Ингрид Нолль - За борт!

• Название: За борт!
• Автор: Ингрид Нолль
• Жанр: Детектив
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-65950-0

Жизнь Эллен протекала однообразно и даже скучно: с мужем она давно развелась, других претендентов на ее руку и сердце не наблюдалось. Работа у нее была рутинная, не требующая фантазии. И вдруг в ее бедной событиями жизни блеснул луч. Да что там луч — вспышка, удар молнии. Оказалось, что папаша Эллен был небезгрешен и у нее есть единокровный брат. Дабы лучше узнать друг друга, новый родственник пригласил ее в морской круиз. Если бы Эллен знала, чем все закончится, она… Отказалась бы от предложения? Как знать, может, наоборот, приняла бы его с радостью…

---

— Сдается мне, ты вчера снова это сделала! — выговаривала она сердитым тоном.

От кого бабушка понабралась всей этой чепухи и откуда она знала, когда у внучки проходили месячные, оставалось невыясненным. Ну а когда у Амалии завелся приятель, она почувствовала за собой пристальную слежку.

Дом Тункелей в Мёрленбахе — большое, но изрядно обветшалое строение — соседи окрестили женским монастырем потому, что его насельницы, как им казалось, забаррикадировали свои сердца от соблазнов мира сего. Бабушка овдовела, дочери расстались с мужьями, и даже Амалия в свои двадцать четыре все еще жила в родительском гнезде.

Летом решетчатую металлическую ограду украшали буйно разросшийся вьюнок с бархатистыми голубыми цветами, свисавший тяжелыми гроздьями черный виноград, а между ними — подсолнечники на высоких стеблях. На первый взгляд вся эта растительная композиция казалась случайной, но после более глубокого изучения нельзя было не заметить, что цветочным хозяйством управляла женщина со вкусом. А если наблюдатель задерживался подольше и, погрузившись в покой, отдавался мягкому воздействию этого садового натюрморта, то его непременно околдовывала игра зеленых, синих и темно-желтых оттенков.

По весне в саду вот уже которое десятилетие расцветали особенно хорошо прижившиеся белые пионы. Во многих соседних садах, впрочем, как и повсюду в Оденвальде,[1] росли лекарственные пионы, которые цвели не менее пышно, однако из-за своего страстно пылающего красного цвета не могли соперничать в благородстве со своими белыми сестрами. Одна — принцесса, другая — деревенская простушка. Приблизительно так же отличались и внучки: Клэрхен с нежно-фарфоровым цветом лица и краснощекая или, смотря по сезону, загорелая Амалия.

Дом построили прадед и прабабка Амалии. На каменной кладке прямо над входом были выдолблены год постройки — «1902» и имена первых владельцев — «Анна Элизабет и Юстус Виллибальд Тункель». Угловая башенка бокового флигеля возвышалась над всеми другими домами на улице, так как в начале прошлого столетия еще не существовало строгих строительных ограничений. Окна с фрамугами завершались красивой полуциркульной аркой. Когда-то фасад дома покрывала растительность, но дикий виноград погиб много десятилетий назад. К сожалению, у нынешних жильцов не было средств, чтобы содрать голый скелет виноградной лозы и почистить и покрасить каменные стены.

Из года в год в дом Тункелей наведывались только газовщики да трубочисты, а почтальоны и курьеры с пакетами и вовсе не переступали порога, передавая почту у двери. Но сейчас в женский мирок угрожал проникнуть проныра: Амалия, последний неоперившийся птенец, с недавних пор стала встречаться с одним и тем же мужчиной, отличавшимся внушительными габаритами.

— «Высокий крепкий парень-фриз»,[2] — прокомментировала его внешность мать, знавшая наизусть немало стихотворений.

Когда тебе двадцать четыре, то кажется, что времени еще предостаточно, поэтому Амалия не торопилась распрощаться с незамужней жизнью.

Мать Амалии, Эллен, назвала свою младшую дочь по имени героини шиллеровских «Разбойников», а старшую, Клэрхен, которая временно переехала на учебу в Кёльн, — как героиню трагедии Гёте «Эгмонт». Вообще-то, Эллен мечтала стать актрисой, но то ли из-за того, что Хильдегард решительно бойкотировала это намерение, то ли из-за того, что у Эллен не хватило таланта… — в общем, расхождение взглядов матери и дочери пустило планы под откос. Теперь Эллен работала делопроизводителем в адресном столе и умирала от скуки. Со времени развода она не спала ни с одним мужчиной, хотя тайком от членов семьи регулярно прочитывала объявления о знакомствах в газетах, а с некоторых пор — и в Интернете.

Эллен разоблачила бывшего мужа по выигравшим числам цифрового лото. Когда они познакомились, оба были бедны и пытались поправить финансовое положение, пытая удачу в еженедельной лотерее. При этом они всегда указывали одни и те же числа: собственные дни рождения и дни рождения своих матерей. Позже дни рождения матерей заменили датами появления на свет двух дочерей. А пятую и шестую цифры ставили произвольно.

Через некоторое время Эллен заметила, что ее муж стал ставить в лотерейную карточку число «четырнадцать». Она взяла это на заметку; в ее душе уже поселились недобрые подозрения. Тем не менее Эллен решила не раздувать проблему и только спустя несколько месяцев поинтересовалась у мужа, что это значит. Муж неуверенно пролепетал в оправдание, что это-де дата рождения его покойной бабушки, которую он очень любил, и что она, может быть, взирает на них с небес, будет польщена вниманием и, не исключено, даже посодействует тому, чтобы фортуна повернулась к ним лицом.

Раньше муж никогда не отличался суеверием. При случае Эллен выяснила у свекрови по телефону даты жизни сомнительной бабушки. Старушка переселилась в лучший мир, когда ее мужу было всего два годика от роду, а ее день рождения приходился на тридцать первое декабря. Эллен начала следить за мужем и вскоре многое выяснила. В частности, что у ее собственной племянницы Нины день рождения выпадал на четырнадцатое.

В итоге Эллен с ним развелась, переехала к матери и долгое время не верила ни одному мужчине ни на грош. Типов, найденных через газеты и Интернет, которые предлагали знакомство — она предусмотрительно не называла своего имени при общении, — казалось, интересовали либо секс, либо деньги. Нередко попадались семидесятилетние вдовцы, не справляющиеся с домашним хозяйством. Другая категория подыскивала породистую даму или спутницу, которая была бы не прочь завести детей. Со стороны это, к сожалению, выглядело так, будто женщина в климаксе — пусть она все еще стройна и не курит, — ищет мужика, к которому можно было бы прилепиться.

Не то чтобы за все эти годы Эллен ни разу не влюблялась. Еще замужем положила глаз на коллегу, потом была влюблена в педиатра, кладбищенского садовника и молодого консультанта по налоговым вопросам. Позже она даже радовалась, что дело не дошло до интима. Эллен, по крайней мере теоретически, знала, что женщинам свойственно идеализировать мужчин по первому впечатлению, но знала и то, что при следующей встрече они уже пристальнее заглядывают в глаза своим избранникам. «Если мной кто-либо и заинтересуется, — мечтала она, — то это будет человек во всех отношениях удивительный». Но выходило по-другому: привлекательный коллега крутил шашни едва ли не со всеми молодыми сотрудницами да еще похвалялся своими успехами, педиатр оказался педофилом, кладбищенский садовник — женатиком, а консультант по налоговым вопросам — прескучным типом и к тому же шопоголиком. Временами Эллен сама себе удивлялась. Она перестала полагаться на инстинкты и продолжала изучать объявления о знакомствах исключительно ради забавы, как другие женщины разгадывают судоку и кроссворды, собирают пазлы или раскладывают пасьянсы.

В юности Эллен вдохновляли немецкие романтические поэты и мыслители. Своим Голубым цветком[3] они совершенно взбаламутили еще неокрепшее сознание молодой девушки. Душой она устремлялась на воспетый Мёрике остров Орплид,[4] странствовала в фантазиях в южной стороне с Бездельником,[5] куда его отправил Эйхендорф, была готова убежать в теплые края с гётевской Миньоной. «И, крылья широко расправив, моя душа легко парила»…[6] Так Эллен снова и снова мысленно переносилась в Италию. А когда в ее ежедневные мечтания вторгся настоящий очаровательный римлянин, она отреагировала на это тем, что наложила на себя епитимью: целыми днями драила кухонные шкафы, сундуки и комоды, переставляла их на новые места и снова принималась чистить.

После свадьбы муж Эллен взял ее фамилию, поскольку его собственную, Шчепаниак, никто не мог выговорить. Поэтому все женщины «монастыря» носили фамилию Тункель: бабушка Хильдегард, ее дочь Эллен и обе внучки — Клэрхен и Амалия.

Эллен и Амалия работали в соседнем городке, до которого было восемь километров, и выходили из дома спозаранку. Эллен ехала на службу и попутно подвозила Амалию до гинекологического кабинета, где дочь работала в должности помощницы врача.

— Сегодня за мной заедет Уве, — сказала Амалия, расставаясь. По средам она работала только до обеда. — Поедем в Мангейм, пройдемся по магазинам.

Эллен только вздохнула. Все деньги, какие зарабатывала дочь, она вкладывала в собственный гардероб. Ей даже в голову не приходило взять на себя хотя бы расходы на бензин, или оплатить счета за телефон и отопление, или внести свою долю на продукты.

— Когда целый день носишь белую лабораторную обувь, — попыталась успокоить мать Амалия, — то для личной жизни хочется чего-нибудь шикарного. Недавно в «Антик-луке» я видела такие сапожки…

«Я бы тоже не отказалась, — подумала Эллен, — но счет за ремонт водопроводной трубы по-прежнему не оплачен». Состоятельные предки хотя и постарались придать дому представительный вид, но за долгие годы он обветшал и нуждался в серьезном ремонте. Стоило залатать прореху в одном месте, как тут же что-нибудь ломалось в другом. Раньше мать сдавала часть дома в аренду, но и тогда почти весь доход уходил на ремонт особняка. Когда же последние жильцы расторгли договор, Эллен, как раз вскоре после развода, переселилась на первый этаж. С тех пор над ними висел дамоклов меч в виде просроченного платежа за новую газовую горелку, неизбежного ремонта прохудившейся крыши и уничтожения двух сгнивших деревьев, которые вот-вот грозили рухнуть кому-нибудь на голову.