Екатерина Чернявская - Хозяин зеркал

• Название: Хозяин зеркал
• Автор: Екатерина Чернявская
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-079400-3

В мире, изломанном, как отражение в разбившемся зеркале, лишь Долина Семи Колодцев спокойна и неизменна. Но и здесь пролилась кровь, и мальчику Джейкобу приходится отправиться в Город, чтобы добыть порцию ненависти. Ненависть в Городе не кипит в котле под золотой крышкой, а продается в обычной аптеке. И правят здесь трое Господ – Глад, Мор и Война, победившие в столетней войне Снежную Королеву. Однако тень Королевы все еще витает над Городом, и Джейкобу достается ее поцелуй и осколок ледяного зеркала в сердце. Отныне он – Кей, и ему предстоит сложить из осколков зеркал слово. Но какое?

---

Пугало был песчаным големом, перекупленным дядюшкой у Пустынных Старьевщиков. Говорят, собратьев Пугала зачастую использовали в войнах прошлого. Их набитые песком тела легко поглощали пули – и пока весь песок не высыпался из плотного джутового мешка, голема почти невозможно было остановить. Может, и Пугало участвовал в какой-нибудь давней войне, но говорить об этом он совершенно не хотел – при том что охотно трепался на любую другую тему. Взрослые считали Пугало немым и тупым, вроде обкормленного гормонами тяглового варана, которых выращивали на ферме О’Сулливонов. На самом деле взрослые просто не умели слушать. Дядюшка Поджер использовал Пугало по хозяйству, пока из того не высыпался почти весь песок. Тогда дядюшка совсем уж было собрался пустить на ветер остатки песка, а джутовый мешок сжечь, чтобы не вывелась из него потом какая-нибудь бестелесная погань и не кряхтела ночами под окнами, но Джейкоб, изменив своему вечному молчанию, упросил подарить ему останки Пугала. Дядюшка подумал-подумал, почесал лысеющую макушку, да и согласился. Чем добру пропадать, пусть с ним Джейк играется – авось и что полезное спроворит. Мальчик очень неплохо разбирался в механизмах. Может, только поэтому дядюшка Поджер еще не выкинул его в пустыню.

Джейкоб, однако, не стал спроворивать ничего полезного. Он просто пересыпал весь песок в мешок поменьше, нарисовал на мешке два голубых глаза, рот до ушей и приспособил заплату вместо носа, да еще обрядил получившуюся голову в старую дядюшкину шляпу с широкими полями. Шляпа до этого украшала настоящее пугало, отгонявшее от делянки чешуйчатых коноплянок, и потому была обшита по краям медными бубенчиками. Голем, уже успевший ощутить холодок приближающейся смерти, от благодарности сделался совсем разговорчив, чтобы не сказать болтлив.

Вот и тогда, выслушав историю Джейкоба, Пугало растянул непослушные губы в еще более широкой улыбке, залихватски подмигнул и выдал:

– А ты, Джейкоб, – (Пугало никогда не звал мальчика Джейком или Джеком, отлично зная, как тот ненавидит сокращения от собственного имени), – как полагаешь, Книга Святого Пустынника и вправду святая?

Джейкоб пожал плечами. Понятие святости его волновало мало. Книга просто была еще одним источником информации, а их в Долине до того не хватало, что и к пьяным воспоминаниям дядюшки Поджера начнешь прислушиваться.

– Ну и правильно думаешь, – верно понял колебания Джейкоба Пугало. – Никакая она не святая. Просто дневник одного человека. – И замолчал, коварный, отлично зная, до чего Джейкоб не любит спрашивать.

Мальчишка поморщился и задал вопрос:

– Какого человека?

– Первого жителя Долины, конечно.

Пугало ответил таким небрежным тоном, как будто всякий должен об этом знать – или, по крайней мере, догадываться. Покосившись выцветшим голубым глазом на сумрачную физиономию мальчишки, голем наконец сжалился и дальше говорил уже без перерывов и многозначительных пауз:

– Понимаешь ли, Джейкоб, тот человек сбежал из Города. Почему, точно не скажу – может, он был преступником и за ним гнались Стальные Стражи, а может, просто искал свободы или знания. Как бы то ни было, когда добрался до Долины, он почти уже умирал. От жажды, голода и жары у него началась лихорадка, вот он и писал в дневнике всякую чушь. Потом наткнулся на один из Семи Колодцев, ну и ожил малёхо. Другой бы, поумнее, дневник сжег или закопал где-то, а он, дурень эдакий, сохранил. Взял себе жену из кочевников и стал обживаться. У них родилось семеро сыновей. Тогда еще все Семь Колодцев были полны водой, и каждому сыну досталось по колодцу.

Тут Джейкоб незаметно для Пугала вздохнул. В Долине изначально было Семь Колодцев, семь источников прекрасной питьевой воды. Реверент Фрол говорил, что Четвертый и Шестой колодцы иссушил ангел Ариман, Стрела Господня, – мол, за грехи их владельцев. Однако всякий в Долине прекрасно знал: колодцы высыхают, когда умирают последние из обжившей землю вокруг них семьи. От кочевников потомки Святого Пустынника получили в приданое не только ценных в хозяйстве тягловых варанов и ездовых страусов, а также культуру конопли, но и намного менее полезный обычай кровной мести. Может быть, долгими ночами, когда над Долиной завывали песчаные бури – горячие Ветра Аримана, – мать качала люльки из вараньей шкуры и напевала своим семерым сыновьям о подвигах их кочевых предков, которые несли справедливость на острие стрелы и в хлопке духового ружья. Может, поэтому, когда двое из братьев поспорили из-за пограничной делянки, дело кончилось поножовщиной. И понеслось… Или все было не так?

– Ты вообще слушаешь? – укоризненно пробурчал голем. – Или опять песчинки считаешь?

Джейкоб кивнул.

– Ну так вот. Жена сохранила записки мужа и завещала детям – а уж дети прочли дневник по-своему. Мол, папаша их услышал в пустыне Глас Божий, каковой поведал ему всяческие истины. И то правда. Ничто так не укрепляет человеческую общину, как маленькая персональная религия.

– А что укрепляет общину песчаных големов? – тихо спросил Джейкоб.

Пугало расхохотался. Бубенцы зазвенели вразнобой – или, может, не было никакого смеха, может, просто ветер всколыхнул поля шляпы и пришитые к ним бубенчики?

– Песчаные големы не живут общинами, – продышавшись, ответил Пугало.

Джейкоб страстно позавидовал песчаным големам. Вопрос о Пророчестве он решил отложить до лучших времен.

Между тем тетушка все разорялась, а гордость и обида все пуще разгорались в Джейкобе, да так припекли, что он не выдержал и процедил сквозь зубы:

– Я не хочу убивать Боба О’Сулливона не оттого, что трушу. Я его не боюсь. Просто – не хочу убивать.

Тетушка снова всплеснула руками и вскочила, подобрав юбки. И так, с полными руками юбок, метнулась в дом. Джейкоб остался один на грядке латука. В его руках была тяпка. Он как раз пропалывал латук, когда тетушка пришла требовать исполнения долга.

Джейкоб задумчиво помахал тяпкой, задрал голову и уставился на проплывающие над Долиной облака. Облака были желтые и кирпично-красные, подсвеченные заходящим солнцем. С востока уже поднималась ночь. Там, на востоке, где в угасающем матово-синем небе кружилась еще над полем недавней – и последней – дядюшкиной битвы стая перепончатокрылых стервятников, там, за обступившими Долину невысокими синими хребтами, был Город. Оттуда пришел Святой Пустынник. Туда уходили караваны, нагруженные сушеным страусиным мясом, а также маслом и другими продуктами конопляного производства. Но Джейкоб не думал о Городе. То есть не о Городе в целом. Он думал о том, как эти же вот облака будут проплывать над Смотровой башней – длинной тонкой иглой в самом центре Города – и будут цепляться за ее шпиль, и в них, в облаках, отразятся краски вечной городской Авроры. Джейкобу хотелось посмотреть на Аврору. Он полагал, что узор облаков и узор песчинок, узор теней, отбрасываемых ветвями серого бересклетника, и узоры, образуемые сложными маневрами стай клювокрылых вьюрков – или даже те узоры, в которые складывается мозаика их гнезд на синих скалах, – все это лишь отражения, или отголоски, или дополнения одной фразы, неслышно произносимой полотнищами городской Авроры. Джейкобу очень хотелось бы разгадать значение этой фразы. Иногда ему казалось, что он уже почти улавливает слова, видит связи, выстраивает стройный ряд повторяющихся деталей, но миг, дуновение ветерка – и рисунок рассыпа́лся на сотни не имеющих смысла фрагментов. Это бесило Джейкоба, просто выводило из себя. Единственное, что способно было вывести его из себя, – бессмыслица. Как вот с этим узором. Или как с кровной местью – необходимостью взять двустволку и в кого-то из нее стрелять, надеясь, что древнее оружие не взорвется в руках.

Мальчик вздохнул и опустил взгляд на высохшую от жары грядку. Их собственный колодец почти иссяк. Оно и понятно. Была семья – и нет семьи. Джейкоб лениво ковырнул тяпкой рыжий земляной ком. Потянулся за длинным, цепко обвившим стебель латука сорняком. Запустил пальцы между твердыми комками, подрываясь под корень. Сзади зашуршало. Джейкоб обернулся.

Тетушка Джан стояла там со всеми своими юбками и со странным выражением лица. Левой рукой она упиралась в бок, правой протягивала Джейкобу небольшой кожаный кошелек.

Мальчик недоуменно моргнул. Не то чтобы он рылся в тетушкиных вещах – то есть рылся, конечно, заглядывал на случай, если придется, по выражению Пугала, делать ноги (Джейкоба всегда смешила эта фраза из уст Пугала, учитывая, что для человека и для голема слова имели совершенно разное значение), ну да, заглядывал, но чтобы тетушка вот так, сама, протянула ему кошелек со всей прошлогодней выручкой за коноплю… нет, подобного мальчик не ожидал.

– Тетя Джан, вы что? – осторожно спросил он.

– Вот, возьми, – просто сказала тетка. – Возьми и отправляйся в Город. Поезжай и купи себе ненависти. Потом возвращайся и исполни свой долг.