Сергей Желудков - Литургические заметки

• Название: Литургические заметки
• Автор: Сергей Желудков
• Издательство: Sam & Sam
• Жанр: Религия: прочее
• Год: 2003

 Священник Сергий Желудков (7.06.1909 — 30.01.1984) направил первый вариант "Литургических заметок" в "Календарно-богослужебную комиссию" при Священном Синоде. Работа получила благоприятную оценку профессора МДА Д.П. Огицкого. В самиздате значительно дополненная и переработанная книга появилась в 1973 году. Частично опубликована в "Вестнике РСХД" в 1972-73 годах (№№ 103-107).

       О. Сергий называет свои "Литургические заметки" "несвоевременными размышлениями, главным образом - критического свойства".

   "Обычно принято восхвалять наше русское церковное Богослужение как верх всякого совершенства. Это действительно верно по отношению к подлинным драгоценностям, которые мы и должны бережно сохранять, проявляя добрую, интеллигентную консервативность. Но вместе с ними в нашем литургическом наследии присутствуют и такие исторические наслоения, которые стали пережитками, которые сегодня имеют уже только отрицательное значение, от которых нам должно по мере возможности освобождаться. Нередко сюда присоединяется еще и недостаток церковной культуры у церковного начальства и исполнителей. В результате наше церковное Богослужение нередко оказывается таковым только по названию, ибо не выполняет своего назначения — не привлекает, не вдохновляет, не соответствует величию нашей веры, представляется не славой, а унижением Церкви. Сегодня и у нас, как и на Западе, можно говорить о литургическом кризисе христианства".

---

Если при архиерейской хиротонии возлагать не малый, а большой омофор, то ведь все равно его нужно, вы пишете, через две минуты снимать. Если же его не снимать и вообще отменить это многократное переоблачение архиерея во время литургии, то это вы уже начинаете трудный разговор о реформе — об упрощении архиерейских церемоний. Покойный епископ Антоний, «реформаторскую деятельность которого я наблюдал в мои детские годы, поступил очень просто: он совсем упразднил все эти принадлежности архиерейской службы, которые причиняют всем и самому архиерею столько хлопот — и встречу, и жезл, и орлецы, и даже митру. И по моим детским впечатлениям эта простота прямо соответствовала глубокой духовной торжественности открытой литургии. А я имел возможность сравнивать это тогда с чрезвычайной и очень культурной пышностью церемониала только что восстановленного патриаршества.

Кстати, об этих патриарших служениях мне как-то особенно задушевно запомнился самый младший участник — очень маленький мальчик в стихарчике со свечкой у царских врат; когда же они затворялись и в алтаре начиналось Причащение, он уходил и оставлял горящую свечу одну перед вратами... Свеча, огонек — какая это символика и какая глубочайшая древность. Как же мы некультурны, что это упразднили, а взамен стали изобретать всякие новые художества, вроде того, как вы пишете, что будущий архиерей на коленях «выпрашивает» себе всякую принадлежность облачения у каждого участника своей хиротонии. А если их двадцать? Этого не было, это совсем недавно придумано.

Отмеченные вами обращения к отсутствующему и другие новшества по линии «вежливости» естественно продолжают основную направленность архиерейского ритуала, которую можно условно назвать культом личности епископа. А сам святитель, наоборот, так явно «невежливо» слушает Евангелие «в шапке», причащается отдельно один, и т.п. Не на этой ли почве и помешался автор, который запроектировал свои похороны по чину Великой Субботы? «Архиерею, како умиравши»... Самое тревожное здесь именно в том, что сочинил это архиерей» [Письмо А.Э.Краснова-Левитина.].

 О «волосах». Что-то мы совсем заблудились в этом пустячном вопросе. По-видимому, идея «волос» — в том, чтобы выделить клирика и монаха из мирян. Когда миряне носили длинные волосы, то у клириков и монахов, наоборот, было «пострижение» в клир и в монашество. С течением времени на Востоке каким-то там образом все это перевернулось: миряне носят короткие волосы, а клирики и монахи «постригаются» только символически, в литургическом чине, на деле же, наоборот, «отращивают» себе длинные волосы. Эта новая традиция длинных волос у священников стала уже настолько привычной, что темные элементы в церковном народе считают ее непременным признаком неповрежденного «православия»... В угоду им многие русские священники и ныне носят еще эти длинные волосы. Но как быть с этими длинными волосами вне храма, в штатской одежде? Оставить их на плечах — будешь «похож на Робинзона Крузо» (А. П. Чехов). Ходить по улице в рясе — сегодня это было бы то же самое, как если бы ходить по улице в ризе... Вот и приходится священнику, не желающему расстаться с нехорошей традицией, устраивать смешную маскировку, недостойную сана священника. Уместно вспомнить здесь слово апостола: «Не сама ли природа учит вас, что если мужчина растит волосы, то это бесчестье для него» (К Коринфянам I, гл.Х1). А в последнее время появились эксцентрики, которые заплетают свои православные волосы в косы, в женские прически — и в таком виде облачаются в священные ризы, предстоят алтарю... В высшей степени удивительно, загадочно — как архиереи и народ церковный могут терпеть это кощунственное уродство.

Верно отмечено, что «волосы», фальшивые титулы, стекляшки, все это — явления одного порядка. Как правило, чрезвычайно уродливы «наградные кресты». И титул «протоиерея» уродлив, когда все кругом — протоиереи. То же самое с титулом «архиепископа». Среди многих епископов возможен только один первый епископ — архиепископ. Это титул главы национальной Церкви. А у нас половина епископов — «архиепископы»; это все равно, как если бы они стали величать себя патриархами... «Преосвященный» — в этом титуле выражена высочайшая степень освященности иерарха. Но нам этого мало, у нас — «преосвященнейший» или даже «высокопреосвященнейший». Эта высокопревосходнейшая степень уродлива.

В этой переписке явилась совсем новая тема — Чин Погребения Божией Матери. Говорят, что еще полсотни лет тому назад этот чин с нехорошим текстом справлялся в единственном месте в России — в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры. А теперь он совершается в каждом приходском храме... Новшество явилось и широко распространилось на наших глазах, — и не было об этом никакого соборного решения. Правда, Московская Патриархия помогла внедрению новшества изданием в 1950 году службы Успению со включением неудовлетворительных текстов. Вот пример мирного развития (в данном случае — плохого развития) церковного Богослужения.

68

Обмен письмами, 1964:

 «...Известно, что традиция требует индивидуальной исповеди кающихся, и в Требнике определенно сказано: "Приводит духовный отец хотящего исповедатися единаго, а не два или многия". Отступления от этого уставного указания Русской церковью допускалось только в одном случае — на корабле во время его гибели. В этом случае иерей имел право совершить общую исповедь. Но в Кронштадте о. Иоанн ввел общую исповедь для всех приходивших в храм для покаяния. Для людей, которые руководствовались больше буквой закона, чем его духом, это был соблазн, происходящий не где-то в глуши необъятной матушки Руси, а на глазах у Святейшего Синода, в епархии председательствующего в Синоде митрополита. Синод мог запретить о. Иоанну это делать, и последний, получив запрещение, конечно, не пошел бы на разрыв с Церковью и подчинился бы синодальному определению. Но облагодатствование общей исповеди, совершаемой о. Иоанном, было так очевидно, сила Святаго Духа так действенна в кающихся, что подобное запрещение со стороны Святейшаго Синода было немыслимо.

В пору "расцвета" обновленчества, когда необновленцы лишались своих храмов и были вынуждены "прилепляться" к другим церковным общинам, общая исповедь получила широкое распространение. Позднее условия военного времени, сокращение храмов и числа священников еще более содействовали укреплению этой новой литургической практики таинства покаяния. Из исключения, каким она была когда-то в Кронштадтском Андреевском соборе, она стала общераспространенным явлением, несмотря на то, что святейший патриарх Алексий не одобрил ее и подтвердил необходимость совершения индивидуальной исповеди.

Говорить о том, как будут в дальнейшем изменяться богослужебные формы, — это значит брать на себя задачу выше своих сил и возможностей. Одно ясно, что хороший духовник и общую исповедь сумеет провести на должной высоте, а плохой и индивидуальную портит».

«Порицая в свое время общую исповедь, наш патриарх, несомненно, имел в виду практику, которую наблюдал в Ленинграде. А это была профанация общей исповеди — не исповедь, а проповедь на тему о покаянии, в заключение которой произносилось отпущение всем всех грехов. Не вспоминая исключительного явления, каким была общая исповедь у о. Иоанна Кронштадтского, можно так изложить в общих чертах чин современной общей исповеди там, где она совершается прилично:

1) общая молитва перед исповедью;

2) краткая проповедь о покаянии;

3) исповедание во грехах — испытание совести под руководством священника, который обозревает типичные нарушения идеала христианской жизни и получает ответы кающихся: «грешен»;

4) общая тайносовершительная молитва «Господи Боже спасения рабов Твоих», при чтении которой кающиеся вставляют свои имена;

  5) целование креста и Евангелия;

6) при этом в отдельных случаях — дополнительное тайное исповедание грехов не названных или особо оговоренных при общем испытании совести и отдельное разрешение этих грехов священником по формуле: «Господь и Бог наш Иисус Христос»...

Сопоставляя такой чин исповеди с исповедью индивидуальной, мы видим в них полное совпадение всех элементов. Не знаю, как исторически сложилась традиция индивидуальной исповеди. Мне представляется ясным, что цель требования исповедовать «единаго, а не два или многия» заключалась в соблюдении тайны исповеди; а это и при общей исповеди может быть хорошо обеспечено. Зато со стороны самого содержания исповеди, испытания совести — общая исповедь может быть, как правило, не хуже, а лучше исповеди индивидуальной. Даже если на исповедь пришло только 20 человек — лучше будет для каждого из них, если я проведу с ними общую исповедь, покаюсь сам вместе с ними в продолжение, скажем, 40 минут, чем если бы я стал заниматься с каждым отдельно по 5, даже по 20 минут: все равно я не сумел бы провести с каждым столь тщательное испытание совести, как это можно сделать именно на общей исповеди. Я не беру здесь чрезвычайно редкий случай, когда действует духовник, обладающий на это особым талантом от Бога; он-то, может быть, разгадывает человека со взгляда и ему-то, может быть, и действительно лучше поговорить наедине с каждым в отдельности. Да, бывают священники, у которых звание «пресвитер» действительно соответствует древнему слову «старец» в смысле именно духоносной способности старчества, руководства в духовной жизни... Но таких духовников у нас чрезвычайно мало, а я говорю с точки зрения священника рядового, не обладающего особыми дарованиями, но тем не менее серьезно намеренного исполнить свой долг. Со стыдом вспоминаю, как в первые годы священства однажды (в Вербное воскресенье) перед литургией исповедаться у меня пожелала без малого вся церковь. Люди просили общей исповеди, а я тогда проводить ее не умел и отказался, сославшись на запрещение патриарха... И в продолжении нескольких мучительных часов я проводил «индивидуальную исповедь», о которой, говорю, мне до сих пор стыдно вспомнить. А какая могла бы состояться здесь великолепная общая исповедь!.. Вообще профанация таинства чаще имеет место как раз не в общей, а в индивидуальной исповеди, только это не бывает заметно со стороны. В семинарии у нас инспектор стоял за службами в таком месте, куда доносились голоса исповедующих священников. После он рассказывал, как один монах, простой добродушный украинец, исповедовал каждого по очень простому способу, напоминающему чин приема в Сечь запорожцев у Гоголя: "Отче наш" знаешь? А ну, перекрестись!... Другой батюшка, вкусивший литературы, почему-то на каждой исповеди склонял имя Тургенева. У меня у самого был тогда случай: одна дама решительно заявила на исповеди, что ни в чем она не грешна; а когда я хотел отстранить ее от исповеди, то она с искренним возмущением заявила, что имеет на работе похвальную грамоту! Конечно, на хорошей общей исповеди она гораздо лучше осознала бы свое действительное положение, чем из моих поспешных уговоров... Нет, общая исповедь, проведенная с соблюдением упомянутого выше распорядка, оказывается, как правило, лучше исповеди индивидуальной.