Екатерина Чернявская - Хозяин зеркал

• Название: Хозяин зеркал
• Автор: Екатерина Чернявская
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-079400-3

В мире, изломанном, как отражение в разбившемся зеркале, лишь Долина Семи Колодцев спокойна и неизменна. Но и здесь пролилась кровь, и мальчику Джейкобу приходится отправиться в Город, чтобы добыть порцию ненависти. Ненависть в Городе не кипит в котле под золотой крышкой, а продается в обычной аптеке. И правят здесь трое Господ – Глад, Мор и Война, победившие в столетней войне Снежную Королеву. Однако тень Королевы все еще витает над Городом, и Джейкобу достается ее поцелуй и осколок ледяного зеркала в сердце. Отныне он – Кей, и ему предстоит сложить из осколков зеркал слово. Но какое?

---

Юлия Зонис, Екатерина Чернявская Хозяин зеркал Роман-спектакль в трех действиях

© Зонис Ю.А.

© Чернявская Е. А.

© ООО «Издательство АСТ»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Герцоги, графы, цари, государи,
Мир наполняется болью и гарью.
Дышит в окно ли стокрылая дева,
Волны ль прилива, слова ли припева,
Нам ли бояться, бояться не нам ли…
Комли, и кровли, и ветры, и камни —
Слушайте музыку слов пехотинца,
Воспринимайте картины зверинца.
Туб-ресурректор и девочка-птица.
Помни, в какой бы костюм ни рядиться,
Как ни штудируй журналы «здоровье»,
пахнут руины и грязью, и кровью.
Только в несбывшемся, только в всегдашнем,
В хлебе домашнем и в снеге вчерашнем
Мы обретаем нежданное эхо
Праздника, пира, прилива, успеха.
Но ахиллесовой жилой не свяжешь
Мир наш картонный, корабль наш бумажный.
Девочка тает в зените, стокрыла,
В окна стучится нечистая сила,
И до какого – не видно – предела
Наше ли дело? не наше ли дело?

Пролог Торговцы ненавистью

Все началось с того, что О’Сулливоны угнали страусов, а дядюшка Поджер схватил винчестер и помчался за Бобом О’Сулливоном, а Боб О’Сулливон очень метко всадил пулю прямо в лоб дядюшке. Тетушка Джан, конечно, всплакнула, все как полагается, а потом обратилась к Джейкобу и сказала так:

– Джейкоб, мой мальчик. Пришла тебе пора стать мужчиной – тем более, ты и вправду единственный оставшийся в семье мужчина. Это значит, бери ружье и пристрели скверного мерзавца О’Сулливона, лишившего нас дядюшки Поджера и пятерых отборных страусов.

У Джейкоба на тетушкину тираду нашлась бы масса возражений. Во-первых, дядюшкин винчестер уволокли О’Сулливоны и осталась только двустволка с выщербленным прикладом, изрядно сточившимися курками и кривым стволом (ствол покривился, когда дядюшка Поджер гонялся за тетушкой Джан и лупил почем зря обо все в доме этой вот самой двустволкой). Во-вторых, Джейкоб стрелял неважно, а Боб О’Сулливон мог запросто попасть в муху, ползущую в ноздрю пустынного витютеня – да так, чтобы при этом не разбудить самого витютеня. А будить витютеня не стоит ни за какие коврижки. И наконец, в-третьих, дядюшка Поджер Джейкоба изрядно достал, и потому мальчик если и испытывал какие-то чувства к Бобу, то разве что благодарность.

Джейкоба все в округе считали идиотом, хотя оснований для этого почти не было. Просто он не любил работать на конопляной ферме. По-честному, он вообще не любил работать – предпочитал валяться на спине, покручивая во рту веточку серого бересклетника, и глядеть в выцветшее небо над Долиной. В небе иногда появлялись облака, свиваясь в причудливые формы. Иногда пролетали стайки птиц, образуя в своих воздушных перестроениях замысловатые узоры. Можно еще было сыпать из ладони песок и следить, как ложатся песчинки – рисунок их падения был тоже весьма занимателен. В отличие от сбора конопли. Однако любой сосед или обитатель фермы, увидев валяющегося без дела мальчишку, конечно, предполагал в нем гнусный росток лени. Когда же мальчишка никак не реагировал на упреки и понукания и лишь иногда шепотом – чтобы не забыть – повторял число упавших из ладони песчинок, тогда, натурально, мальчишку объявляли идиотом. Но Джейкоб отличался отнюдь не глупостью, а, напротив, редким для столь незрелых лет здравомыслием. Поэтому он отлично понимал, что объяснять свои мотивы тетушке бессмысленно, и в ответ на ее предложение взять двустволку и пристрелить Боба О’Сулливона просто пожал плечами и ответил: «Не хочу».

Тетушка всплеснула руками и села на грядку засухоустойчивого латука, раскинув многочисленные юбки. И принялась причитать. Суть ее причитаний сводилась к тому, что все люди как люди, берут ружье и сносят башку неприятелю, как поступили ее три сына, свекор, деверь и теперь вот дядюшка Поджер. Те-то спуску О’Сулливонам не давали, так что от обширной некогда семьи остались лишь Боб, его дураковатый братец Лоренс, матушка Беллатриса и маленькая Клара. На это Джейкоб мог бы заметить, что от их семьи в результате многолетней междоусобицы остались лишь он, тетушка Джан и Пугало, но предпочел благоразумно промолчать. Все люди как люди, продолжала громко жаловаться на судьбу тетушка Джан, и лишь ей в воспитанники достался какой-то урод, змеиный выползень и тушканье охвостье. Поскольку столь редкое сочетание подлости и трусости, как в Джейкобе, никак не может уместиться в одной лишь змее или в одном тушканчике.

Джейкоб вздохнул. Он не любил говорить со взрослыми. Он вообще не любил говорить с людьми, делал исключение лишь для маленькой Кэт, которая, впрочем, так и не успела стать человеком – девочка умерла, когда ей и полутора лет не исполнилось. С тех пор тетушка Джан стала еще суровее к Джейкобу. Наверное, ей казалось несправедливым, что толстенькая, кудрявая, смешливая, с ямочками на щеках Кэт взяла и умерла, а этот вот тощий, бледноглазый, с волосами как солома и вечно угрюмо поджатыми губами мальчишка дожил до двенадцати годков и, кажется, дальше собирается. Но сейчас Джейкобу, как ни странно, не понравились ее обвинения – ни в подлости, ни в трусости. С удивлением мальчик понял, что ему хочется возразить, тогда как обычно глупости тетушки пролетали мимо ушей со свистом. «Оказывается, я обидчив», – подумал он. «Наверное, это гордость, – подумал он еще. – Я – гордец, и это большой грех, если верить поучениям реверента Фрола. За это попадают сразу в Четвертый Круг, а может, даже и в Пятый».

Религиозное образование Джейкоба, несмотря на отличную память мальчика, страдало некоторой беспорядочностью – возможно, потому, что реверент Фрол редко бывал трезв и от проповеди к проповеди его толкование Книги Святого Пустынника заметно менялось. Джейкоб во всем предпочитал точность и четкость – косноязычие реверента его изрядно бесило.

Однажды, дождавшись, когда прихожане разбредутся по домам, а над круглыми крышами построек и полями конопли повиснет безжалостный, звенящий жарой полдень, мальчик проскользнул в поселковую церковь. Под пологом из вараньих шкур царил душный сумрак. Реверент Фрол развалился на циновке, предназначенной для самых почтенных прихожан, и сладко похрапывал. В одной руке его зажат был бычок самокрутки, а другая нежно прижималась к бурдюку. Судя по кисло-сладкому тошнотному запаху, преподобный успел хорошенько хлебнуть из бурдюка и отполировать это дело изрядным количеством гашиша. Рядом с преподобным валялась раскрытая на последней странице книга, и Джейкоб мысленно себя поздравил. Сейчас он ознакомится с первоисточником.

Крадучись, мальчик подошел к спящему и присел на корточки. Склонившись к книге и с трудом разбирая старомодный готический почерк, он прочел следующее:

Когда осколки неба падут на твердь,
Когда Трое сменят Одну,
Когда отец напоит кровью сына,
Когда сын напоит кровью отца,
Когда любовь станет льдом,
Лед – любовью,
А поражение – победой…

Дальше был оборванный край страницы. Джейкоб разочарованно нахмурился. Судя по всему, перед ним было знаменитое Пророчество Пустынника, о котором реверент распространялся в своих проповедях столь же красноречиво, сколь и уклончиво. Но где же последняя строка? Джейкоб огляделся, и взгляд его остановился на самокрутке. Желтоватая тонкая бумага, точь-в-точь такая же, как в книге… Помянув недобрым словом укоренившегося в пороках священника, Джейкоб потянул окурок из его пальцев. Пьянчуга захрапел громче и беспокойно завозился на циновке. Мальчик с величайшей осторожностью развернул бумажную полоску, но не обнаружил ничего – лишь буроватые крошки гашиша и серый пепел. Реверент зачмокал, захрипел и вдруг широко распахнул глаза. Юный святотатец метнулся к выходу и пулей вылетел из церкви, по дороге прободав головой тяжелый полог.

Дальнейшие расспросы ничего не дали. Тетушка Джан благоговейно закатывала глаза, но, кажется, не знала даже первых семи строк Пророчества. Дядюшка Поджер в ответ на осторожные намеки племянника отправил его разгребать помет на страусятне. Вконец отчаявшись, Джейкоб обратился за советом к Пугалу.

Из всех обитателей Долины мальчик предпочитал беседовать именно с Пугалом, потому что, во-первых, Пугало никогда ничего не забывал – чем сильно напоминал самого Джейкоба, – во-вторых, многое видел, чего нельзя было сказать ни об одном из здешних жителей, и в-третьих, ухитрялся оставаться одновременно романтиком и скептиком.