Борис Изаков - Всё меняется даже в Англии

• Название: Всё меняется даже в Англии
• Автор: Борис Изаков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Политика
• Год: 1965

Борис Изаков, журналист и писатель, в тридцатые годы начал работать лондонским корреспондентом «Правды» и с тех пор много раз бывал в Англии. В своей книге он рассказывает о нелегкой и интересной работе журналиста за границей, о национальном характере англичан, об их правах и обычаях, о необыкновенной приверженности их к традициям и о переменах в их психологии и социальном быту. Жизнь столицы и провинции, домашний уклад и развлечения, печать и политика, старое и молодое поколение англичан — обо всем атом идет речь в книге, и все это увидено глазами очевидца. Во второй части книги Б. Изаков рассказывает о своих встречах с Бертраном Расселом, Шоном О'Кейси, Грэмом Грином и Джеймсом Олдриджем.

---

У английского рабочего золотые руки. Часто он перенимает профессию от отца, деда и прадеда. Принадлежностью к своей профессии он гордится. В былые времена в рабочей среде был распространен обычай: носить на предплечье татуировку — эмблему профессии. Смолоду рабочий проникается чувством солидарности с теми, кто трудится рядом с ним. Он всегда готов поспешить на помощь товарищу по заводу или соседу, попавшему в беду.

Но он куда сильнее чувствует свою связь с товарищами по профессии, по цеху, чем с рабочим классом в целом. Он готов вступить в борьбу, забастовать, если ущемлены его цеховые интересы, — этому способствует цеховая структура профсоюзов. Труднее ему подняться на борьбу за общеклассовые задачи.

Обирая многочисленные колонии и зависимые страны, английская буржуазия могла подкармливать у себя дома довольно широкую прослойку квалифицированных рабочих, — Маркс и Энгельс называли ее рабочей аристократией. Перепадало кое-что и другим прослойкам. Большинство трудящихся бессознательно участвовало, таким образом, и еще продолжает участвовать в колониальной эксплуатации. Это не могло, конечно, не отразиться на их психологии и образе мыслей. Достаточно сказать, что значительная часть рабочих еще голосует на выборах за консерваторов.

И конечно же английский рабочий не свободен от груза старых традиций. Я это понял тридцать лет назад во время крупной забастовки ткачей в Ланкашире.

Забастовка, охватившая 160 тысяч человек, была объявлена вопреки воле профсоюзного руководства; она затянулась на много месяцев и носила ожесточенный характер. В борьбе с штрейкбрехерами — ланкаширские пролетарии зовут штрейкбрехера «нобстик» («палка с набалдашником») — дело доходило до рукопашной. Кое-кому из «нобстиков» пришлось познакомиться с такой неприятной процедурой, как холодная ванна в речке или канале. Но меня удивляло странное, на мой взгляд, обстоятельство: в фабричных городах Ланкашира, где бастующие ткачи были могучей силой, они ожидали исхода стачки дома, сложа руки, или отправлялись за город… играть в футбол. Я не видел ни массовых собраний бастующих, ни уличных демонстраций, — разве что группа пикетчиков с позором проводит домой штрейкбрехера под звуки импровизированного оркестра (для пущей издевки).

Беседуя в Бернли — цитадели бастующих — с одним из их руководителей, я спросил его, не было ли в городе демонстраций.

— Что вы! — ответил он. — Ходить толпой по улице не принято. Что скажут соседи!

Бастующий пролетарий дрожал перед миссис Грэнди! Сперва такая мысль показалась мне дикой; потом я понял, что это — венец всего английского образа жизни, плод сложной и тонкой психологической обработки, которой народ Англии подвергается на протяжении многих веков.

Лондон

ы колесим по улицам Лондона. За рулем машины — директор Архитектурной ассоциации Эдвард Картер, автор интересной книги «Будущее Лондона». Эдвард Картер влюблен в свой неповторимый и — при всех его противоречиях — прекрасный город. Он предложил показать мне новый участок жилых домов Рогемптои, построенный муниципальными властями на юго-западе английской столицы.

По пути мы пересекаем центральную часть города. Едем по невероятно узким улицам, подолгу стоим на одном перекрестке, на другом, попадаем в «пробку»… Эдвард Картер мрачнеет.

— Эти улицы были проложены несколько веков назад, когда автомобиля не было и в помине, — говорит он, посасывая трубку. — Представьте себе: они сохранились почти такими же, какими были вначале… Надо, не теряя времени, браться за омоложение нашего старого города. Нельзя больше откладывать. Нашим архитекторам такая задача по силам. Либо мы перестроим Лондон, либо станем свидетелями его загнивания. Таков выбор.

…И вот мы в Рогемптоне. Да, директор Архитектурной ассоциации прав: лондонские архитекторы показали здесь, что они способны на многое. Десятиэтажные многоквартирные дома производят впечатление легкости и изящества. Рядом в зеленой рамке маленьких садиков одноэтажные домики для престарелых. В центре жилого массива — универмаг, лавки, библиотека. Много воздуха, света.

— Сколько тут жителей? — спрашиваю я.

— Девять тысяч.

Я вспоминаю московский Юго-Запад с его массовым жилищным строительством и невольно качаю головой… Да, английским архитекторам по силам сложная задача реконструкции своей столицы. Но по силам ли это социальному строю, который господствует сегодня в Англии?..

* * *

Бернард Шоу, мастер острого слова, говорил: «Трудно представить себе худшего злодея, чем тот, кто построил бы новый Лондон, похожий на нынешний, как и большего благодетеля рода человеческого, чем тот, кто стер бы Лондон с лица земли». И еще: «Все, что требуется Лондону для его оздоровления, — это землетрясение…»

Лондон рос хаотически. Он возник еще тогда, когда к берегам Темзы вплотную подступали болота. На языке древних кельтов «лон-дон» или «лин-дун» означало: крепость на болоте. Историки спорят о том, кто основал здесь первое поселение: коренные жители Британских островов или легионеры Цезаря, покорившие этот край в 55 году нашей эры. Так или иначе римляне оставили свои гарнизоны на Темзе, замостили дороги, построили дома и храмы, окружили их городскими стенами. Римские завоеватели строились прочно, и следы их владычества сохранились по сей день: при закладке фундамента нового здания то и дело находят реликвии той эпохи, и порой во дворе унылого многоэтажного дома вы вдруг набредете на поросший мохом и плющом древнеримский бастион.

Старина обступает вас в Лондоне повсюду. Древний Тауэр — резиденция королей, тюрьма и застенок, — окруженный массивными крепостными стенами и глубоким рвом, кажется, еще таит в своих закоулках тени замученных. Пожелтевшая от времени летопись описывает, как, присутствуя при пытке «еретички» Анны Аскью, лорд-канцлер Райозли распалился: скинув камзол, он встал к дыбе и так рьяно орудовал рычагами, что разорвал ее тело на части. В длинном перечне мучеников Тауэра упоминается и Томас Мор, автор «Золотой книги, столь же полезной, как забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия», оставившей глубокий след в сознании человечества. Вам и сейчас покажут место у «Ворот изменников», где дочь великого гуманиста прорвала кордон стражи, чтобы в последний раз броситься на шею отцу, когда его доставили сюда после вынесения смертного приговора.

Романтика старины как магнит влечет к Тауэру туристов и детвору. В одной из башен выставлены на всеобщее обозрение «драгоценности короны»: бирманские рубины, южноафриканские алмазы, индийский жемчуг, австралийские сапфиры. Одна из королевских тиар украшена огромным бриллиантом Кохинор, — знаменитые драгоценные камни, стоимостью в целое состояние, носят имена собственные, подобно людям. Тауэр приобрел в наши дни вполне идиллический вид: ясным днем, когда его башни залиты солнцем, трудно поверить, что здесь творилась та самая история Англии, которую, по выражению Вольтера, «должен был бы писать палач, ибо он заканчивал все великие дела».

Вас поражает Вестминстерское аббатство, одетое в орнаменты, изящные, как брюссельские кружева, украшенное башенками, острыми шпилями, ложными арками, — величественная каменная симфония, созданная гением и трудолюбием человека. Под высокими сводами покоятся здесь короли и флотоводцы, ученые и дипломаты, купцы и стряпчие, воины и поэты. Недвижимо лежат на саркофагах изваяния Плантагенетов. Мраморный Питт все еще грозит Наполеону. Замерли, зажав в руках свитки с текстом речей, Пальмерстон и Каннинг. Рядом — тяжелая плита: могила Неизвестного солдата, одного из тех, кому пришлось жизнью своей расплатиться за чрезмерно тонкие расчеты и грубые просчеты сильных мира сего.

В «Уголке поэтов» — могилы Чосера и Бена Джонсона, Шеридана и Теннисона, Браунинга и Вордсворта. Шекспир в раздумье облокотился на стопку своих книг; впрочем, его могила не здесь, а в тихом Стратфорде-на-Эйвоне. Джон Гэй, автор прелестной «Оперы нищих», избавившей его от нищеты и принесшей ему богатство, с неукротимым юмором усмехается в лицо самой смерти. «Жизнь — только шутка, все это подтверждает; прежде я об этом догадывался, сейчас я знаю это наверняка», — гласит надпись на камне. В этом своеобразном клубе литераторов отсутствует Байрон: церковники запретили ему доступ, обвинив в атеизме и прочих смертных грехах. Зато сюда затесалась ныне позабытая всеми Афра Бин, литературная дама с весьма пикантной биографией.

Приметы седой старины вы видите в Лондоне повсюду. На стенах старых домов еще красуются опознавательные знаки, заменявшие номера в те дни, когда посыльные и кучера не знали грамоты: изъеденный временем барельеф, голова мавра в тюрбане, грифон с отбитым крылом. В тавернах, приютившихся в подвалах и проходных дворах, кажется, еще пирует дух развеселого гуляки сэра Джона Фальстафа. Нужды нет, что от некоторых таверн остались одни имена — они не выдержали натиска столетий, но все равно гордятся знатными посетителями веков минувших: как утверждают, в «Черте» засиживался Свифт, в «Красном льве» — знаменитый актер Гаррик, в «Старом чеширском сыре» — Теккерей и Диккенс.