Кристиана Барош - Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении

• Название: Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении
• Автор: Кристиана Барош
• Издательство: Слово/Slovo
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-816-3

В дилогии известной французской писательницы Кристианы Барош с юмором и нежностью рассказана история женской судьбы, в которой, как и в любой другой, есть любовь и страдания, радости и потери.

---

— Они меня не любят.

— А разве любят кусачих собачонок? Ну, подумай сама. И потом, прежде всего, мне кажется, ты не любишь жизнь, ты даже и не знаешь, зачем на свет родилась. Так ведь?

— Они мне без конца твердят, что я похожа на Камиллу!

— Но это же правда! Вот только теперь они при этом имеют в виду твой паршивый характер, а поначалу говорили о твоей мордашке. И могу тебе сказать, что эта самая Камилла, эта мегера, была бы, если бы не ее мерзкий нрав, от которого любой кобель остынет, довольно-таки хорошенькой, если судить по фотографиям. Маленькая, темненькая, с ореховыми глазами. Очень даже ничего с лица. Конечно, к старости она сморщилась, как завалявшаяся в коробке черносливина, да и никто, высыхая, краше не становится, но все-таки, если ты пьешь уксус и моешься только всякий раз, как с неба камни упадут, то и рассчитывать на что-нибудь получше нечего! И огоньку под юбками не больше, чем в Антарктиде! У тебя-то, девочка моя, другой случай. Тебе, как мне кажется, не помешает в штанишки сунуть несколько ледышек, и поверь мне, уж я-то знаю, о чем говорю.

Корали утирает слезы:

— Болтаешь невесть что… — Потом поднимает глаза, смотрит с надеждой: — А ты не врешь?

— Врать не умею и не умела никогда. Как бы там ни было, ты пока что обо всем этом подумай, а мне пора домой, ко мне завтра внуки придут обедать.

— А я и не знала, что у тебя есть внуки!

— Да ведь ты не очень-то интересуешься другими людьми, разве не так? У меня их восемь: четыре паренька и четыре соплюшки. И я с ними наловчилась по части воспитания. А до того растила троих сыновей и двух дочек. И могу точно сказать, что жизнь у нас была счастливая. Я была дойной коровой, детка, и молоко у меня было хорошее, все выросли большими и крепкими. Я строго их воспитывала, но и на поцелуи не скупилась, это никогда не вредит. Знаешь, как со щенками: шлепок-сахарок. Шлепок — чтобы отучить писать на ковер, а сахарок — чтобы о шлепке забыть, а урок помнить. Понятно?

— Так, значит, шоколад?..

— Совершенно верно, миледи!

— А если я предложу тебе засунуть его сама знаешь куда?

— Вот тут можешь не обольщаться, он все равно окажется у тебя во рту.

— Только вкуснее станет.

Они дружно хихикают. И вдруг Корали закатывается смехом, прямо остановиться не может:

— Ох, хорошо-то как, да?

Толстуха Розали приподнимает ее одной рукой:

— Послушай, цыпонька, еще не все потеряно, далеко не все, я в это верю! Запомни только, что все будут тебя любить, если только ты станешь поласковее. Это ведь совсем не сложно, а? — Она еще и погладила упрямую головку: — Может, вместо того чтоб на глупости время тратить, ты бы лучше подумала о том, чем займешься потом, когда все это останется позади? Ты же не хочешь, чтобы вся твоя жизнь свелась к дурацкому нытью? Кем ты хочешь быть, тряпкой или женщиной, головой собираешься думать или задницей? — И, влезая в башмаки и жалостно причитая над своими разнесчастными ногами, которые уже и носить-то ее не хотят, она прибавляет: — Во вторник вернутся твои родители. Элоизе сейчас невесело, она очень любила свою маму. А твой отец на следующий день снова уедет, она останется одна с вами тремя. Так что используй воскресенье на то, чтобы навести порядок в своем котелке, и не дуйся на мать, когда она приедет. Подумай об этом, и подумай о том, о чем мы с тобой говорили.

— Розали…

— Что?

— Ты моя самая любимая коровища.

И загрубевшая рука треплет свежую щечку:

— Из тебя, девочка, еще может выйти толк…

— Розали?

— Ну, что еще?

— Ты давно знаешь маму?

— Ох, твоя мама, — улыбается Розали, — как-нибудь, если будешь умницей, я тебе расскажу…

— Когда?

— Когда-нибудь. Не торопись, ты ведь еще себя не показала, а?

Корали кивает:

— Ладно, подожду. Я знаю, что приготовлю к их приезду. Хочешь, расскажу?

— Я могу проболтаться. Лучше потом расскажешь. Ну, цыпонька, до понедельника. И не забудь вымыться как следует, а не как кошка лапкой, хорошо?

Стоя на пороге, Корали кричит вслед:

— Ты хорошо знала бабулю Элен?

Розали оборачивается, глаза у нее блестят, она медлит с ответом, сглатывает и удаляется со словами: «Я ее любила».

* * *

Пока Ганс ставит машину в гараж, Элоиза открывает дверь. В доме тихо. Нет, не совсем: Жюльен, должно быть, что-нибудь мастерит в своем углу, оттуда еле слышно доносится музыка, «Кармина Бурана». Эмили еще не вернулась с занятий. А где же малышка?

Элоиза прикрывает глаза — вот уж чего ей хотелось бы в последнюю очередь, так это встретиться с разбушевавшейся Корали.

Она идет в столовую, стол заботливо накрыт. Розали, наверное…

Подхватив чемодан, она поднимается на второй этаж, мечтая о горячей ванне, которая смыла бы усталость и остатки слез. На туалетном столике в спальне — букет сирени с прислоненной к нему запиской, аккуратно выведенные буквы: «Мама, прости меня. Корали».

Боже правый! В ванной над батареей греются полотенца, у зеркала еще одна записочка, в ней говорится, что родители могут принять ванну, оба могут, они все — братишка, Эмили и она — нарочно мылись холодной водой. Что за чудеса?

Входит Ганс, читает записку и впадает в ступор. Дедуля сказал бы: «Если ночью ее подменили, кто-то еще не догадывается о том, как сильно ему не повезло!»

Жюльен просовывает голову в дверь:

— Может, надо чем помочь? — Целует мать: — Знаешь, мы очень много думали о тебе в субботу. И, кажется, молились.

— Ты молился?

Мальчик улыбается:

— Думать о других, ма, это тоже молитва. — Шепчет матери на ухо, что Корали старается изо всех сил, ну и вот…

Так. Ганс рухнул на постель и уснул — устал с дороги, а завтра на рассвете ему снова уезжать. Элоиза погружается в горячую воду, подремывает. Она хорошо знает Розали, та всегда проповедовала твердость в дрессировке. И это явно дает результаты.

Когда родители снова спускаются, Эмили уже дома, моет руки под кухонным краном и разговаривает с сестрой.

— Готово?

— Боюсь, соли маловато.

— Лучше недосолить, чем пересолить. Хочешь, попробую?

— Но я все равно больше ничего с ним делать не буду!

— Мм, вкусно-то как! Это что?

— Цыпленок по-пакистански, рецепт Люлю, няньки из двенадцатой квартиры, той, что замужем за азиатом.

— Да он же из Камбоджи!

— Чего не знаю, того не знаю, она говорит, он пакистанский.

— Кто?

— Да цыпленок же.

Диалог совершенно сюрреалистический. Элоиза, не сдержавшись, хохочет. Дверь мгновенно распахивается: с «хорошими» привычками не так-то просто расстаться, и Рим не один день строился! Появляется Корали, перепачканная мукой. Целует мать, смущенно хихикает:

— Как тебе понравилась моя сирень?

— Очень понравилась, дорогая моя, а по какому случаю?

— Я же знаю, что на прошлой неделе вела себя отвратительно, так что вот. И потом… — она опускает голову, — я обещаю тебе, мама, что буду стараться. — Она поворачивается к отцу: — Боюсь, я маловато соли положила, может, надо досолить. — Разворачивается и убегает, отец ее перехватывает:

— А мне что же, поцелуев не положено?

Она на мгновение виснет у него на шее, потом скрывается, серьезная, как настоящий шеф-повар. Дверь хлопает, снова открывается: «прошу прощения», — тихонько затворяется.

Жюльен смеется:

— Да, знаешь ли, у нас тут было такое представление. — И шепотом рассказывает, перечисляет бесконечные разговоры между сестрой и Розали, споры, и оплеухи по малейшему поводу, и ласки… — А потом мы получили чистенькую и веселую Корали. Это было… словом, мы все обалдели от того, что проделала Розали!

— Вы что, подслушивали у дверей?

— Еще как! Неужели постеснялись бы? Уж слишком было увлекательно! А теперь они просто остановиться не могут. Розали рассказывает про свою жизнь, Корали — про свою. Похоже, обе наделали ошибок. Но все равно, они и веселятся обе, и Корали решила стать социальным работником, когда вырастет, чтобы заниматься приютскими детьми. Тише, они идут.

Входит Эмили, в руках у нее два подсвечника с зажженными свечами, шепчет на ходу:

— Подольше бы так продолжалось…

Корали время от времени будет ныть, что «никто ее не любит» и «она такая несчастная», и двери нередко будут захлопываться с грохотом, но Розали не впустую станет орать: «Хватит, девочка моя, послушай свою любимую коровищу!»

Пройдут годы, и Розали умрет. Потрясенная Корали будет сквозь слезы приговаривать: «Видит Бог, мама, как я тебя люблю, но учила меня, пусть и сурово, и подавала пример, и наказывала, когда надо, и… воспитывала моя Розали».

И тогда Элоиза решится рассказать историю Розали: «Вот теперь ты можешь ее выслушать», — прошепчет она, глотая слезы. Эмили, которая изо всех сил борется с чрезмерной чувствительностью, — когда-то, стоило ей захныкать из-за какой-нибудь царапины, Элоиза бросала на нее презрительный взгляд: «Очень тебя прошу, постарайся не быть похожей на своего дедушку», а хуже и быть не могло, чем такое услышать, — Эмили тоже будет слушать, но издалека, потому что вынимать косточки из вишен для консервирования, пожалуйста, это как-нибудь без нее! А может, и Жюльен станет прислушиваться из-за дверей… все Дестрады любили толстуху Розали.