Борис Березовский - Автопортрет, или Записки повешенного

• Название: Автопортрет, или Записки повешенного
• Автор: Борис Березовский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-9524-5084-4

«Автопортрет, или Записки повешенного» – размышления Бориса Березовского о себе и своих близких, друзьях и врагах, о России и мире, народе и элите, вере и свободе, русских и евреях. В сюжетах, представленных автором, читатель найдет живые образы ведущих российских политиков, в их числе Юрия Лужкова и Евгения Примакова, Анатолия Чубайса и Григория Явлинского. В книге подробно рассказано о предвыборной президентской кампании 1996 года, во время которой российские олигархи первой волны, во главе с Березовским, сплотились вокруг Ельцина для предотвращения вероятной победы Геннадия Зюганова; первой и второй чеченских войнах; столкновениях автора со спецслужбами России. Особое внимание Березовский уделяет истории зарождения в России большого бизнеса в начальный период приватизации, участником которой он был вместе с другими олигархами: Владимиром Гусинским, Романом Абрамовичем, Михаилом Ходорковским. Немало страниц в «Записках» уделено двум историческим персонажам – президентам России Борису Ельцину и Владимиру Путину.

И все-таки это прежде всего книга о самом Березовском, неоднозначном и противоречивом, оптимисте и пессимисте, наивном и вероломном Игроке…

---

А если говорить о частном определении, что такое любовь мужчины и женщины для меня, это не банальные ответы (самопожертвование, абсолютное согласие). Для меня любовь – когда только от одной мысли, что она мне изменяет, мне становится дурно. От одной мысли, подчеркиваю. И как только эта мысль меня не будоражит и ты допускаешь и спокоен при этом, – вот это означает, что любви уже нет. И такое, к сожалению, происходило в моей жизни, и я не пытался кривляться и разводился. И в общем очень рад, что до сих пор эти чувства я испытываю. А меня тяжело любить по многим причинам, главная из которых – то, что я фантастический эгоист.

Я очень боюсь неожиданных звонков, касающихся членов моей семьи. Больше всего меня тревожит, когда я либо получаю сообщение, либо звонок, либо секретарь передает, что срочно просит позвонить Лиза или Катя, – и я не знаю причины. Это тут же выбивает меня из колеи, и я осознаю, что дети для меня – самое главное. Все, что касается детей, – всегда приоритет. В этом я очень похож на свою мать. Она тоже всегда боялась, когда ей неожиданно звонили и выясняли что-то обо мне: она каждый раз думала, что со мной что-то случилось. Это, пожалуй, главное, чего я боюсь.

Еврейский вопрос

Мне было лет восемь. Мы сильно подрались с одним мальчиком на катке, и вдруг он сказал: «Уйди, Абрам». Я удивился: откуда он знает мое отчество? Потом я пришел домой, родители мне пытались объяснить, что есть русские, и есть евреи, и что я должен понимать, что те, кто не очень хорошо относится к евреям, не понимают, что все люди равны; и что мы все вместе живем в Советском Союзе, что у нас в стране очень мало таких людей, которые считают, что от того, какой ты национальности, что-то зависит… В общем, прочитали мне типично советскую лекцию, причем в полной убежденности, что всё обстоит именно так.

Я, например, в доме никогда не слышал, что русские плохие, а евреи хорошие. Более того, эта тема не то чтобы была табу, но реально она никогда не выделялась, были другие. Я уж не знаю, хорошо это или плохо, но я не получил никакого специального еврейского импульса в своей жизни. И может быть, это на самом деле мне очень помогло, потому что у меня в жизни, потом уже в более зрелом возрасте, было много ситуаций, когда я прекрасно понимал, что есть евреи, русские, есть татары, еще другие люди и положение их в Советском Союзе неравноправно. И я это ощущал на себе, но никогда не озлился по этому поводу. Я настолько был защищен от того, чтобы этому придавать значение, что это меня никогда не оскорбляло.

Очень много ФСБ писала: «Отец Березовского известный в России раввин». Как будто это ужасно. Я бы гордился, если бы он раввином был. Но он был строителем. Он прожил достаточно тяжелую жизнь, прошел через всё, через что проходил нормальный советский человек. Он прошел в том числе и через то, что доставалось евреям. С 1951 по 1953 год отец вообще не мог устроиться на работу, потому что был евреем. Я тогда впервые об этом услышал, но не очень понимал: что такое, все работают, а он не может, какие-то там проблемы… Семья жила за счет того, что работала бабушка, мать моей матери, она была русская. Но у меня все это не породило ни комплексов, ни злости. Я никогда, в отличие от многих моих товарищей, не пытался уезжать из России. Это моя страна ничуть не меньше, чем товарища Проханова.

Я всегда считал себя достаточно сильным человеком (даже подсознательно), чтобы вообще не придавать этому значение. Хотя были, конечно, в жизни совершенно обидные ситуации. Обидные реально. У меня в голове существовал запрет на профессию. Я никогда не испытывал еврейского комплекса, хотя сталкивался с явными проявлениями антисемитизма. Я поступал в Московский государственный университет на физфак. Мне говорили: «Не поступай, ты еврей, тебя не примут». Почему не примут? Я был чемпионом разных математических олимпиад. Мне поставили пятерку на письменном экзамене и двойку на устном экзамене по математике. Всяко может быть в жизни, но то, что я знаю математику не на двойку, – это точно. Я считал и сегодня считаю, что это было совершенно несправедливо. Мне было 16 лет, и, конечно, я страшно переживал по этому поводу. И даже опротестовывал это вместе со своим учителем. Мы ничего, конечно, не добились… Меня не приняли. Но были евреи, которых приняли. Моего товарища Женю Берковича приняли, значит, я оказался слабее тех, кого приняли. Я не относил это к «пятому пункту». Через месяц я поступил в другой институт, а потом, когда его уже окончил, все равно пошел в университет и поступил на мехмат. И как бы доказал себе, даже не то чтобы доказал себе, а просто мне хотелось знать больше математики, и я этого добился.

И позже я иногда чувствовал некоторое сопротивление, которое объяснял своим происхождением: при защите кандидатской, при переходе на работу в Институт проблем управления. При поступлении в партию: там было прописано, сколько ученых, рабочих, евреев. Но я был председателем Совета молодых ученых Института проблем управления и получил специальную квоту.

Вопрос в том, насколько я оказался чувствительным к этой проблеме. Конечно, здесь многое зависит и от моего воспитания, абсолютно космополитичного, и отчасти от моей психики. Я не озлобился и никогда не пытался трансформировать это в ответные действия. Несмотря на неоднократные в моей жизни попытки указать мне на место, я этого не воспринял. Не только не воспринял в детстве, но и не воспринял в сознательном возрасте. Я никогда не протестовал, не пытался бороться. Скорее всего, потому, что я конформист, предпочитаю не воевать с ветряными мельницами. Я все-таки считаю себя принадлежащим к русской культуре. И не считаю, что антисемитизм в России более развит, чем в других странах мира. Замечал специфическое отношение к евреям и в Европе, и в США.

Очень многие мои друзья уехали в шестидесятых годах и позже. С некоторыми из них я не раз встречался, когда уже стало возможным ездить туда-сюда, но у меня никогда не было идеи уезжать. Я не знаю почему. Не потому, что я сомневался в себе, просто вообще никогда не рассматривал эту ситуацию, хотя, когда я стал серьезно заниматься наукой, ездил в командировки, мне даже предлагали остаться. Но я никогда это не рассматривал как серьезный вариант жизни для себя. Вообще среди моих родственников (так получилось, что у меня очень немного именно моих родственников) никто никогда не думал об отъезде и не эмигрировал.

Каждый еврей волен сегодня сделать выбор, где он будет жить: в России, Америке, Израиле и так далее. Я свой выбор сделал. Россия – нисколько не меньше моя страна, чем страна товарища Макашова. Я считаю, что Россия без евреев вообще немыслима, та Россия, в которой мы живем. Их вклад в ее культуру, науку, интерьер огромен. Равно как и вклад других наций – мне бы не хотелось говорить в генетических терминах. Я живу там, где мне удобно, и считаю, что эта моя позиция помогает и евреям, и всем нерусским жить комфортнее в России. При этом я хочу сказать, что колоссален вклад в эту тему Владимира Гусинского. Он впервые проблему антисемитизма в России вывел в открытую плоскость, ее можно обсуждать. Государство лицемерно молчало о том, что в паспортах есть пресловутый «пятый пункт» и так далее. Теперь эту проблему можно не только обсуждать, но и продвигать. И в этом, повторяю, заслуга Гусинского и Еврейского конгресса России. Когда проблема обсуждается, т. е. болезнь не загоняется вовнутрь, тогда уменьшается опасность погромов и других проявлений антисемитизма. Евреям теперь жить в России гораздо спокойнее, комфортнее.

Я простой русский еврей! Я богатый, я еврей… Есть миллион причин для нелюбви ко мне: я и еврей, и богатый, и не молчу, как положено в России богатым и нерусским… Но главное – я постоянно вынуждаю народ признаваться в его заблуждениях. Наш народ привык считать себя самым мудрым в мире, и вдруг такая незадача – мудрый и вдруг недальновидный… Вот и сложился образ врага народа. Людям старательно внушали: если кто-то выступает против, он и есть вражина! Раз Березовский критикует президента, значит, зло в нем, в критикане! Желающих сделать из меня козла отпущения всегда хватало, я же никогда не обращал внимания на их мнение. И поступал так сознательно, ибо никогда не собирался становиться политическим лидером.

Политик в России может быть только русский. Можно сколько угодно твердить, что Сталин – грузин, но он стал русским политиком. У нерусского в России в политике или рядом с политикой остаются только две возможные функции: либо серый кардинал, либо кошелек. Если он становится кем-то большим, то вне зависимости от его национальности он превращается в русского. Значит, мне остается быть либо серым кардиналом, либо кошельком. На большее я по разумению патриотической общественности просто не имею права. По внутреннему ощущению мне все ясно: я – русский еврей. Главное для меня – оставаться самим собой. Все остальное вторично.