Кристиана Барош - Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

• Название: Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении
• Автор: Кристиана Барош
• Издательство: Слово/Slovo
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-816-3

В дилогии известной французской писательницы Кристианы Барош с юмором и нежностью рассказана история женской судьбы, в которой, как и в любой другой, есть любовь и страдания, радости и потери.

---

Эме не надо подбирать слова, она так часто об этом раздумывает!

— Видишь ли, мы поначалу дрались, и ничего страшного, если начинаешь со стычек, чуть ли не с ненависти. Может быть, это и стало одним из условий согласия: мы исчерпали причины для вражды раньше, чем нашли причины выбрать друг друга!

— Должно быть, ты не раз сама себе это твердила на все лады, а? Очень уж складно говоришь, девочка моя! — Глаза Розали искрятся, но без насмешки. — Да нет, меня это не смущает, давай дальше.

— …Да, так вот, впервые дерзость Элоизы представилась мне тем, чем и осталась для меня навсегда, — несравненным оружием, — в церкви святого Иосифа Аримафейского, романской церкви XII века в Параисе, стоявшей, как тебе известно, у прудов, в которых раньше рыба водилась, а теперь перестала. В церкви святого Иосифа, когда она выронила Камиллин кошелек. Просто ужас, с каким звоном посыпались эти монетки, они катились по проходам и исчезали под скамьями в боковом приделе, где сестра Сент-Андре и Магделена Люпьен вдалбливали нам катехизис. Сестра Сент-Андре была дурой, ни доброй, ни злобной по-настоящему ее не назовешь, и монахиней она стала, как стала бы прислугой в деревенской глуши. Да, собственно, прислугой она и была в монастыре, куда эта некрасивая сирота явилась бесприданницей.

— Я с тобой согласна, — пробормотала Розали, — тупее этой несчастной дуры не найдешь. Я ее видела на прошлой неделе, она почти парализована, но картина от этого не меняется. Ей, наверное, уже лет сто? Идиотка. А та, вторая, смотрела на меня свысока. Сама понимаешь, я была приютская «девка»! Но продолжай, не останавливайся, мне уже стало интересно.

— С Магделеной все не так просто: она сделалась уродливой по приговору матери, и случилось это давно, после того как она на пять минут стала почти хорошенькой. Похоже, пяти минут оказалось вполне достаточно. Так вот, она сделалась уродливой в результате мрачного решения: веселым вдовам всегда требуется сиделка, а самая дешевая сиделка — это девушка, которую решают не отдавать замуж. «С виду стыдливая, на самом деле злющая, губы распустит, а задницу подожмет», — насмехался над ней Дедуля. Любимым ее оружием, кроме змеиного жала, были щипки, она так и впивалась в руку или ляжку, и оружие это было тем опаснее, что пользовалась она им незаметно! Камилла от нее не отставала, так что и не скажешь, кто из них у кого выучился!

— Да, Камилла была нечто особенное в своем роде, — хихикает Розали. — Однажды она и меня попыталась ущипнуть, только я так ей врезала, что она полетела кувырком прямо в муку. И на этот раз ей, хочешь-не хочешь, а пришлось вымыться! После этого, едва меня завидев, она шмыгала в свою комнату. Знаешь, не так уж трудно справиться с этими злющими мегерами: один раз резко осадишь такую, а потом спокойно живешь до конца своей или ее жизни! Давай дальше, девочка моя, я вся обратилась в слух!

Эме улыбается:

— Их ненавидели, не входя в подробности, что монахиню, что Люпьен, ни одну всерьез не боялись, ни другую не жалели по-настоящему, хоть и знали ее мать, всегда заранее раздраженную и требовательную. Со смертью матери Магделене легче не стало, совсем наоборот. Но задумалась-то я над этим только сейчас, а тогда довольствовалась тем, что прятала ее молитвенник или убегала от нее. Из всех неприятностей, какие ей пришлось вытерпеть, она сделала только один вывод: усвоила способ, каким ей досаждали, и стала сама доставлять неприятности другим.

Эме на глазах оживает: в каком-то смысле давние истории, когда она их вытаскивает на поверхность, создают у нее ощущение, будто и в ее жизни кое-что было, и это уже неплохо. Дело в том, что она в конечном счете не так уж в этом уверена, хотя и замуж вышла, и детей родила, и профессия у нее есть, вот только надо еще, чтобы ей повезло, и малыши в школе попались не слишком тупые!

— В глазах этой святоши и сестры Сент-Андре даже та маленькая книжечка, которую рекомендовала епархия, была подозрительной. Они вымарали из нее огромные куски и для верности выдрали те страницы, которые сочли непристойными, заменив их отпечатанными на ротаторе приличными, но сильно линявшими. Все пальцы у нас были в чернильных пятнах; тебе не кажется, Розали, что дорога в рай вымощена дурными намерениями? По мне, книга Бытия и без того особой связностью не отличается, а в таком виде она и вовсе превратилась в какую-то убогую свалку. Сам Господь ничего бы в ней не разобрал, если бы Ему вдруг захотелось заглянуть в это на скорую руку сляпанное сочинение.

— Я никогда не заглядывала в Библию, — произнесла Розали с самым ученым видом, — с меня хватило того немногого, что я знаю.

— …Так вот, возвращаясь к рассыпавшемуся металлу бабули Камиллы: Элоиза ползала на четвереньках, подбирая монетки, сдвигая с мест стулья и скамьи, под которыми прятались закатившиеся. И, конечно, шуму от этого было много, в церкви ведь каждый звук очень гулко отдается.

Магделена с криками накинулась на Элоизу, намереваясь оттаскать ее за волосы и отхлестать по щекам. «Вносить деньги в святое место, в жилище Христа, — истерически вопила она, — да еще наверняка ворованные деньги, какой ужас, какая непочтительность! Возвращение торгующих в Храм! Ты должна на коленях молить о прощении, слышишь, языческое отродье, на коленях!»

Элоиза, мгновенно вскинувшись, смерила ее презрительным взглядом. И спокойно произнесла своим звонким голоском, выговаривая слова негромко и отчетливо, но так быстро, что остановить ее было невозможно, пока она не высказала все до конца: «Прости меня Господи за то, что я тихо говорю в Твоем Доме вместо того, чтобы орать, прости Господи за деньги, которые я должна была потихоньку сунуть сестре, чтобы купить отпущение грехов, потому что Камилла в прошлое воскресенье пропустила мессу, и пусть даже эти деньги сворованы из кармана у Дедули, прости, что я подобрала их, а не оставила валяться на пыльном полу Твоей церкви, который эти святые дуры никогда не подметают, и прости Господи за эти глупости, но, может, они Тебя хоть посмешат, по крайней мере, я на это надеюсь».

Розали откровенно развеселилась и не постеснялась в этом признаться:

— Я всегда говорила, что нахальства девчонке не занимать! И что же было дальше?

— …За последней частью фразы, произнесенной тем же тоном, что и все остальное, в карман, хоть бы и к Дедуле, лазить не пришлось, она перешла, как говорится, из уст в уста. «Он, в его-то возрасте, — возводя глаза к небу, говорил кюре Годон, — к сожалению, может себе позволить иметь собственное мнение насчет положения Распятого, но зачем этому типу понадобилось делиться своими соображениями с десятилетней внучкой?» — «Старина Годон, — отвечал ему Дедуля, — таким способом я предохраняю ее от церковной чуши».

А я только бормотала сквозь зубы, что обе эти дуры могут заткнуться и прикусить языки, то ли обращаясь при этом к Магделене, то ли просто слова на ветер бросая. И тон у меня был до того смиренным, что только с очень тонким слухом можно было разобрать, что я сказала. Впрочем, разве не все я сделала для того, чтобы никто ничего не услышал? В тот день я не без горечи поняла, что Элоиза открыто выкладывает то, что у меня таится на дне, в безмолвных водах души. Я могла бы возненавидеть ее за это, но нет! Мне так и бросилось в глаза, меня пронзила догадка, что наконец-то я нашла сестру себе по вкусу, такую сестру, которая не заставит меня мыть за собой посуду под тем предлогом, что отцы у нас разные и ее отец жив!

— Тем не менее, — подняла палец Розали, — за Элоизой ты посуду моешь, и не думай спорить, я сама видела!

Обе смеются. Эме, поглощенная рассказом, оживилась, щеки у нее разгорелись, голос стал звучным, и временами она даже принимается жестикулировать. Похоже, ни та, ни другая не заметили, что дети, привлеченные болтовней и смехом, вылезли из постелей. Практичный Жюльен прихватил одеяло со своей кровати, и все трое, усевшись на ступеньке напротив кухонной двери и тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, жадно слушают, стараясь не упустить ни словечка!

— …Магделена внезапно передернула плечами, как будто сбрасывая неблагозвучные слова, и, выйдя из тупого оцепенения, бросилась на Элоизу, выпустив когти. Элоиза, с каменным лицом, прибавила несколько слов, которых мы не расслышали, и мегера мгновенно отступила. Сестра Сент-Андре заламывала руки, умоляя нас придержать языки в святом месте и взывая к милосердию. К нашему милосердию — Иисус, прибитый к кресту, давно уже был глух к призывам своей служанки! Неужели бедняжка питала еще хоть какие-то иллюзии насчет неисповедимых путей? «Черт возьми, что такого эта девчонка ей сказала?!» — выкрикнула она вполне будничным голосом, а мы тихонько захихикали.

— Мне бы тоже очень хотелось это знать, — блестя глазами, отозвалась Розали.

— …Погоди немного, сейчас и до этого дойдет! Видишь ли, в тот день я посмотрела на Элоизу другими глазами. Она по-прежнему была маленькой, хрупкой, напряженной, настороженной, и я по-прежнему была на полголовы выше нее, крепкая, плотная, широкая в кости. Но эта разница ни разу не помешала мне ее ударить, когда меня охватывала ярость. А тут мне стало стыдно: она выложила этой дряни все, что думала, — сделала то, чего я сделать не посмела, она хлестала словами там, где я давала волю кулакам, да еще всегда с теми, кто был не «больше» меня. Мне на память пришли случаи, когда я гналась за ней, чтобы она, как мы говорили, у меня получила. Нередко мне не удавалось с ней разделаться, Элоиза быстро бегала, она уворачивалась, смеялась, называла меня неуклюжей. В то утро, когда она крикнула мне: «Что, нелюбимая, нападаем на тех, кто меньше?» — я так и застыла от ненависти, это было настолько… Но что ответишь, если это правда? Я молча сорвалась с места, и теперь она побежала за мной, обогнала и встала, загородив дорогу: «Давай, бей, я не должна была тебе такое говорить». Я отвернулась, замкнувшись в пока еще неясной боли, которая вскоре стала определенной и мучительной, как всякая очевидность! Иногда совсем неплохо, что ты не можешь подыскать слова, и некоторые ощущения, которые я предпочитала не называть, раньше никогда меня не ранили. Теперь другое дело, все было сказано вслух.