Елена Лобанова - Фамильные ценности

• Название: Фамильные ценности
• Автор: Елена Лобанова
• Жанр: Современные любовные романы

Можно ли переспорить судьбу? Можно ли выбраться, словно из тёмного лабиринта, из полосы нескончаемых неудач: бедности, одиночества, постылой работы, конфликтов с сыном? Учительница музыки Зоя даже не пытается это сделать… до тех пор, пока ей не передают посмертный наказ бабушки: найти документы, подтверждающие дворянские корни их семьи. Ведь, по некоторым сведениям, семья эта – одна из ветвей старинного и прославленного рода!

Выполняя последнюю волю покойной, Зоя невольно смотрит на себя по-новому. Теперь она иначе строит отношения с окружающими и даже решается осуществить давнюю мечту – попробовать играть джаз. Постепенно она обретает новых друзей, налаживает отношения с сыном и встречает настоящую любовь…

Только вот дворянские ли корни всему виной?

---

Пашка немедленно закатил рукав свитера, демонстрируя бицепс. Люси ткнула в бицепс ногтем. Пашка заржал.

– Да, и надень красный свитер! А то нацепишь опять какую-нибудь хламидомонаду – знаю я тебя, – распорядилась кузина напоследок, отступая к двери и стараясь разглядеть всё своё великолепие целиком.

Зоя открыла было рот, чтобы съязвить что-нибудь насчёт возрастных комплексов, но наткнулась взглядом на Пашкину физиономию. Лицо у него было такое светлое, простодушное и радостное, каким Зоя не видела его вот уже… года два?

Он смотрел вслед Люси, закрывая за ней дверь.

Зоя молча повернулась и побрела в кухню. И, как оказалось, вовремя: телефон как раз затрещал.

– Зоечка Петровна? – осведомилась трубка голосом Анны Павловны и радостно защебетала: – Добрый вам вечер, голубчик!

Голубчиками завуч именовала учителей только в двух случаях: если требовалось пойти на замещение и если некого было отправить на совещание после уроков. Первое ещё куда ни шло…

– А у нас проблема! – не сбиваясь с мажорного лада, продолжала Ан-Пална. – Представляете, совершенно некому пойти с детками на концерт! – и она выждала длинную паузу, ожидая, не проявит ли Зоя похвального энтузиазма. Но Зоя безмолвствовала, как народ в «Борисе Годунове». Тогда Ан-Пална двинулась в атаку, пустив в ход более требовательные интонации регистром пониже. – Выручайте, голубчик! Это сразу после ваших уроков. В филармонии, в два тридцать. Деток всего пять человек, все взросленькие, старшие классы! Они уже оповещены. Тем более вы у нас пианистка, вам и карты в руки!

После второй паузы, как показывала практика, разговор принимал несколько менее дружественный характер и мог привести к определённым последствиям. Поэтому пришлось ограничиться лишь протяжным вздохом-стоном, а затем выдавить, наступая на горло собственной песне:

– Ну что ж… Раз уж такая безвыходная ситуация… то придётся.

– Вот и умничка! – заворковала завучиха и разразилась радостным монологом на тему важности знакомства молодого поколения с особенностями исполнительского мастерства. Хуже всего, что и в монологах она имела привычку делать выжидательные паузы, в которые приходилось вставлять:

– Угу… Ну да… В общем-то, конечно…

В это время Павлик ставил чайник на плиту. Подняв голову, Зоя встретилась с ним глазами.

Лицо сына выражало терпеливое презрение.

Глава 10

Концерт намечался так себе, средней руки. Приезжее столичное светило, фамилии Зоя не запомнила – то ли Шишкина, то ли Мышкина – явно числилось звёздочкой какой-нибудь предпоследней величины. Да и по преобладанию в зале детей и подростков сразу чувствовалось – обязаловка!

Детвора из музыкальных школ под присмотром учителей рассаживалась тихо и чинно, с любопытством разглядывая громадную люстру, позолоченные лепные карнизы балконов и стилизованные под свечи бра. Девицы постарше из двух колледжей, муз– и музпед-, размалёванные и слегка захмелевшие от своей пятнадцатилетней самостоятельности, громогласно переговаривались, бродили вверх-вниз по центральному проходу и толпились у оркестровой ямы, сверкая стекляшками в оголённых пупках. Несколько длинноволосых парней постарше в окружении хохочущих подружек, стоя наверху лестницы, озирались с таким видом, точно попали в зоопарк, – эти, ясное дело, с режиссерского факультета, вся жизнь – сплошной спектакль. И лишь кое-где, парами и поодиночке, тихо сидели старухи с прямыми спинами и поджатыми губами, с тугими валиками седых волос вокруг головы или на затылке – те, что будут ловить дальнозоркими глазами каждое движение пианистки, не прощая ни пропущенной ноты, ни укороченной на шестнадцатую долю такта паузы. И при каждой чуть сбившейся с ритма триоли они будут обмениваться выразительными взглядами и ещё больше поджимать губы.

Зоя была готова поклясться, что и двадцать лет назад эти самые старухи на этих самых местах точно так же поджимали губы. А она наивно считала их музыкантшами-виртуозами или же преподавательницами фортепиано. Впрочем, некоторые, пожалуй, преподавательницами и были – такими же, как и сама Зоя, жертвами естественного отбора в исполнительском искусстве, недобравшими кто эстрадных данных, кто – терпения, а кто – везения. И каждый третьесортный концерт – утешение для них, рассуждала Зоя, каждый промах пианиста на сцене – бальзам на душу. Так неужели я скоро стану вот такой же занудой с морщинистыми бледными губами? Нет, нет! – в ужасе закричало что-то внутри.

И она поспешно спустилась по проходу, нашла записанные на листочке «благотворительные» места и усадила свою притихшую команду. Дети, по малолетству ожидая какого-то развлечения вроде цирка, блестящими глазами разглядывали занавес. А впереди, будто специально, расположились две старухи. Впрочем, эти казались помоложе, лет шестидесяти, и подобрее – может, потому, что у одной лежал на коленях букет розовых гвоздик. А может, эти престарелые дамы просто нормальные, хорошие учителя – не такие, как Марина Львовна, но всё же нормальные учителя, пришло Зое в голову. Или же люди, любящие и понимающие музыку – строители или, допустим, врачи. Встречаются же изредка в природе и такие! И ведь, собственно говоря, для них и существует искусство!

На этой банальной мысли погас свет.

Фамилия пианистки оказалась Мишенькина. А сама Анна Мишенькина оказалась дамой под сорок, но с явной надеждой выдать их за тридцать пять. Основной расчёт был, конечно, на волосы – длинные, качественно промелированные краской «двенадцать оттенков золота» и уложенные обманчиво-небрежно. Да и платье было под стать: бархатное, тёмно-синее с переливами, драпировка наискосок под грудью. Когда-то подобный костюм был у Ируси, и Зоя, примерив его, несказанно удивилась – хитрая эта драпировка оказалось способной не то что уменьшить, но даже свести на нет животик вполне солидных размеров.

Гостью встретили по одёжке: захлопали так, словно уже сам её приезд на рядовые гастроли был из ряда вон виртуозным фокусом.

Анна Мишенькина бесстрастно наклонила голову, скрыв лицо роскошными волосами, и, зафиксировав таким образом видимость поклона, направилась к роялю.

Бах был преподнесён публике вполне убедительно. Прелюдии и фуги, понятно, исполнялись «избранные» – надо думать, весь баховский багаж Мишенькиной со студенческих времён. Но багаж этот содержался в приличном состоянии и хранился заботливо и даже, пожалуй, скрупулёзно. «Ну и как вам эта вещь? – словно спрашивала она, замедляя последнее арпеджиато. – Узнаёте?» «Пожалуй», – безмолвно и задумчиво отвечали в зале. А другие отвечали: «Да, да! Классно!» – и били в ладоши.

«Неплохой звук, – высказалась и Марина Львовна, неслышно возникая за плечом у Зои. – Заметила, какая густота?» «А техника? Темпы-то средненькие!» – запальчиво возразила Зоя. На это Марина Львовна не ответила ничего – только вздохнула.

Однако после четырёх прелюдий с фугами Мишенькина приступила к Моцарту – и вот тут явно просчиталась. С её ли крупными пальцами, с тяжёлой рукой – приниматься за филигранные пассажи? За призрачно-невесомые трели и стаккато? «Бетховен, голубушка! – мысленно простонала Зоя. – С такими-то данными – неужто не ясно, что Моцарт противопоказан?» И прислушалась – Марина Львовна молчала. Зато дети слушали поглощенно, особенно Давыдов – уши так и горели! Детворе Моцарт в самый раз. В любом исполнении. Ну и ладно! Может, хоть кто-нибудь в следующий раз выучит сонату побыстрее…

А дамы впереди переглянулись. Этих не проведёшь!

Тем эффектнее грянул Григ. «Ну? Что теперь скажешь?» – осведомилась Марина Львовна. Зоя, лукавя, пожала плечом… Однако придраться было не к чему. Звуки летели в зал разноцветными шарами, плыли по воздуху, сверкая, и хотелось поймать их, схватить и смять. Или намазать на хлеб и проглотить!

После «Пер Гюнта» Мишенькиной устроили овацию. Засидевшаяся детвора аплодировала неистово. Пианистка поклонилась раз, потом другой – прижав руку к синей бархатной груди. Она слегка разрумянилась и, кажется, тяжело дышала. Дети что есть силы лупили в ладоши.

Но когда объявили вальс Шопена, настала наэлектризованная тишина. Старушки с поджатыми губами стиснули в руках платочки и окаменели. Дамы помоложе, те, что впереди, наоборот, откинулись на спинки кресел и свесили руки с подлокотников. Дети удивлённо косились по сторонам.

И вдруг время закружилось назад, завертелось, как плёнка на кассете! Вдруг оказалось, что всё было только вчера, нет, сегодня: девятнадцать лет, голубое платье с воланами, распущенные волосы… Зал в старом училище был не зал, а сарай, но этого никто не замечал, ни низенькой сцены, ни поломанных стульев – просто гас свет, и на сцене начинались чудеса! Не мальчишки-студенты, а сказочные принцы, не однокурсницы, а феи невообразимой красоты вступали на неё, чтобы провозгласить наступление века всемирного, неотвратимого, поголовного счастья! Изида и Озирис, Криза и Нерон, бог Гименей, Онегин и Татьяна, Чайковский и Паганини, Шуберт и Лист обещали всем до единого славу и хвалу, гарантировали вечные волнения страсти и огонь желанья в крови, а также лобзанья слаще мира и вина, намекали, что у любви, как у пташки, крылья, в то время как сердце красавицы склонно к измене, в особенности при старом и грозном муже – и пассажи седьмого вальса были как страстный шёпот, как звуки серенады с мольбою в час ночной, и на сцене вдруг оказалась Сама Виктория Громова, это были её жесты, её всплески и повороты кистей – Зое ли было не помнить их! И как когда-то на уроке, ничего не объясняя, она обрушивала вдруг аккорды невозможной глубины или, сорвавшись с места, неслась над клавиатурой, едва задевая её пальцами и, однако, умудряясь доиграть всё это круженье, все до единой шестнадцатые и тридцать вторые, а если и приостанавливалась в паузу, то для того лишь, чтобы оглянуться лукаво: ну, как вы там? голова не закружилась? – и в следующее мгновение пуститься дальше.