Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть первая

• Название: Гусман де Альфараче. Часть первая
• Автор: Матео Алеман
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1963

---

С этим товаром побежал я на наш рынок, надеясь облапошить какого-нибудь чужака, но времени было в обрез, и долго дожидаться покупателя я не мог. Ко мне подошел почтенный седой эскудеро, я сразу сбавил цену, и мы сошлись на трех с половиной реалах; я был на седьмом небе от радости, что так быстро вернусь домой. Я спешил, но покупателю было не к спеху. Он неторопливо засунул под мышку небольшой календарь, который держал в руке, заткнул за пояс перчатки и носовой платок, затем вынул из футляра очки и битых два часа протирал их и вздевал на нос. После этого он принялся вынимать из кошелька по одному куарто и класть монеты мне на ладонь, причем каждый полкуарто казался ему целым куартильо, и он по шесть раз переворачивал монетку в руке, да еще разглядывал на свет.

Только получил я свои деньги, как принесла нелегкая моего хозяина; заметив мое отсутствие, он отправился на розыски.

— Чем торгуете, молодой человек? — спросил он, хватая меня за руку.

Эскудеро, будь он трижды проклят, все еще не убрался, а при нем я не мог раскрыть свой секрет. Не смея объявить себя изобретателем столь замечательного творения, я онемел; так оно и осталось безымянным, вроде запрещенной книги или другого недозволенного товара; зато наказание досталось мне, ибо хозяин отнял у меня все монеты до единой, приговаривая:

— Выкладывай деньги, мерзавец! И мне еще расхваливали тебя! Притворялся тихоней, корчил из себя честного малого! И такому я доверял свое имущество! Такого вора пригрел! Кормил-поил его, а он, выходит, плут отпетый! Чтоб ноги твоей не было в моем доме! И близко не смей подходить! Кто на малое позарится, и большим не побрезгует.

И, угостив подзатыльником да пинком в придачу, он едва не сбил меня с ног. А треклятый покупатель все стоял да смотрел — послала же мне злая судьба этакого увальня!

Растерявшись, я не знал, что говорить, а мог бы своему ругателю напомнить кое о чем. Но как-никак он был моим хозяином, спорить мне не подобало; я побрел прочь, понуря голову, не говоря ни слова. Куда разумней молча уходить от оскорблений, чем отвечать на них бранью.

ГЛАВА VII о том, как Гусман де Альфараче, выгнанный поваром, снова стал пикаро, и о том, как он обокрал бакалейщика

Во всех обстоятельствах мудрость надобно предпочесть богатству, ибо фортуна превратна, мудрость же не покидает нас и в беде. Деньги растрачиваются, а знания возрастают, и как бы мало ни знал мудрец, это больше, чем все достояние богача. Вряд ли кто усомнится в превосходстве мудрости над богатством. Философы изображали фортуну в самых различных видах, ибо она многолика; каждый из них рисовал тот ее лик, каким она оборачивалась к нему или к другим людям, коих он наблюдал. Когда фортуна благосклонна, она — мачеха всех добродетелей, когда враждебна — мать всех пороков; чем больше благоволит она смертному, тем больше горестей уготовляет ему. Она хрупка, как стекло, неустойчива, как шар на гладкой поверхности. Сегодня дает, завтра отнимает. Как волны морские, она всегда в движении. Катит нас, вертит и так и эдак, и вдруг выбросит на брега смерти, где уже оставляет нас навеки; а при жизни, словно комедиантов, принуждает учить все новые и новые роли, дабы разыгрывать их на подмостках вселенной.

Любой ничтожный случай может разорить нас, похитить наше богатство, но, раздавленные фортуной, отчаявшиеся в исцелении, мы находим искусного врачевателя в мудрости. Знания подобны богатейшим россыпям, откуда всякий, кто пожелает, может черпать сокровища, как воду из полноводной реки, не боясь, что река оскудеет или иссякнет. Мудрость украшает нас в счастье и поддерживает в несчастье. В бедняке она — серебро, в богаче — золото, а в государе — сверкающий алмаз. Мудрец благополучно проходит опасные спуски и мрачные теснины фортуны, тогда как глупец и на ровном месте спотыкается и падает.

Никакие земные невзгоды, морские бури и воздушные вихри не могут одолеть мудрость; посему всякий человек должен жить, чтобы познавать, и познавать, чтобы разумно жить. Блага, даруемые мудростью, надежны и устойчивы, постоянны и вечны.

Ты, пожалуй, спросишь меня: «Куда это Гусман направился с таким грузом мудрости? Что он собирается с нею делать? Зачем восхваляет ее так усердно и многословно? Что он хочет нам сказать? К чему клонит?»

Увы, брат мой, всего только к корзине носильщика, ибо мудрость, которую я постиг, заключалась лишь в том, как на хлеб заработать, а это добрая половина всей мудрости. У кого работа, у того и заработок, и, не зная иного способа перебиться, я в ту пору счел ремесло носильщика занятием не менее достойным, чем красноречие для Демосфена или хитроумные деяния для Улисса.

По натуре я был склонен к добру. Сын людей благородных и почтенных, я не мог склонности сей ни подавить в себе, ни утратить. Я всенепременно должен был походить на родителей, терпеливо снося оскорбления, в коих испытываются сильные духом. Ежели дурным людям счастье лишь во вред, то людям добродетельным и несчастья идут на пользу.

Кто мог подумать, что за службу усердную со мной рассчитаются столь жестокосердно, да еще по такому случайному и пустячному поводу? Впрочем, ты можешь сказать, что на том и мир держится: та же причина, которая побуждает человека нести службу честно, ревностно и исправно, толкает его на забвение и нарушение долга, и смысл этого либо в том, чтобы все равно заблуждались, либо же в том, чтобы господь, по предназначению своему, вслед за преступлением насылал кару.

Дорого бы я дал за то, чтобы открыть хозяину, в чем состоял весь мой грех! Да все равно не помогло бы, слишком был он зол на меня из-за наговоров супруги. Малейшая оплошность погубила бы меня, и, как бы я ни остерегался, дела мои были плохи. И вот я на улице; отколотили, прогнали и «до свиданья» не сказали. Что делать, куда податься, что будет со мной? Кто теперь согласится взять меня на службу, меня, выгнанного за воровство?

Тут я вспомнил о прежних своих злоключениях и о том, как корзина стала для меня якорем спасения. Лето пролетело, берись пирожник за дело[141]. Хорошо, что пришлось тогда потрудиться, — теперь это мне пригодилось. Коль взялся за труды по доброй воле, они не в тягость и в злой доле; от них никуда не убежишь, потому лучше к ним привыкать заранее. Они приучают нас к смирению, а оно нам всегда на пользу.

Пусть горек твой труд, но, если захочешь, ты обретешь в нем сладостную награду; и хоть сладостно отдохновение, страшись горькой расплаты, если не заслужил его своей добродетелью. Не доведись мне прежде испытать, что такое труд, я, обленясь на хозяйских хлебах и привыкнув к безоблачному житью поваренка, подобно кормчему, плававшему лишь в пресных водах, ни за что не сумел бы, покинув кухонную гавань, проплыть по бурному морю и пособить своей беде.

Что сталось бы тогда со мной? Только вообрази, как я был растерян и удручен, как печалился, лишившись места и не зная, как прожить, где голову приклонить. На деньги, что я получал, выигрывал и крал, я не приобрел себе ни поместья, ни дохода, ни дома, ни плаща, ни другой одежонки. Как приходило, так уходило, что получал, то проедал, что выигрывал, то спускал, и вот по делам и плоды.

Но нет худа без добра: во всех невзгодах оставался при мне главный мой капитал — бесстыдство, а бедняку от стыда мало проку, — чем меньше стыдится, тем меньше и страдает от своих неудач.

В столице я знал все ходы и выходы; на покупку корзины деньги у меня были. Но прежде чем снова взвалить ее на плечи, я попробовал обойти друзей и знакомых моего хозяина в надежде, что кто-нибудь да возьмет меня, — ведь дело я уже знал и охотно подучился бы еще чему-нибудь, чтобы заработать на пропитание. Некоторые меня жалели и не отказывали в куске хлеба. Но вскоре им, верно, наговорили обо мне такого, что передо мной стали захлопываться все двери. На кого бог, на того и люди.

Службу я искал, дабы не упрекать себя, что вернулся к прошлому, не пожелав взяться за честный труд. Поверь, в ту пору я любил труд, ибо на опыте познал губительность пороков и убедился, что лишь труд дает человеку право называться человеком, тогда как праздность лишает его этого права. Но, увы, для меня уже было поздно.

Не пойму, отчего так получается, что, стремясь к добродетели, мы никогда ее не достигаем и хоть в иные часы полны благих намерений, нам не удается их осуществить за целые годы и даже за всю жизнь. Видно, потому, что наши желания и помыслы устремлены лишь к настоящему.

Начал я снова таскать свою корзину. В пище ограничивал себя необходимым; желудок никогда не был для меня богом, и я знал, что человеку надлежит съедать ровно столько, сколько требуется для поддержания жизни, меж тем как, предаваясь чревоугодию, он уподобляется скоту, который откармливают на сало. Таким образом, питаясь умеренно, я был духом бодр, телом крепок, не страдал от дурных соков, короче, был здоров и даже деньги для картишек у меня оставались.