочу. Люськ, давай.