Александр Мень - Церковь и мы

• Название: Церковь и мы
• Автор: Александр Мень
• Издательство: Издательский дом "Жизнь с Богом"
• Жанр: Культурология
• Год: 2012
• ISBN: 5-903612-09-3

Сборник составлен из домашних бесед прот. Александра Меня, которые проходили в домах его прихожан в период с 1982 по 1989 гг. В них отец Александр размышляет о тайне и силе Церкви и ее значении в жизни каждого человека. Беседы публикуются впервые.

---

Почему так плохо получилось у Толстого, человека, безусловно, гениального? Потому что Он не ощущал прорыв в личности Христа — это замечали многие. Даже Горький, и тот после беседы с ним писал, что он не умеет говорить о Христе, видно, что не любит Его, он даже о Будде говорил как‑то по–другому; о Христе у него не получалось. Поэтому для него евангельские изречения были равносильны изречениям из «Дао дэ цзиня» или еще из какой‑нибудь древней книги. И тогда сразу все это уравнивалось, все пропадало.

Значит, многое зависит от нашего внутреннего, личного опыта. И нужно стремиться угадать и почувствовать Христа. Для каждого человека у Него есть свое слово; для каждого человека Он открывается по-своему. И это не теория, а практика. Только надо прислушаться к Нему и спросить: что Ты мне говоришь? И Он заговорит с тобой на совсем особом языке. И сразу почувствуешь, что вдруг становится легко и все проблемы куда‑то уходят.

В Евангелиях дышится настолько легко, что их нельзя сравнить даже с Посланиями! Когда читаешь Деяния, где там вся эта борьба, и Послания, где апостол Павел доказывает важные для общин вещи, — это все великие и священные страницы! Это боговдохновенные страницы! Это даже местами гениальные страницы! — рассуждая по–человечески. Но когда от них переходишь опять к Евангелию, — то как будто переходишь из каких‑то тропиков или из холодных мест в замечательную комнату, где дышится совсем по–другому.

Это нечто абсолютное! И не благодаря каким‑то особым изречениям — поверьте мне, нет ни одного изречения в Евангелиях, которого кто‑нибудь не сказал до Христа, ни одного; это даже было проверено и изучено. Значит, важно, кто за этим стоит, кто к нам обращается. Важен вот этот акт встречи. Поэтому Он говорит: «Я есть дверь». Это совершенно неповторимо…

Любой пророк — через которого Бог говорил, как через рупор, который говорил от лица Бога в первом лице, — любой пророк все‑таки призывал: «Придите к Господу!» и «придите к Нему и покайтесь»! Но только Иисус говорит: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные», — так не говорил никто! И эти слова нельзя считать искажением, интерполяцией. Тщательное исследование этих слов показало, что они очень древние, они относятся к наиболее ранним пластам евангельской традиции.

Таким образом, мы начинаем понимать, что именно потому, что Он был такой, все и получилось. И именно потому, что там совершилось необычайное явление, произошло нечто небывалое, а именно Воскресение Христа, поэтому могло родиться христианство.

В заключение я приведу слова одного современного и ныне здравствующего богослова. Он сказал: «Как надо плохо понимать тайну воскресения, чтобы трактовать ее по Гете». У Гете в «Фаусте», в начале, женщины поют, и Фауст бросает чашу с ядом — хотел отравиться, но потом услышал пасхальные колокола и пасхальный хор женщин. Они пели что‑то в том духе, что вот «мы воскресли, наши души воскресли, и мы поверили и пошли за Ним». Получается, что Воскресение произошло, потому что они что‑то пережили… На самом деле все наоборот: именно потому, что произошло Воскресение, они‑то и воскресли. Сначала было событие, а потом уже все остальное.

Более того, событие это продолжается; я уже подчеркнул, что событием этим было ЯВЛЕНИЕ Христа. Он является каждому из нас в определенный момент нашей жизни. И мы должны быть всегда готовы.

Есть другая тема, которой мы сегодня касаться не будем, эта тема о том, что Он близок, «при дверях», это тема Его прихода — Он всегда к нам приходит внезапно! Он пришел к людям внезапно, Он внезапно призвал учеников, Он сказал: «Я стою у двери и стучу»; Он пришел внезапно, как Господин, и потребовал отчета[18]. Вот ночью закричали: «Жених идет! Будьте готовы!»[19]

И заметьте, Он вовсе не говорит, что «будьте готовы в страхе», — это неверно; Он говорит: распрямитесь и смотрите — ваше спасение приблизилось. Значит, Его приход для нас — величайшее благо. И в каждом повороте жизни, даже когда мы спотыкаемся, падаем, унываем, грешим, пытаемся подняться и снова падаем — всегда Он приходит и протягивает руку. Как было с Петром, на озере…[20]

Я подозреваю, что Петр не только испугался этих волн, но, наверное, в душе у него шевельнулось: вот это я! — понял, что он идет по воде! Не может человек в это мгновение не подумать, что вот он идет своей силой! И он не просто испугался, но еще и возгордился — он вообще был порывистый человек, и, очевидно, что‑то в нем взыграло, и в этот момент он стал тонуть. Но Господь поддержал его, как поддерживает каждого из нас.

Обратите внимание: каждый из нас переживает искушение — и Господь их пережил. Каждый из нас должен жить в труде — и Господь жил. Каждый из нас должен иметь молитву — и Господь молился. Помните, как Он вставал рано и шел на гору… То есть, в общем, все подобно — от начала до Воскресения.

Но Он ведь идеальный человек. Кстати, одна деталь тут очень важная: что идеальных людей не бывает. И когда писатели пытаются изобразить идеальных личностей, у них ни–чего не получается. В этом трагедия Гоголя: когда Собакевича изображать — у него все получалось, а когда надо было во второй части и в третьей поднять, изобразить идеал — тут гений его просто сложил крылья! И в такой степени, что эта попытка, в общем, его погубила. Ведь он хотел от этой черноты вознести все наверх! У него же какая была идея? Ад — это первая часть, во второй — как бы чистилище, в третьей — это уже рай!

Недаром, по–моему, Аксаков, или еще кто-то, говорил, что он, Гоголь, хочет меряться с Богом. Не потянул он, и на этом просто сломался… Я уж не говорю о пошлых попытках создания идеального человека в периоды советского застоя. Они чем отличались, эти персонажи? Полной своей безжизненностью. Это был лишь набор положительных качеств, но на самом деле это были ходячие призраки.

Можно ли сказать, что в литературном отношении образ Христа в Евангелии является призрачным?! Не только нельзя, но совершенно очевидно, что в истории литературы мало есть образов столь сильных, которые бы так мощно жили на протяжении десятков поколений (я сейчас говорю только с литературной точки зрения). Это замечательно почувствовал Чехов: вы помните его рассказ «Студент». Когда он рассказывал этим женщинам об отречении Петра, он вдруг увидел, что они плачут, что их все это очень волнует.

Не о всякой литературе можно так сказать; не знаю, плакали бы они, если бы он читал им Мильтона… Нет, наверно… Значит, в чем тут дело? В том, что для литературы это было невозможно, но для Бога это было возможно в истории, в реальности. Поэтому Христос остается для нас всегда недосягаемым образцом, но все‑таки образцом, как идеал, не начертанный в воздухе и в уме, а идеал конкретный, живой и реальный. Так что все идет с Ним и к Нему…

Его образ всегда будет неисчерпаемым. То же самое мы видим в живописи — картины пишут и пишут — десятки тысяч полотен написано на протяжении столетий. Десятки тысяч! Мы можем сказать: Крамской писал «Христа в пустыне», потому что хотел выразить свои переживания, а поскольку основная масса людей были так или иначе христиане, ему проще было через живопись трактовать свои проблемы. Так говорили о многих художниках. И тем не менее и нехристианские художники все равно возвращаются к этой теме, даже у нас. Хотя, казалось бы, за все эти годы вытравили всякие воспоминания…

И. Крамской. Христос в пустыне. 1872 г.

И советские писатели все время к этому возвращаются. Айтматову пришлось опять обратиться к евангельской истории, потому что она притягивает, как магнит! Теперь спрашивается: Чингиз Айтматов живет в стране массового атеизма, где вообще никто и Евангелия не читал, даже верующие — половина не читали; почему же ему приходится брать евангельский сюжет? Да и он сам ни сном ни духом. Но действует магнит. И Тендрякова вечно мучила религиозная проблематика.

Сейчас вышла переводная книга, совершенно бездарная и бестолковая, «Евангелие от Иуды», один поляк написал[21]. Но опять-таки, говорит, всю жизнь писал! Стоило ли всю жизнь писать ее! Многие годы он корпел над тем, чтобы состряпать свою евангельскую версию, художественно очень слабую. Но здесь опять все та же магнитная тайна!

А как у нас с гениями обстоит? Гения не так-то просто не заметить. Но евангелисты не были гениями — они просто написали… А ведь в то время были писатели — это же не первобытно–общинная эпоха — слава Богу, были Вергилий, Гораций. Это была блестящая эпоха.

Первый век нашей эры — Сенека, который писал драмы… Ювенал, Тацит, Светоний — этот период совсем не пустяковый. Причем люди писали и в стихах, и в прозе. И вдруг евангелисты — такое написали! А они написали настолько странно, удивительно, что кто бы ни пытался подражать (сейчас мне приходится просматривать историю литературных интерпретаций; в IV, в V веках писали огромные поэмы на много тысяч строк, то гекзаметром, то еще как‑то), это невозможно даже отдаленно сопоставить с Евангелиями.