Александр Беатов - Время дня: ночь

• Название: Время дня: ночь
• Автор: Александр Беатов
• Жанр: Современная проза

В романе "Время дня: ночь" сделана попытка нарисовать картину завершающегося расцвета советского декаданса — той "золотой" эпохи, которую назвали "застойной". В манере, лишённой "пафоса оптимистического соцреализма" вычерчивается бытовая линия круга, в который попадают различные выходцы из ушедшего в прошлое XX-го века. Поиск жизненного смысла, любви, страдание героев, преодоление недугов, преследование властей и противостояние им образуют негативный образ структурной нити, ведущей к сокрытым для первоначального видения горизонтам позитивного преображения читательского взгляда.

В отличие от автора "Мёртвых Душ", побоявшегося отступить от идеи ради правды жизни, создатель романа "Время дня: ночь" не решился предать своё детище огню. Может быть, образы героев Гоголя вовсе не вытянуты из больного сознания перфекциониста, который пытался переделать жизнь, но не нашёл ничего лучшего для разрешения своих сомнений, чем сожжение? Следуя этой логике, автор романа "Время дня: ночь" пришёл к мысли, что и его образы вовсе не являются какой-то новой выдумкой. Он только обрисовал контуры тех, с кем столкнулся в жизни; и если таковыми оказались персонажи, может быть, и не достойные уважения читателя, — за недостатком чего-либо значительного, автор попытался из обыденного создать что-то, вырвав у времени никем не замеченное сырьё и даже использовав свою собственную жизнь как материал для творчества. Художник в самом широком смысле — это "плагиатор жизни", с болью для себя поглощающий и переваривающий её пертурбации, чтобы продвинуть вперёд хотя бы немного то, чему мало кто придаёт значение, или, к сожалению, принимает даже свою собственную жизнь за нечто обыденное. Так ли это?

---

Вместо этого Людочка вскочила с постели, сбросив с себя одеяло, но опомнившись, что оказалась перед своим наставником в одном нижнем белье, схватила назад одеяло и, прикрываясь им, тихо прошептала:

— Я сейчас… Я иду…

Саша вышел из комнаты, потрясённый действием первого пришедшего ему на ум приёма, выхваченного из прочитанной книги.

"Я, ведь, использовал трюк!" — подумал он. — "Это — нехорошо… Ведь я добился цели, того, что хотел. Я подавил право на свободу, применив приём, работающий на подсознательном уровне…"

"Нет… Я больше не буду так поступать с другими…" — подумал он, переворачиваясь на другой бок и подкладывая другой локоть под голову. — "Потому что не хотел бы, чтобы так поступали со мной… Но зато теперь я буду знать, когда другие используют эти трюки в своих целях… И хотя в книге той сказано, будто это — не набор трюков, а "новый и целостный образ жизни и поведения", мне такой стиль поведения неприятен… Не напрягай меня напрасно, — скажу я такому "трюкачу", что начнёт со мной игру по Карнеги, — Я не собираюсь гадать, "целостный" ли то у тебя "новый образ жизни" или тебе просто от меня что-то нужно… А скажи, друг, прямо: что так и что не так… "

Во время завтрака, действительно, пришла молодая красивая девушка, с полной корзиной овощей для пани Ванды, одетая в лёгкое красное платье. Анатолий воспользовался случаем и удалился к своим книгам: времени до предстоящих экзаменов оставалось не очень много. А Саша, в сопровождении двух молодых дам вышел из дому.

Девушку звали тоже Олей!

"Сколько же Олей кругом!" — подумал Саша. — "Только я, упрямый козёл, влюблён в одну…"

И новая Оля чем-то Саше не понравилась. Как ему показалось, несмотря на усталость, она неестественно и постоянно улыбалась, будто бы следовала руководству Карнеги, в котором он призывал: "Улыбайтесь — и вы расположите к себе вашего собеседника". Будто бы через силу, по обязанности, и, наверное, как и Саша в этом путешествии, она выполняла чьё-то поручение, может быть, считая его своим "христианским долгом" — показать двум москвичам-бездельникам свой город.

Оля была русская. Говорила по-русски очень правильно, с литовским акцентом. Её отец был каким-то советским военным должностным лицом. Она родилась в Литве, закончила школу, медицинское училище, недавно поступила работать в госпиталь, где часто дежурила по ночам, познакомилась с верующей молодёжью, сама уверовала, вступила с родителями в конфликт, ушла из дома…

Они доехали на автобусе до центра города.

— Я поведу вас в музей Чюрлёниса! — объявила девушка. — Это мой любимый художник!

И Саша заметил, что улыбка, на её лице, будто, стёрла всю усталость, с которой она пришла в дом пани Ванды.

— "Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра," — съехидничала Людочка, процитировав советского поэта, из детского школьного учебника, когда Оля прошла вперёд по тротуару несколько шагов и не могла её услышать.

— А что это за музей? — поинтересовался Саша, догоняя Ольгу и не обращая внимания на Люду.

— Ты не знаешь?! — удивилась девушка. — Это известный литовский художник.

Хотя Саша, как и Люда, не любил никаких музеев, тем не менее, полагаясь на своего гида, он последовал за Олей.

Они вышли на площадь, где перед зданием музея возвышалась современная конструкция, из бетона, с колоколами разных размеров.

— Эти колокола подсоединены к клавишам, — стала объяснять Оля. — И на них исполняют музыку Чюрлёниса, которую он специально написал для колоколов.

— Ты же сказала, что он — художник! — Люда совершенно не испытывала желания идти в музей. Да и Оля ей не нравилась из-за какой-то бессознательной женской ревности.

— Да! — Оля как-то высокомерно взглянула на неё, будто бы чувствуя перед собою слабую соперницу. — Чюрлёнис есть художник в самом широком смысле.

Они вошли в необычное современное здание… Посетителей было достаточно много. Молодые люди поднялись по лестнице, стали ходить по залам, с полотнами картин. В какой-то боковой комнате Люда увидела людей, с наушниками на головах и спросила, что они слушают.

— Как что! Они музыку Чюрлёниса слушают, — объяснила Оля.

— Ну, тогда я тоже пойду послушаю…

Людочка шагнула в сторону.

— Людочка! — обратился ей вслед Саша. — Ты только не потеряй нас!

— В случае чего, встретимся у входа! — добавила Оля громко, так, чтобы девушка их услышала.

Люда как-то поворотила на бок голову, ничего не ответила и вошла в комнату-студию…

— А это полотно Чюрлёниса — самое загадочное! — заметила Оля, указывая на одну из картин, когда они с Сашей вошли в следующий зал. — Смотри! Видишь: под гребнем волны — инициалы художника, едва различимые…

— Да… — Саша всмотрелся в картину и действительно сумел различить две буквы.

— Ведь Чюрлёнис утонул… Точнее, он сам утопился…

— Правда? Почему?

— Многие великие люди умирают раньше времени или кончают собой, разве ты не знаешь?

Саше не понравилось такое обобщение. Но спорить он не стал, чувствуя своё невежество в области искусства, истории и культуры вообще, к которым он тянулся, но, как ему казалось, пока вместить и разложить по полкам своего сознания был не в состоянии.

— Мне кажется, — продолжала девушка, — Он предчувствовал это… Он очень любил море… Видишь, — она обвела взглядом зал, — Как много картин посвящённых морю! У него есть даже симфония. Называется "Поэма Моря". Он, как бы, растворил своё творчество и самого себя в море… Представляешь? Сначала растворился духовно, а потом и физически…

Они ещё долго бродили по музею, переходя из зала в зал. Где-то внизу, у выхода, Оля купила пластинку с "Поэмой Моря" и "Поэмой Леса".

— Это тебе! — сказала она протягивая Саше конверт с пластинкой…

Вспомнив о Людочке, они вернулись в комнату-студию. Но девушки там не было. Они начали её всюду искать, пока не догадались снова спуститься вниз, к выходу. Но и там её не было. Они ещё прождали её некоторое время. Саша снова обошёл все залы музея, вернулся к Оле.

— Наверное, она давно вернулась в пани Ванде, — предположила Оля.

— Я не знаю… — Саша, действительно, не мог понять, что случилось. — Она очень взбалмошная. Иногда на неё что-то находит такое…

— А кто она тебе? — Оля пристально посмотрела Саше в глаза. — По вам не видно, что вы — влюблённые.

Саша улыбнулся.

— Я — её крёстный отец. — Ты знаешь, кто такой Санитар?

— Нет…

Саша был удивлён. Он подумал, что Анатолий и пани Ванда должны были контактировать только с теми, кто так или иначе был связан с Санитаром. И если это не так, то почему они не предупредили его, что с Ольгой следует быть осторожным, не говорить обо всём, или, по крайней мере, о Санитаре.

"Или здесь, в Литве," — думал Саша, — "Такие предосторожности излишни, а может быть даже вовсе не нужны?.."

Саша задумался, молча смотрел через площадь, на здание Радиозавода…

"И тут тоже Завод… — будто бы помимо своей воли и, как бы, с юмором продолжал он размышлять. — "Если он и тут тоже…. тадыть нужна конспирация… Иначе дядя Коля перебьёт кайлом ноги… А если, наоборот, она тут не нужна, то и там тоже — не обязательна… Зачем же она нужна ему, Санитару?..

— Кто же он такой, этот Санитар? — переспросила Оля, отрывая Сашу от мыслей.

— Он послал меня с Людочкой в эту поездку, чтобы я показал ей, как живут верующие христиане на Западе, чтобы это на неё подействовало и чтобы она побыстрее выбросила из своей головы дурь. Она, ведь, только недавно обратилась.

— А ты? Ты — давно?

— Как сказать? — Саша задумался. — Немного больше года, если считать формальное воцерковление.

— Ты знаешь, тут в одном селе, — вдруг как-то возбуждённо начала говорить Оля. — Одной женщине является Богородица. Её пытались лечить. Держали на лекарствах в психиатрической больнице, но когда выпускали, то Богородица снова ей являлась. Там, у себя дома, в одном хуторе, она такой алтарь сделала. К ней люди едут со всех концов Литвы. И власти ничего не могут поделать. Хочешь, съездим туда?

Девушка выпалила всё это на одном дыхании. Глаза её горели каким-то блеском, стали совсем другими, нежели были утром.

— Хорошо… Только как же быть с Людой?

— Ничего с ней не будет! Тут всего-то один автобус до пани Ванды. Она, наверное, уже давно там! — И подхватив Сашу под руку, девушка потащила Сашу куда-то через площадь, к автобусной остановке.

Они вышли на конечной остановке, у самой черты города, направились по шоссе, пробуя остановить попутную машину. Очень скоро их "подхватил" какой-то пожилой литовец, на "Жигулях". Оказавшись в автомобиле, Оля что-то спросила у него по-литовски, о чём-то поговорила, по всей видимости, ради приличия.

Они сидели сзади. Теперь, благодаря "балласту", состоявшему из двух пассажиров — Сашки и Ольги — автомобиль, набрав приличную скорость, хорошо держался на трассе.