Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

• Название: Каин: Антигерой или герой нашего времени?
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: Историческая проза

Вместо аннотации

Историки, краеведы, писатели и журналисты, исследователи эпохи ХYIII столетия дают Ваньке Каину (Ивану Осипову, родившемуся в деревне Иваново (или Ивановке), Ростовского уезда Ярославской губернии) разные оценки: «великий авантюрист», «не коронованный король московского преступного мира», «добрый молодец, защитник простого народа от господ», «удалой атаман волжской вольницы», «легендарная личность, не менее известная, чем, скажем, Стенька Разин, Гришка Отрепьев или Емелька Пугачев», «чуть ли не глава столичного Сыскного приказа», «безнравственный русский гений», и … «самый знаменитый ярославский писатель ХYIII века», так как многие старинные песни, как то «Не шуми мати зеленая дубравушка, «Ах, тошно мне, доброму молодцу, тошнехонько, «Вниз по матушке по Волге» и другие (всего около 54-х) известны в народе под именем Каиновых.

«Его натура ослепительна, а жизнь легендарна. Во второй половине ХYIII — первой половине ХIХ века он имел всероссийскую известность. Главную его книгу прочитала тогда вся Россия. Какая-то важная черта русского характера высказалась в нем с огромной силой. Русский хаос, неистовое, не признающее никакой узды буйство, русский разгул и безудержная исконно-посконная натуралистика русской души… И в то же время Осипов как общественное явление хорошо встает в социальную матрицу. Его можно считать продуктом русской социальной неустроенности перманентного распада органических форм жизни». (Академик академии Русской словесности Е.А. Ермолин)[1].

---

Ванька норовил выкрутиться:

— Какое гостюешь? В горле пересохло. Кружку воды попросил.

— Да будет пули лить, — рассмеялся служилый. — Я тут не первый год обретаюсь. Избенка-то — хаза блатных. Да ты не бойся, стучать не буду. В Сыскной я не ходок, ибо сам когда-то едва гопником не стал, хотя уже в мазуриках[36] ходил…Винцо пьешь?

— Пока особо не тянет.

— Молодой еще. Придет время, в три горла будешь булькать. А я вот чарочку уважаю, но как запью — дурак дураком. Всех дружков готов раздолбать. Худой я человек. Ради чарочки… Да что там говорить… Дай на шкалик.

Ванька вынул из кармана мелкую монету.

— Держи служивый, только в запой не входи.

— Это со шкалика-то? Не смеши.

— А про меня ты все же обмишулился. Я и в самом деле шел мимо и страсть водицы захотел.

— Не ври, парень. У меня глаз наметанный… Коль чего, заходи. Спросишь вон в том доме (указал на избу) Григория Порфирьева. Бывай!

Служилый неторпко зашагал в сторону питейного погреба, а Ванька чертыхнулся. И надо ж было с этим солдатом встретиться. Но он, кажись, не из доносчиков, на блатном языке вякает. И не мудрено: в мазуриках ходил.

Ванька успокоился и пошел к Панским рядам, где продавалась всякая всячина, и только ступил несколько шагов, как услышал позади себя знакомый возглас:

— А ну стой, стервец!

Ванька оглянулся и обмер. Конные холопы во главе с Митькой Косым! Норовил, было, дать деру, но Митька тотчас метко накинул на его шею татарский аркан.

Глава 9 Последнее пристанище

Холопы Петра Филатьева и в самом деле рыскали по Москве. Купец посулили за поимку вора пятьдесят рублевиков золотом, а посему дворовые носом землю рыли.

Сделал Петр Дмитрич холопам и другой наказ:

— Всем сказывайте: тот, кто укажет, где прячется Ванька, получит в награду те же пятьдесят рублей.

Но поиски пока результата не принесли.

Однажды вечером, когда конные холопы возвращались ко двору Филатьева, встречу им попался гарнизонный солдат Григорий Порфирьев. Был в изрядном подпитии, а посему смело загородил вершникам дорогу.

— Ты чего, служивый, руки растопырил? — спросил Митька.

— Слезай, холопья душа, разговор есть, — пошатываясь, ответил Григорий.

Но Митька, человек заносчивый, схватился за плетку.

— Я тебе дам холопья душа. Посторонись!

— Ну и дурак. Помышлял о Ваньке сказать, а ты плеткой грозишься.

Митьку с коня как ветром сдуло.

— О Ваньке? Сказывай, служивый!

— Больно прыткий. Видел дулю? Вот так-то. Ты допрежь меня чарочкой угости, а то — язык на замок.

— Угощу, служивый, хоть штоф!

— Другой разговор, православные, — возрадовался Григорий. — Тогда пойдем во двор.

Угощали солдата в саду, подле заброшенного колодца. Служилый после третьей чарки и вовсе разбухарился:

— Теперь я как барин заживу. Денщика — в услужение, будет у меня на цырлах ходить. Ать, два!

— Гриша, хватить болтать. Где вор прячется?

— Опять торопишься. Дайкось еще чарочку… Как говорится, пей досуха, чтоб не болело брюхо.

Гриша выпил, крякнул и огладил широкой ладонью живот.

— Лепота. Будто Христос по чреву в лопаточках пробежался. Лепота, православные! Ныне я за пятьдесят целковых весь полк в вине утоплю. Веди меня к хозяину!

— Сведем, Гриша, но вначале надо Ваньку изловить. А вдруг ты наплетешь нам с три короба.

— Сам ты пустоплет, — обиделся служилый и заплетающимся языком продолжал. — Гришка Порфирьев в жисть никому не врал. Ванька в норке сидит, а норка в Козьем переулке, недалече от Панских рядов. Я сам вашего купчину к Ваньке поведу. Сам! А вам будет дырка от бублика.

Гриша вновь показал холопам кукиш и приложился к горлышку скляницы. Булькая горлом, допил остаток и рухнул под старую вишню.

— Готов, Гришка. Целый штоф вылакал… Что делать будем, братцы? — спросил Косой.

— А ты как полагаешь, Митька?

Косой толкнул солдата сапогом, но тот лишь что-то промычал, а затем и вовсе впал в пьяную дрему.

— Вы слышали, что он вякнул? Получим дырку от бублика. А ведь так и будет, братцы, коль купец изведает, кто нас на грабителя навел. И полушки не даст.

— Труба дело, Митька. Неуж без награды останемся?

— Без таких-то деньжищ? Ищи в другом месте дураков.

И Митька глянул на служилого такими ожесточенными глазами, что у него даже лицо перекосилось.

— Зрите колодец?

— Ну?

— Аль не допетрили?

Холопы переглянулись. Вестимо допетрили: лихое дело задумал Митька, рисковое, но пятьдесят золотых рублей на дороге не валяются. Такие деньги могут холопу только во сне пригрезиться.

— Ну что, потащили?

— Потащили, Митька.

Заброшенный колодец стал последним прибежищем Гришки Порфирьева.

Глава 10 Аришка

Ваньку ожидало зверское наказание, но оно откладывалось, ибо купец отбыл по торговым делам в Ростов Великий и должен вернуться лишь на четвертый день.

— А пока посадить его в сруб на цепь вкупе с медведем, и не давать ни воды, ни крохи хлеба, — распорядился приказчик Столбунец.

— Так медведь его слопает, — высказал один из дворовых.

— Не слопает, он тоже на цепи. Ваньку прикуем вблизи от косолапого.

— Кабы от гладу и страху не сдох до приезда хозяина.

— Это уж как Бог даст.

У Ваньки замерло сердце, когда он увидел медведя. Тот, обнаружив подле себя незнакомого человека, заурчал, и ошалело заметался, громыхая цепью, а затем поднялся на задние лапы и пошел на Ваньку, и быть бы ему растерзанным, но медвежьей цепи не хватило всего на какой-то шаг.

— А ну пошел на место! Какой же ты озорник, Михайло Потапыч. На место! Сейчас кормить тебя буду.

Удивлению Ваньки не было предела. Прямо перед медведем с плетеным коробом очутилась молодая статная девка в сером домотканом сарафане, с тугой соломенной косой, переплетенной алой лентой.

Ванька ее знал: дворовая девка Аришка, но он подумать не мог, что та ходит в сруб кормить медведя.

Аришка вначале изумила даже самого Филатьева.

— Да как же ты, Аришка, зверя не боишься. Сожрет — и костей не соберешь.

— Не сожрет, ваша милость. Он меня как родную дочку возлюбил.

— Все до случая, Аришка. Зверь все же. Наложу запрет.

— Ой, не надо, милостивый Петр Дмитрич! — взмолилась девка. — Ей Богу не тронет он меня.

Купец, знать, не зря оберегал девку. Все ведали, что пригожая Аришка была в прелюбах с Петром Дмитричем, но девку не осуждали: крепостная, куда ж денешься? К тому же сирота казанская, не к кому притулиться. За холопа выйти? Купец того не желает, ибо не хочет терять веселую ладящую молодку.

Аришка была не только веселой, но и задорной. Любила подшутить, незлобиво подковырнуть, подстроить шалость, особенно среди остальных дворовых девок.

— Нашей Аришке в балагане бы в затейниках ходить, — сказал как-то Ваньке дворник Ипатыч. Уж такая егоза.

И вот эта егоза избавила Ваньку от страха: медведь послушно убрался в свой угол.

— Получай свою кормежку, Михайла Потапыч, и не пугай больше Ванечку. Ты ж у меня умный и добрый, — войдя в сруб, молвила Аришка.

Несколько минут она ласково разговаривала с медведем, гладила его своей мягкой ладонью по бурому загривку, а затем подошла к Ваньке и вытянула из короба калач и скляницу молока.

— Это тебе, Ванечка. Небось, проголодался. Только ешь побыстрей.

Ванька, конечно же, был голодный, а потому с жадностью принялся уплетать румяный сдобный калач.

— Я тебя буду каждый день подкармливать, Ванечка.

Узник диву давался. С какой это стати полюбовница Филатьева стала спасать его от голодной смерти?

— А ты не боишься, что лиходея подкармливаешь? Купец прознает, плетей не оберешься.

— Не прознает. Сюда, кроме меня, к Потапычу никто не ходит.

— Не зарекайся. Может и Митька Косой ненароком заглянуть.

— Тоже мне Малюта Скуратов[37], усмехнулась краешками полных малиновых губ Аришка. — Скажу словечко — и словом Петру Дмитричу не обмолвится, язык прикусит.

— Что за волшебное словечко?

— И впрямь волшебное. Побегу я, Ванечка.

Ванька проводил девку вопрошающими глазами. Ванечка! В жизни никто так не называл, — ни мать, ни отец. И вдруг!..

Правда, он иногда замечал на себе ее мимолетный улыбчивый взгляд, но не придавал этому значения. Почему-то ни одна из дворовых девок не вызывала у него никакого интереса, ибо Ванька полагал, что девки — люди и вовсе никчемные, способные лишь ублажать хозяина, коего он перестал уважать чуть ли не с первых дней своего пребывания во дворе Филатьева, ибо именитый купец не только девок, но и своих крепостных мужиков за людей не считал.

Крут был Петр Дмитрич, никогда доброго слова от него не услышишь, знай, орет: дармоеды, быдло! Нередко к словам своим кулак да плеть прикладывал. Жесток был купчина и оправданье своим поступкам находил: