Диана Виньковецкая - Единицы времени

• Название: Единицы времени
• Автор: Диана Виньковецкая
• Издательство: Издательство журнала „ЗВЕЗДА”
• Жанр: Эссе
• Год: 2008

---

«Означенной пропаже дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже». Позже Иосиф рассказывал, что таможенники разобрали его машинку. Когда мы спустя три года тоже покидали родное отечество в том же аэропорту, таможенники, те же или другие, расковыривали подрамники Яшиных картин на щепки под наши с сестрой всплески: что они там ищут? «Вы девочки несерьезные», — как‑то грустно сказал один из вскрывателей. Моя сестра, ироничная, веселая, красивая, просила таможенников взять ее мужа к ним на работу: какая, мол, «у вас изумительная работенка, как у Чичикова. Знаете, у героя «Мертвых душ»?» Вдруг они прекратили расщепление, разобрав всего пять подрамников, оставив остальные двадцать в покое. Краски вывезти не разрешили — нет справки, что Виньковецкий художник, однако картины есть, и даже с печатью–штампом, что они представляют художественную ценность, и вывоз их облагается большим налогом. Художника нет, а картины есть. Как восхитительно работает система, и хотя одна рука не знает, что делает другая, но тело все равно двигается.

Уже в Америке Иосиф и Яков иронизировали, как бы такую систему экспортировать. Кто купит? Но не скажите, находятся желающие.

Перед отъездом Иосифа писатель Володя Марамзин начал собирать его стихи. Володя был язычески жизнелюбивым человеком и блестящим организатором. Еще будучи начальником ОТК на заводе «Светлана», он вызывал восхищение своими организаторскими способностями. Для стихов Володя создал целую сеть подпольных перепечаток, хорошенькие машинистки с удовольствием ему помогали, втягивались в ритм стихов, и разбросанные по Ленинграду и Москве стихи Иосифа оформлялись в тома. В этом был большой риск, но ради красоты поэзии — спасали мир. Помню, что много Володе помогала Рада Аллой, собранная, вдумчивая, большой ценитель стихов Иосифа. Рядом с ней я чувствовала свою неорганизованность и несерьезность. Есть такие женщины–отличницы, перед которыми ощущаешь, что ты — двоечница.

«Владимир Рафаилович — это не первоапрельская шутка», — сказал сотрудник всем известной организации (какой юморист!), когда они пришли обыскивать Володину квартиру. Это было первого апреля, и это была не шутка, а сеть обысков с намереньем КГБ выявить антисоветский заговор во главе с литературоведом, профессором Ефимом Григорьевичем Эткиндом. Это был случай чистейшей провокации и абсурда. Ищут стихи.

Годы спустя перестроились — втянулись в западные гонки и добились фантастических результатов, особенно не скажу кто. Лучше мир спасать деньгами, чем красотой. Предвидел ли пророк такое?

Обысканты добрались и до нас (обыск я подробно описала в предыдущей книжке), я с ними, особенно с одним, иронично кокетничала. Я их не боялась, потому что была уверена, что им самим где‑то в глубине позвонка стыдно, да и все стихи и книги были в безопасности — под кроватью секретаря партийной организации гардинно–тюлевой фабрики им. Самойлова — у моей горбатой тетки. И еще я ощущала свое превосходство: у меня — Яша, квартира, картины, музыка, диссертации, дети, смысл, а у них — разочарования, презрение жен и никакого смысла в жизни. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что не могут их любить жены, конечно, я сужу по себе, по своим теткам, подружкам и по деревенским бабам. «Не уважу мужика, — говорила в деревне доярка Мотя, — коли он не делом занимается». Потому те, «кто не делом занимается» и бьет свою жену, чуют: не пойдет она за ними в Сибирь. «Вы ведь русская, а туда же.» — укоризненно заметил один из сотрудников, на что я развернула свою концепцию русскости: «Только тот, кто знает русскую литературу, русскую историю, русскую поэзию так, как мой муж Яков, только тот может называться русским, а мы‑то с вами.» На что один из них произнес: «Вот так каждая жена должна думать о своем муже!» Я усмехнулась: «Ваши — так не думают». И, как я уже неоднократно писала, женщины элегантнее мужчин и любят воинов, создателей, творцов. А жалеть можно только жалких.

«Долг смертных ополчиться на чудовищ».

Начался опять суд над стихами и статьями о них. До автора стихов уже было не добраться, а вот Володя Марамзин был под рукой, его и арестовали. Я не буду излагать детективную историю освобождения Марамзина, в которой участвовали картины, связи, страхи, сантименты, любови. и высшие сферы, где только шелест крыльев серафимов. Шаги Андропова.

Марамзина сразу после суда выпустили. На радостях Володя поцеловал руку прокурорше. И боже! Чего только не придумывали про него! А он поэт, писатель, эстет, а не политик, для него «и мовешки — женщины», как он любил повторять. Я мало знаю людей, у кого бы страсти так ярко были выражены и в движениях, и в писаниях, и в любви к женщинам. Если ему удавалось увлечь женщину в свои объятия, он любил повторять: «Мистика, чистая мистика!»

И как поразительны критерии, нравственные требования, которые люди применяют к другим. Поглядите сами — какие бездонные пропасти в оценках себя и других! Предельные требования ко всем и полная снисходительность к себе. Летят камни презрения в человека. А в себя? Моя мораль выше твоей. Особенно было грустно слышать слова предельного осуждения Володи от некоторых наших друзей. Казалось, им было бы лучше, если бы его посадили. Но этой темы я больше не буду касаться. Слишком далеко можно зайти, в те бесконечные возможности, где уже сам станешь пропастью. Потому что никто не может похвастать, что «достиг Царствия Божия в себе самом».

Забавный эпизод произошел у меня с Володей Марамзиным в самом начале нашего знакомства. Я познакомилась с Володей в доме Бориса и Иры Вахтиных сразу после нашей с Яковом свадьбы. Внешность Володи была необыкновенной: черная густая борода, искрометные глаза, решительные, страстные движения, казалось, что он все время находится на поле боя. И сексуально окрашенный голос. Выяснилось, что мы оба Кашинские — наши бабушки и дедушки из Кашина. Через два–три дня я случайно встретилась с Володей в автобусе, он с улыбкой уступил мне место, стали беседовать. У нас совпали мнения о только что прошедшем в кинотеатрах фильме Антониони. Мы в экстазе обсуждали тенденции итальянских фильмов. На кольце автобуса, около Финляндского вокзала вышли: кажется, нам по пути дальше — ехать в университет. Продолжаем восхищенное обсуждение кинематографических изысков. «А вы Яшина жена?» — внезапно спрашивает мой собеседник. «Да», — гордо отвечаю. «До свидания!» — слышу: звучат слова, но «причина звука исчезла». Ни фильма, ни Антониони, ни мнения. ни Марамзина. Осталась стоять с недосказанными словами, с разочарованием и изумлением: что я такого сказала, что так внезапно оборвалась наша милая беседа и почему исчез мой собеседник?

Только потом выяснилось, что у Володи, оказывается, был принцип: с женами друзей — никаких романов. Я с ним об искусстве, тенденциях, а он. как бы увлечь ее в сторону сладострастия. Женщины отвлекают от фильмов, идей, и понятно, почему отделяют их в синагогах, прячут под чадру.

По «делу Хейфеца—Марамзина», которое было сотворено только для того, чтобы продемонстрировать бдительность органов, Яков и Вахтин были привлечены свидетелями. Яков и на суде и на следствии отказался от дачи показаний. Участие в «деле» Бориса Вахтина погубило его научную карьеру, а мы приняли трудное решение покинуть страну.

Уже в Америке Яков написал «Письмо из России в Россию» с советами, как вести себя на допросах. Как и на каком основании отказываться от дачи показаний. «Письмо» было опубликовано в седьмом номере парижского журнала «Континент» и передано по «Голосу Америки». «Мудрецы и аскеты различных времен и вероисповеданий изобрели медитацию — особого рода сосредоточение, при помощи которого регулировали не только свои действия, но и помыслы, — напишет Яков, предлагая медитацию, которая помогает при допросах, — весь черный страх заключить в простую деревянную рамку».

Отдельным людям советы Якова помогли, во всяком случае я знаю несколько человек, которые были благодарны за них, и сотрудники всем интересующейся организации говорили допрашиваемым: «Используете метод Виньковецкого». Я не буду описывать допросы самого Якова, который вызывал у сотрудников на удивление уважительное отношение к его твердости и эрудиции. Конечно, не надо преувеличивать такую уважительность, и при первом приказе они вас куда надо посадят, и предадут, однако все равно не могу не подивиться, как на суде над Марамзиным двое из сотрудников сочувственно подходили и расспрашивали Якова о его дальнейших планах, один просто, как родной брат, поздоровался с Яковом (за руку!) и посоветовал уезжать. Как всегда, у нас жертвы и палачи как родственники, и часто убеждаюсь, что только случайные обстоятельства избавляют нас от перемены слагаемых.

Тут в Америке жизненный ритм другой. Тут все непохоже на нашу петербургскую жизнь, и более того, не похоже на предполагаемый образ, «чужого неба волшебство». Здесь тишина и нет никаких шумных посиделок. Каждый живет уединенно. Тут люди не ходят друг к другу так запросто, встречаются только в кафе и ресторанах, не болтают и не ссорятся, ни на что не обращают взгляд, молчат и неизвестно о чем думают. Когда мы переменили империю, если можно теперь это так назвать, и приехали в Нью–Йорк, Иосиф был в Энн–Арборе. Переехали «из мира нагана в мир чистогана» — эту фразу Иосифа из его письма к Якову я взяла названием одной из глав моей книги про Америку. «Это — продолжение в пространстве выглядит на крепкую тройку», — пишет Иосиф и предупреждает Якова, чтобы его надежды не зашли слишком далеко. «Академия (университетская жизнь) состоит из того же материала, что и везде. и ты не должен слишком страдать от равнодушия. Яков, нет иммиграции — есть житье за границей».