Себастьян Хаффнер - Пруссия без легенд

• Название: Пруссия без легенд
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Siedler
• Жанр: История
• Год: 1979
• ISBN: 978-3-442-755448; WG 2940

Пруссия — это миф. Для одних ее имя означает порядок, добросовестность и либеральность; для других — это оплот милитаризма и реакции. Себастьян Хаффнер отрицает давно известные легенды, когда рассказывает историю этого государства, которое в качестве самостоятельной державы существовало лишь 170 лет. Он объясняет особенность Пруссии тем, что это было искусственное образование: оно требовало преувеличенной воли в самоутверждении, чтобы из своих отдаленных друг от друга территорий создать единое целое. Выросшая в течение столетий из весьма отличных друг от друга немецко-славянских колониальных областей без опоры на племенные или конфессиональные общие основы, без естественных границ, Пруссия могла существовать только как государство разума. Её неподкупное правление и ее религиозная терпимость сделали ее в восемнадцатом веке самым современным государством Европы. С Французской Революции начался ее кризис, с основания Германской империи в 1871 году — ее долгое умирание, а национал-социализм стал ее закатом.

Себастьян Хаффнер подходит к истории этого необычного государственного образования непредвзято, критически, но не без восхищения. Вместе с обширным иллюстративным материалом, который в течение длительных поисков в Германии, Польше и Австрии собрал Ульрих Вайланд, получилась единственная в своем роде книга по истории Пруссии.

Автор:

Себастьян Хаффнер родился в 1907 году в Берлине. Получивший докторскую степень юрист в 1938 году эмигрировал в Англию и с тех пор работал в качестве публициста. В 1954 году он вернулся в Германию. Известность ему составили такие книги, как "Уинстон Черчилль" (1967), "Соглашение с дьяволом" (1968), "Заметки о Гитлере" (1978) и "От Бисмарка до Гитлера" (1987).

Иллюстрация на обложке показывает фрагмент неоконченной картины Адольфа Менцеля "Фридрих Великий в 1757 году беседует со своими генералами перед сражением под Лейтеном (Leuthen)".

---

Как уже сказано, эта старопрусская досада на империю времен Вильгельма II понятна, и позже, в свете катастрофы 1918 года, в ней видели пожалуй некую высшую мудрость. Если бы империя оставалась по-прусски умеренной! Но при этом упускают из вида, что в этой поздней прусской критике Вильгельма II скрывается также много не свойственной прусскому духу жалости к себе, немало эгоизма, да пожалуй и определенная косность. Вовсе не весь блеск времен Вильгельма II был фальшивым, и не все, что во времена императора пробуждалось к новой жизни — в экономике, в культуре, да и в политике — было плохим. В отношении свободного и широкого расцвета немецкого бытия в эти четверть века между 1890 и 1914 годами постоянное брюзгливое поношение, доносившееся из земель к востоку от Эльбы, звучало не как предупреждающий голос пророка, предрекающего беду, а скорее как сигнал о прусском упадничестве. А как же еще следовало его расценивать, когда в это же время во всех остальных германских государствах перешли к всеобщему и равному избирательному праву, Пруссия же упрямо цеплялась за свое отжившее и ненавистное трехклассное избирательное право из пятидесятых годов 19 века? И не были ли постоянные самолюбование и самовосхищение, которых Пруссия никогда прежде не знала в свои лучшие и сильные времена, по меньшей мере столь же скверны, как и пышность и чванство при Вильгельме II? "В наших верхних слоях общества", — писал Теодор Фонтане с тайной насмешкой в 1898 году, — "царит наивная склонность считать все "прусское" за высшую форму культуры".

Теодор Фонтане был и остается классиком прусской поэзии. Собственно говоря, он не был немцем, среди его предков преимущественно были французы, а был он отпрыском французских колонистов, для которых Пруссия была родиной со времен Великого Курфюрста — но он был пруссаком до мозга костей. Во времена своей юности певец Пруссии, в зрелом возрасте — летописец её войн и побед, её истории. Не существует на немецком языке более прекрасного, достойного прочтения и восхищения исторического романа, чем уже упомянутый "Перед бурей", настоящим героем которого является Пруссия. И в преклонные годы Теодор Фонтане стал прозорливым, скорбным и неподкупным критиком прусского упадничества. "Орёл "Non soli cedit" [65] с пучком молний в когтях больше не мечет их, и воодушевление мертво. Налицо движение вспять, давно умершее должно вновь расцвести. Это не сработает… Старые семьи становятся все популярнее, даже и сейчас. Но они растрачивают и попусту теряют эти симпатии, в которых все же все нуждаются, каждый человек и каждое сословие. Наши старые семейства сплошь и рядом страдают представлением, "что без них ничего не выйдет", что однако весьма ошибочно, поскольку и без них разумеется дела идут. Они не являются более столпами, на которые все опирается, они — это старая крыша из камня и мха, которая пожалуй еще тяготеет и давит, но не может защитить более от непогоды". Эти слова написаны в последнем и самом большом романе Фонтане, "Штехлин", своем прощальном произведении во всех смыслах. Это также прощание Фонтане с Пруссией.

Да, эпоха Вильгельма II, бывшая для Германии временем весны и подъема, для Пруссии была временем осени и прощания, Пруссия сходила вниз, и когда в 1918 году рухнул германский трон — беззвучно и без сопротивления, тем самым подтверждая свою невосстанавливаемость, — в одно мгновение показалось, что Пруссии настал полный конец.

Мы пропускаем здесь Первую Мировую войну, поскольку она не была прусской войной. Австрия, Россия, Германия, Франция, Англия и Америка, вступившие в войну в такой последовательности, — все имели свои причины для войны и военные цели. У Пруссии не было ни причин, ни целей в войне. Но Пруссия заплатила по счету за поражение Германии. Кроме Эльзас-Лотарингии, все германские территориальные уступки были за счет Пруссии: Позен и Верхняя Силезия, Данциг и польский "коридор", даже Северный Шлезвиг. И революция в Германии, последовавшая вслед за поражением, поставила вопрос о существовании Пруссии.

Не только лишь потому, что это была преимущественно западно-немецкая революция, которая охватила Берлин лишь под конец, а в собственно землях к востоку от Эльбы вообще ничего не происходило. Прежде всего по той причине, что Пруссия с династией Гогенцоллернов потеряла важнейший элемент, скреплявший её доселе как государство. Бисмарк, и в этом бывший пруссаком, в своих "Размышлениях и воспоминаниях" высказал положение, что не племенное родство, а династии были основой немецкой особой государственности и неминуемого германского федерализма. Это, если речь идет о Баварии, Вюртемберге, Саксонии и так далее, является довольно сомнительным тезисом, но для Пруссии оно верно. В 1918 и 1919 годах оказалось, что во всех прочих немецких землях остается живым сильное самосознание и без "исконных" династий. Только Пруссия без короля неожиданно оказалась перед проблемой, в затруднительном положении. В определенной степени она не знала, что ей теперь с собой делать; она была теперь совершенно готова свое вхождение в Германию, которое безмолвно происходило в сознании большинства её жителей уже во времена империи кайзера, оформить также и формально.

Прусское земельное Учредительное Собрание, которое было избрано одновременно с Веймарским национальным собранием в январе 1919 года (теперь, разумеется, по всеобщему равному избирательному праву), долго оттягивало начало работы над своей задачей. Для чего еще нужна прусская конституция наряду с германской? Для чего вообще Пруссия, ведь есть же Германия? Еще в декабре 1919 года — через год после революции, через четыре месяца после вступления в силу Веймарской Конституции — прусское земельное собрание 210 голосами против 32 сформулировало постановление, решающие фразы которого гласили: "Как самая большая из германских земель, Пруссия усматривает свой долг в том, чтобы по крайней мере произвести оценку того, не созрели ли уже предпосылки для создания германского единого государства. Исходя из этих соображений, земельное собрание поручает правительству государства тотчас же, еще до выработки окончательной конституции, побудить правительство рейха вступить в переговоры с правительствами всех германских земель о создании германского единого государства".

Таким образом, Пруссия была готова к самоликвидации, но ни одна из других земель Германии к этому не была готова, и таким образом из идеи единого германского государства ничего не вышло, и Пруссия волей-неволей вынуждена была мириться со своим уже нежеланным дальнейшим существованием в качестве государства.

В 1919 году были и другие планы по ликвидации Пруссии, которые сводились к созданию не единого германского государства, а германской федеративной республики. Ведь в союзном государстве было входящее в его состав государство Пруссия, которое само по себе было больше, чем все остальные земли, таким образом это было удвоение целого государства в уменьшенном издании, бросающаяся в глаза аномалия. Было предложено для сохранения федерализма разделить Пруссию на три или четыре удобных и более или менее однородных по этническому составу германских земли размером примерно с Баварию, как это было сделано позже в нынешней Федеративной Республике Германия с западной Пруссией. Аденауэр, бывший тогда обербургомистром Кёльна, в начале 1919 года обнародовал такое предложение для Рейнской области: она должна была отделиться от Пруссии — но не от рейха. В первой редакции конституции рейха было также предусмотрено разделение большого государства Пруссия на несколько новых земель.

Но теперь этого опять не желали пруссаки. Войти в германское единое государство — да, это казалось им своевременным и почетным; но позволить разделить себя на граждан Рейнской области, Вестфалии, Нижней Саксонии и жителей областей к востоку от Эльбы — это все еще шло вразрез с унаследованным инстинктом. Не для того в течение двух столетий прусские короли вели войны и трудились, не разгибая спины. И таким вот образом республиканцы Пруссии — социал-демократы, центристы и либералы, большинство собрания, учредившего конституцию и позже ландтага — наполовину против своей воли (германское единое государство было бы им больше по душе), наполовину из упрямства (не хотели они видеть Пруссию поделенной на части) — приняли наследство прусских королей.

Поднялся занавес к началу не подлежавшего отмене последнего акта прусской истории.

Как это принято для заключительного акта добротно выстроенной театральной трагедии, требовался еще раз "Момент последнего напряжения", обманчивой надежды, что быть может все еще закончится хорошо. Республиканская Пруссия неожиданно стала образцовой землей республиканской Германии. В отличие от Веймарской республики, которая за 14 лет сменила 13 рейхсканцлеров и никогда не достигала спокойствия при своих постоянно меняющихся коалиционных правительствах, Пруссия Веймарского периода в период с 1920 по 1932 год управлялась (лишь с одним кратким перерывом) одним и тем же премьер-министром, и управлял он хорошо. Отто Браун из Восточной Пруссии, "последний король Пруссии", без всякого сомнения был величайшим политическим талантом и сильнейшей политической личностью германской социал-демократии во времена Веймарской республики. Он удерживал свою партию и свою коалицию — всегда одну и ту же — в строгом порядке, он выигрывал все свои избирательные кампании, он предотвращал кризисы в Пруссии (в то время как в остальной части республики один кризис следовал за другим), и он проводил такие реформы, которые для его времени были эпохальными, как например известная прусская реформа школьного образования 1921 года, и, несколькими годами спустя, столь же либеральная реформа прусской системы отбытия наказаний заключенными. Гораздо более, чем Веймарская республика, республиканская Пруссия двадцатых годов стала как бы предвестником и образцом нынешней Федеративной Республики Германия: первым знаком того, что и немцы могут благоразумно обращаться с республиканскими институтами и демократическими правами на свободу. Курьезом является то, что пруссак Отто Браун еще в последний момент сделал совершенно оригинальное политическое открытие, которое с тех пор стало краеугольным камнем стабильности федеративной республики: конструктивный вотум недоверия, то есть такое условие, что парламент может убрать главу правительства лишь при условии, что он выберет другого на этот пост.