Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

У хозяев Бривиней — свое горе, хотя Лизбете с ее каменным сердцем плакать не умела, а Ванаг из гордости терпел, стиснув зубы. Мартыню Упиту очень хотелось знать, чем все это кончится. По правде говоря, ему-то надо было знать, и так уж многие спрашивали, но он ничего толком не мог сказать. А когда попытался подъехать к Бривиню обиняками, хозяин сразу вспылил. Пусть не сует носа куда не следует, лучше бы позаботился о том, как высушить ячмень сразу после льна, пока рига не остыла. Пли и он собирается, вроде Либы с Анной, разносить по соседям сплетни?

Старший батрак почувствовал себя глубоко оскорбленным. «Разносить сплетни по соседям!» Разве кто-нибудь слышал от него лишнее слово? Просто для себя хотел узнать, чтобы другие не считали дураком, не думали, будто в Бривинях он чужой человек и хозяева не доверяют ему. Выходя, он сердито сплюнул, а на гумне накричал на батрачек: чего они мечутся без толку, словно овцы! Кончили мять лен, берите полога, стаскивайте кострику в хлев. Борова в загородке по уши в грязи стоят, и не подступишься к таким чудищам, когда под Мартынов день резать придется.

В воскресенье, нежданно-негаданно из Клидзини заявился Лея. Конечно, как всегда, с бутылкой ликера, все заметили, как оттопыривался на груди пиджак. Долго шептался он с хозяином за плотно притворенной дверью. Мартынь Упит опять сплюнул, на этот раз тут же, в комнате, и пошел во двор.

Весь вечер никто не показывался из хозяйской комнаты. А в понедельник Ванаг позвал Осиса, и они долго осматривали кухню и чулан, испольщик даже измерил футом стены. Старший батрак совсем приуныл и вышел — ему-то что за дело, батрачки тоже сделали вид, будто их это не касается. Осис сколотил для кухни большой дощатый шкаф, в него перенесли посуду и припасы из чулана. Окошко чулана расширили, вделали косяки и раму. Лейпка известил Менделя, чтобы принес стекло и вставил четыре звена. Стекольщика в Бривинях и без того давно ждали: близилась зима, Осиене хотела заделать выбитое окно, а хозяину требовалось новое стекло для деревянного фонаря — понадобится, когда батраки станут в долгие темные вечера трепать лен.

Затем явился печник Данцис со своим сынишкой. Пока мальчик перетаскивал из-под навеса кирпичи, лежавшие там уже второй год для новой печи в овине, и месил возле кухни глину, мастер шагал по чулану и насвистывал, чтобы в голову пришла правильная мысль, — в такие минуты никто не смел его тревожить. После обеда Бривинь и Лизбете сидели в своей комнате и прислушивались.

— Все еще свистит, — кивнул Ванаг хозяйке. — Не так-то легко добиться там тяги.

Потом Данцис приставил к стене лестницу, влез на чердак и немного повозился там, продолжая насвистывать. Однако к вечеру взялся за работу. В чулане сложил маленькую печку, провел дымоход к трубе. В пятницу утром работа была окончена, печник набрал сухих щепок и в первый раз затопил. Дал разгореться огню, выбежал во двор и стал смотреть на трубу, а все обитатели дома стояли рядом с ним, также задрав головы. Сначала показалось легкое робкое облачко, а потом задымило — внушительно, равномерно.

— Есть тяга, есть! — выкрикнул Маленький Андр и запрыгал.

— Д-да, лошадь запрягать не придется, чтобы тянула, — изрек мастер, засунув руки в карманы брюк, будто у него и не ныло все время сердце от великих опасений за исход дела.

Через час мастера собрались домой. У Данциса в запачканном глиной мешке — инструменты, а в другом, чистом — иуд ржаной муки; мальчик нес изрядный мешочек с кое-какой провизией. Все снова посмотрели на крышу, мастер поучал, показывая пальцем:

— Как затопите, всегда нужно выйти и посмотреть, есть ли тяга. Эти клены растут здесь людям на горе, и давно бы следовало бы срубить эту дрянь, — когда дует от Лемешгал, ветер обрушивается с их верхушек и прямо в трубу. Тогда уж делать нечего, только остается отворить дверь, пока из каморки не выйдет дым, не то все глаза выест и дохнуть невозможно.

В субботу до завтрака обмолотили целый овин ячменя и посеяли новый. Батраки запрягли лошадей в немецкие плуги и отправились пахать ржаное поле. Мартынь Упит с Лиеной собрались было поработать у веялки. Но Бривинь велел сперва запрячь большого вороного, на Машке он больше не ездил, — с самых пожинок она стала хиреть и все стояла, опустив голову, и глаза у нее были такие тусклые, что смотреть не хотелось. Сев на тележку и взяв в руки вожжи, Ванаг сказал:

— Придется съездить — привезти домой штудента.

«Ага! — подумал старший батрак. — Наконец-то высказался».

Будто он не понял сразу, как только начали выносить из чулана ведра и кадки. Но вслух сказал:

— Ну, что же, довольно ему слоняться в городе.

Только под вечер, когда стемнело, Ванаг привез штудента. Екаб сидел, сгорбившись, словно его только что хватили кулаком по шее. Воротник купленного готовым пальто поднят, форменная фуражка надвинута на брови, обросшее черной щетиной лицо было припухшее, донельзя сердитое. Рядом со статным, крепким отцом он казался непомерно большим, неуклюжим и помятым, как неряшливо набитый сенник.

Как только вывалился из тележки, с сопением скрылся в бывшем чулане, отец сам внес ящик с книгами и двумя парами старых сапог. Батрачки, хозяйничавшие на кухне, говорили полушепотом, батраки за столом тоже сидели необычно тихо. Странное дело — у всех настроение было как в тот вечер, когда унесли в клеть старого Бривиня.

Иное дело — Ванаг и Лизбете. В тот вечер они долго шушукались, обсуждали, кого позвать на поминки, когда зарезать корову, когда поросенка. А теперь до того притихли, будто боялись вздохнуть поглубже, чтобы не помешать заснуть друг другу. И лишь спустя долгое время, чуть ли не через полчаса, Лизбете заговорила:

— Ну, наконец-то он дома.

Помедля несколько минут, Ванаг отозвался.

— Да, наконец-то дома…

Ясно чувствовалось, что высказано еще не все. Да так и не высказалось. Они повернулись друг к другу спинами и лежали молча, пока не заснули.

И в воскресенье утром оба ходили с такими лицами, словно в доме на самом деле был покойник, а не вернувшийся из города сын. Лиена Берзинь то и дело бегала в дом, ей позарез надо было поговорить, а не получалось — хозяин и хозяйка словно не в себе, к ним не подступиться. Но сказать нужно, — иначе не обойдешься. Часов в десять утра она уже хотела бежать к Осису — просить, чтобы помог. Наконец сам Бривинь, проходя через кухню, заметил, видно, ее состояние и вспомнил.

— Да, тебе ведь сегодня на похороны ехать.

У Лиены словно камень с сердца свалился — обрадованная, она улыбнулась хозяину своей прелестной улыбкой.

— Да. Мать хоронят в три часа.

— Ну, тогда сейчас же собирайся. Скажи Большому Андру, пусть запряжет серого, и поезжайте. Как ты там управишься? Один Пумпур из Порей будет, больше-то некому, сынишка его мал еще, — и как это вы старуху Берзиниете похороните?

Над этим Лиена сама всю ночь ломала голову. Хозяевам больная давно надоела, ленивого старика они терпеть не могли — от них помощи не жди. Посторонние и подавно не станут возиться с такими бедняками. А вот Бривинь позвал Андра Осиса, велел запрячь серого и самому поехать на похороны.

— Что тебе стоит, молодому парню, — хлопнул он его по плечу. — Я в твои годы ради Лиены такую старуху на руках бы снес, как перышко.

Лиена покраснела, но в глубине души растрогалась: что ни говори, а хороший человек Бривинь. Андр только глянул исподлобья. Отказать Лиене он не мог, да и никто бы не отказал, хоть невелика радость трястись на подводе по горам. Но когда Мартынь Упит дал Андру свои сапоги, а мать повязала ему шею шерстяным платочком, он прямо-таки охотно сел рядом с Лиеной в телегу.

С Лиеной ведь не то что с остальными батрачками, при них держи ухо востро, чтобы не вырвалось лишнее слово — тогда засмеют, задразнят. Едва выехали на большак, он начал болтать. Как все неразговорчивые люди, привыкшие все вынашивать в себе, передумывать в одиночку, он болтал о всякой всячине — самому кажется важным, а другому безразлично.

Выезд получился не ахти какой торжественный — серый семенил мышиной рысью, большего из него нельзя было выжать, хотя кучер не жалел кнута и непрестанно дергал вожжи. Оно всегда так — по седоку и конь; если человек ходит в лаптях, на рысака его не посадят. Батрачке дал захудалую лошаденку, а хороших хозяин сам загнал, разъезжая летом в санях, — Машка, считай, пропала; хорошо, если вовремя Рутке продаст, — загнанную, всю в пене, выпустили на Спилву к ямам с водой. Хозяину родовой усадьбы ничего не стоит лишиться одной лошади, ведь в конюшне еще шесть стоят, ему бы только побахвалиться, а красивой животины не пожалел.

Лиена только изредка бормотала что-то в ответ, она совсем не умела сплетничать. И только диву давалась: кто бы подумал, что у этого смирного парня такой приметливый глаз и острый язык. Когда проезжали мимо Рийниеков, он позлорадствовал, что штабеля почерневших досок все еще лежат на месте. И с лавкой в этом году ничего не вышло, не дождалась Рийниекене конфет и блинов из белой муки. Вот у братьев Лупатов — уже и крыша готова, и над ней жестяная труба. А что же Карл — он на своих фунтиках с ягодами и на яблоках зарабатывает на станции больше, чем иной испольщик, которому приходится и лен мочить и ночи напролет коптиться вместе с женой в овине. Дверь у сапожника Грина заперта, но в окно видно, что он, не глядя на воскресенье, сидит да работает. Дорого берет, но усадьбовладельцам и их дочерям всем нужна обувь и платить есть чем. Ну, а для себя и в воскресенье подбить подметки не грех. Тут же рядом Звирбул из Гаранчей натаскал старых шпал, жердей, кирпичного лома, — он ни ржавого гвоздя, ни подковы не пропустит. Не беда, что ходит весь в заплатках и лыко от лаптей по земле волочится! Кто попал на казенную работу, больше не пойдет в рабы к хозяину.