Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Но, потянув немного из бутылки Пумпура и закусив гречневой лепешкой, он смягчился и стал более сговорчив. Когда Андр отстегнул вожжи и продернул под гробом, Саулит схватил за один конец и помог Альберту нести. Сын Осиса прыгнул в могилу, чтобы принять гроб; теперь Саулиту пришлось одному держать вожжи, уже двумя руками. Осторожно опустили. Могила вырыта не очень складная, но что один Пумпур мог сделать, если от Пакли-Берзиня помощи не было никакой. Но когда дно ямы так старательно выстлано еловыми ветками, неровностей не видно. Сделано это не только ради красоты. Место под могилу, конечно, отвели в низком месте, на самом стоке, где хоронили покойников из богадельни; песок здесь такой же, как на всем кладбище, но даже в самую сухую осень тут скоплялась вода. Когда Андр Осис выбрался из ямы, сейчас же отошел в сторону и принялся сердито чистить опавшими листьями сапоги, одолженные старшим батраком, — они все были облеплены мокрым песком.

Березы, липы и клены стояли уже голые, только на большом дубе, недалеко от ворот, еще держались желтые листья, толстые и жесткие. Раз десять ударил Лакстынь в колокол, но с колокольни не спустился, чтобы не пришлось помогать при отпевании и когда станут засыпать могилу.

Из богадельни приплелась старая Витолиене, но она была совсем безголосая. И у Лиены сегодня голос не звучал. Саулиту пришлось стараться за всех. Не переставая дрожать, он наспех прочел полторы странички из приложения к псалтырю и выжидательно потоптался, пока Пумпур с Андром засыпали могилу. Украсив холм гирляндой брусничника, Лиена пошла осматривать могилы богатых; в это время Пумпур за воротами угощал Саулита, Берзиня-заику и Витолиене. Витолиене, как самой энергичной, волостной старшина поручил ведать устройством новичков в богадельне. Старуха спросила, когда Пакля-Берзинь привезет свои вещи, завтра или послезавтра, чтобы вовремя подготовить угол за дверью. Прибежал Лакстынь, всем своим видом показывая, что он давно с радостью был бы здесь, если бы не полагалось еще разочков десять ударить в колокол и сделать кое-что неотложное по службе.

Андр Осис повел Альберта на середину кладбища, чтобы показать огромный, вросший в землю камень. Даже самые старые люди не могли сказать, кто под ним похоронен. На похоронах старого Бривиня Андр уже успел немного соскоблить мох с надписи. Теперь они соскребли больше. Сверху еще можно было прочесть: «Hier ruht in Gott».[52] Готт — это был бог, остального они не поняли. Внизу чернели только цифры: 1763.

— Это — он родился, — с видом знатока пояснил Андр, — а когда умер, неизвестно.

— Да, неизвестно, — согласился Альберт.

Андр почувствовал себя задетым, — этакая блоха осмеливается обсуждать столь важный вопрос.

— Тебе неизвестно, потому что ты дурак, а я узнать могу. Скажем, когда умер, ему было шестьдесят три года; шестьдесят три я и прибавлю к шестидесяти трем. Три да три будет шесть, шестьдесят и шестьдесят — сто двадцать, семьсот да сто — восемьсот. Выходит, что он умер в тысяча восемьсот двадцать шестом году.

— Да, выходит так, — подтвердил мальчик, глупо тараща глаза.

Андр совсем рассердился:

— Ты все только зря болтаешь, а сам не знаешь ни сотен, ни тысяч. Это — первый покойник, похороненный на Иецанском погосте, когда кругом еще росла гречиха. Красные стебельки шелестели, когда его зарывали в землю.

Альберт оглянулся. Деревья, опавшие листья, кресты, могилы, убранные сухими гирляндами и поросшие метелками, — откуда же могли взяться красные стебельки? Он рассмеялся.

— Врешь, по глазам видно.

— Я сказал — ты дурень, и еще раз повторяю! — Андр повернулся к нему спиной и один пошел посмотреть, запрет ли Лакстынь двери колокольни, или они так и останутся открытыми, — ведь тогда кто-нибудь может забраться и унести колокол.

Лиена обошла могилы богатых — так уж принято во время похорон. Могила старого Бривиня стояла по-прежнему высокая, только гирлянды и цветы засохли. Будущей весной холм выложат дерном, поставят каменный крест, — за зиму камнетес успеет приготовить. Над могилой старого Спруки крест уже стоял — огромный и тяжелый, красноватого цвета. «Jahn Sprukke» [53] — ясно и разборчиво было высечено, дальше следовали год рождения и смерти. Ниже на кресте — «Dorothee Sprukke» и тоже числа. Вокруг могилы супругов — деревянная ограда из выкрашенных досочек. А могила сунтужских господ окружена толстой чугунной цепью с четырьмя металлическими венками на круглых каменных столбах по углам. Крест тоже чугунный, на нем блестят чудесные золотые буквы: «Mahrtin Behrzing, управляющий Дивайским имением».

Непонятную жуть наводили этот огромный крест и громкое имя спящего под ним управляющего.

Но Лиена пришла сюда не только для того, чтобы обозревать могилы господ. Покосилась, не видит ли Андр, и проскользнула к могилам Заренов. Старики похоронены вместе, под одним широким холмом. Но рядом с ним — еще один, совсем маленький холмик, с крестиком из неочищенной березки. До рождения Карла у стариков был еще один внучек — умер двухнедельным. Мать Карла не ухаживала за могилами, из густого слоя опавших листьев виднелись метелки и какие-то сучья. Лиене стало совсем грустно, — как будто у нее самой что-то погребено здесь, оставлено, забыто…

Но у ворот ее уже звал Пумпур. Заика Берзинь сидел на телеге и нетерпеливо поглядывал. До Салакской корчмы довезут, но дальше и в темноте на эти чертовы холмы за него никто не будет взбираться. Только время у человека отняли со своими похоронами! Саулит возвращался к себе чуть не бегом, подняв воротник, засунув руки в карманы, — собственного тепла у него не осталось. Витолиене семенила за ним, упираясь палкой в землю.

Лиена еще раз подбежала к могиле матери проститься. Красиво стояли воткнутые в землю астры Лауры, — почти незаметно, что их прихватило морозом.

— Ну, я пойду, — сказала она тихо, чтобы только мать могла слышать. — Пока проедем этот длинный путь, станет совсем темно, а серая не особенно шустрая… Ты не бойся, холодно тебе не будет, после заморозков всегда теплеет, а на Саулита смотреть нечего…

«Что же это я? Ведь она больше не слышит!» — опомнилась Лиена, крепко-крепко стиснула зубы и бегом бросилась к воротам.

Когда все расселись и лошади разминулись, — каждая свернула в свою сторону, — Пумпур прокричал:

— Завтра отца в богадельню вези, у меня нет времени, надо помочь хозяину переправить ячмень в Клидзиню. У Бривиня лошадей много, он даст.

До станции Андр с Лиеной не обмолвились ни словом. Примостившийся на передке Лакстынь трещал без передышки. Он тоже строил хижину на одной пурвиете, и это было так важно, что все остальное в волости его не интересовало. Другое дело — станционные пурники, они заслуживают внимания, о них он знал больше, чем три бабы. Случались дни, когда Карл Лупат на яблоках зарабатывал целый рубль, деньги хранил в старом голенище, но питались они с братом плохо. Голову селедки вешали над столом и бросали в нее картошкой, попадет — закуска хорошая. Сапожник Грин берет дорого, словно аптекарь за лекарство, к тому же большой жулик, в сапогах всегда вместо стельки ставит картон. Звирбул, железнодорожник, наворовал столько старых шпал, что два дома сможет построить, если только начальник железной дороги не поймает и не засадит в тюрьму. Стрелочник Римша крал казенный керосин и масло и продавал клидзиньским извозчикам…

Лиена давно уже его не слушала. Она чувствовала себя такой разбитой, словно всю дорогу, от усадьбы Лиепы до кладбища, гроб на руках пронесла. Едва проехали станцию — начало смеркаться, стал накрапывать мелкий дождик, и на сердце сделалось еще тяжелее.

Она плотнее затянула на груди большой, крестом повязанный платок. Не хотелось ни слушать, ни думать, только медленно, со щемящей тоской в сердце, плыть в этом холодном сумраке.

Но теперь и Андр разговорился. Не давая покоя, принялся трещать так же надоедливо, как и Лакстынь, о Лауре и Иоргисе из Леяссмелтенов. У этого увальня губа отвисает, он ходит в церковь в сапогах, вымазанных навозом. Ему нужна работящая хозяйка, но разве бривиньская прейлина хоть раз за весь год заглянула в хлев помочь доить коров? Старая Леяссмелтениете метет пол только под большие праздники, грязь из дома приходится возами вывозить на паровое поле, — это не то что на хозяйской половине Бривиней, где даже окурок на пол бросить никто не смеет: нет, Лаура не уживется в Леяссмелтенах, но пусть справляют свадьбу, пусть…

Картины разлада в Леяссмелтенах были для Андра так привлекательны, что он, рассказывая, ерзал на мешке и время от времени посмеивался. Но за Викулями завел другое, о Вайнелях и Иоргисе Вевере. Это непонятным образом связывалось у него со свадьбой Лауры. Иоргис Вевер — хороший, умный человек, хотя и чудак; надо непременно сходить к нему в Вайнели за книгами. Когда окончится молотьба и останется только трепка льна, в эту пору раньше четырех вставать не придется, — по вечерам можно почитать с часок, у матери еще полбутылки керосина осталось, и она тоже в темноте прясть не станет.