Татьяна Замировская - Жизнь без шума и боли (сборник)

• Название: Жизнь без шума и боли (сборник)
• Автор: Татьяна Замировская
• Жанр: Русское современное

Татьяна Замировская – популярный блоггер, музыкальный критик, живет в Минске, занимается гонзо-журналистикой в независимых изданиях, крутит на радио джазовые пластинки и пишет странные, страшные, смешные, абсурдные и наиправдивейшие рассказы. А теперь подробнее: «Рассказы Татьяны Замировской я читал с превеликим удовольствием, профессиональным уважением и тихим весельем. Эта юная дама, идущая верной дорогой Д. Хармса, Л. Добычина, В. Аксенова, Л. Петрушевской, обладает неповторимым видением окружающего нас мира, в котором абсурд давно уже стал реальностью, покой снится далеко не всем, счастье временно отменяется, но это не значит, что его вообще не существует. Равно как и любви, смеха, света. Она – настоящая. Она – умеет. Она пишет смешно и нежно, без ханжества и хамства. Запомните это новое для русской литературы имя – пригодится» (Евгений Попов, прозаик, эссеист).

---

Анастасия смущенно посмотрела на Хынь.

Хынь кивнула гордо, но обиженно, распахнула халат и повернулась к окну, чтобы искупаться в лучах лунного восхода. Отец говорил ей, что девушка, успевшая впитать первый луч луны, станет прекрасной, как душа Мао. Хынь не особенно верила в то, что у этого подлеца Мао есть душа, но она точно знала, что все, чего нет, – прекрасно, так как только небытие вмещает в себя все возможное, а красота и есть квинтэссенция всего возможного.

Анастасия улыбнулась целым арсеналом боеприпасов – улыбнулась и какой-то угрожающей базукой, и многозначительным, на треть заряженным револьвером, и самолетом-истребителем, и миниатюрной водородной бомбой, кипящим лезвием улыбнулась и взвинченным шилом, тяжелой монтировкой и пронзительными скользкими иглами, которые впились в студенистую безбрежность мозга Хынь.

Хынь кивает еще раз.

Хынь кивает.

Анастасия уходит за дверь.

Походка ее скользит и волочится, ей даже приходится держаться за стену.

Анастасия нарисовала на этой стене кузнечика и дерево с алычой.

Анастасия умеет рисовать сытых уток и лепить из глины маленькие румяные кувшинчики.

Анастасия написала три стихотворения со странными рифмами в тетрадке по социологии.

И не ее это вина, что ее поселили в одной комнате с Хынь, хотя можно предположить, что однокурсницы-землячки отчего-то не принимали ее в свою эклектичную компанию.

Они не писали ей веселых записок.

Они вечно забывали, как ее зовут.

Они засовывали в ее сумку бумажки и прочий канцелярский вздор.

И они постоянно воровали ее дотошные, подробные и художественно безупречные конспекты и переписывали их, ксерокопировали, перепродавали и не возвращали.

Дуры.

Анастасия спускалась по лестнице, но задержалась на пятом этаже из-за того, что наткнулась на рыжего котенка, похожего на тоненькую и юную девушку-подростка.

– Возьми меня на руки, – сказал котенок, – и оберегай от этих огромных собак, которые тут так и вьются, сволочи.

Анастасия взяла котенка на руки и посмотрела ему в лицо. Котенок смотрел на нее осмысленно, поэтому она не испугалась и вышла вниз уже с котенком.

Анастасию ждал молодой человек. Тут уж ничего не поделаешь – действительно ждал.

Причем именно Анастасию. Его руки ухватились за гигантскую розу и переплелись от волнения с шипами. Было понятно, что розу он несет не Анастасии, но еще более было понятно, что если он не подарит ее Анастасии, он попросту выкинет ее с моста в реку. Его глаза почти плакали, но его ноги постукивали о паркет чем-то безвозвратно злым и испорченным. Он него пахло сушеной рыбой.

Анастасия подумала только две фразы:

• «Кто это такой?»

• «Кто я такая?»

И подумала их одновременно, даже не успев расчленить на две. В итоге получилось что-то вроде «Кто я-то такой я?», отчего ее ноги завязались чуть ли не узлом и Анастасия рухнула на руки проходившему мимо Мамулу Джейрани, который жил этажом выше.

Котенок выкатился из ее рук и камнем бросился под диван, на котором сидел молодой человек.

Анастасия тоже села на диван и сглотнула слюну.

Они разговаривали сорок минут. За это время в мире родились пятьдесят младенцев и умерли тридцать два человека, причем шестнадцатой была Хынь, которая приняла цианистый калий, завещанный ей покойным дедушкой Эянем.

Анастасия почувствовала смерть Хынь, ей будто горячим углем мазнули по пяткам.

– Вот теперь и пойду я, – сказала она.

– Я к тебе больше не вернусь, – сказал молодой человек, чье имя она забыла в эту же секунду.

– Я – Анастасия, – крикнула она ему, убегая вверх по колышущейся лестнице.

– Не может этого быть! – закричал молодой человек, потому что он был уверен, что ЭТУ девушку звали как-то по-другому.

Анастасия нашла Хынь у батареи, Хынь была теплая и заплаканная. Еще она была мертвая.

Анастасия поняла, что виновата только она, поэтому открыла окно и поспешно выбросила в него худенькое тело Хынь, чтобы все подумали, что это она ее убила.

Потом Анастасия пошла к соседям и попросила магнитофон.

Поставила в него кассету Iggy Рор «Ame-rican Ceasar» и села на кровать ждать милицию.

На песне «Fuckin\' Alone» она заснула.

Утром тела Хынь нигде не было. Асфальт под окном был накрепко вымыт дождем, и никто-никто не мог точно сказать, видели ли на нем вчера забрызганную кровью и слезами китайскую девочку.

Начальство сообщило, что Хынь собрала свои пожитки и уехала в Китай.

– Я ее убила, – хмуро призналась Анастасия и протянула руки для наручников.

Но начальство не имело при себе наручников, поэтому оно потрепало Анастасию по рукам и пожелало ей успехов в учебе и еще поменьше горячиться и расстраиваться по пустякам.

Наверное, они просто не хотели иметь проблемы с посольством. Или что.

Анастасия долго не могла понять – жизнь кончилась или началась?

Наверное, всё вместе.

Воздух. New life, whatever [2]

–  У тебя нет денег , – говорит она. – У тебя никогда нет денег, но потом ты вдруг садишься в поезд и уезжаешь в Китай – и откуда берется билет, откуда? – и возвращаешься оттуда желтеньким письмом без единой буквы; и потом все эти буквы в пустые клетки вписываю лично я, всей семьей сидим и вписываем, пока ты… что?

Пока я лежу на алюминиевом столике и думаю о том, что ах как же бумажно хрупка человеческая оболочка, одного неосторожного глотка не с той стороны чашки хватает на то, чтобы выжечь себе все будущее до синих язв.

– Человек катастрофически ломкий, – отвечаю я. – Как богомол или еще какое-нибудь крупное нитевидное и жестковатое насекомое. Нажмешь сверху пальцем – все проваливается вовнутрь, голова уходит в грудную клетку, колени масляными комочками сползают в пятки, глаза вытекают сандаловой слезой сквозь скарификаторные отверстия в безымянных пальцах. Все это стоит какой-то непроницаемой стеной между мной и тобой, боже мой, боже мой.

– У тебя нет денег! – повторяет она. – Вот ты сейчас – что-то про неопознанные пальцы – ходила на опознание? ходила? и сколько тебе заплатили? сколько теперь опознание стоит? Моей соседки дочка ходит по субботам на опознания – там за двоих сразу двести платят, так она по семь-восемь пар за вечер; в Америку скоро поедет, там ей уже строят трехэтажный дом – полгода, и готов будет. Про тебя спрашивала – а ваша-то как, а где ваша-то, – а я что, я молчу, мы же тебя тоже отправляли в Америку, а ты что сделала, а ты что, ты вообще помнишь, что ты сделала тогда?..

Я скребу пальцами стол.

– Мммммм. Бытие завораживающе хрупкое, вообще все вокруг прямо в горло вцепляется этой притягательной хрупкостью. Слышишь меня ? – Остальное произносится в полулежачем положении. – Руки вот возьмем… Мимо пролетает чужой велосипед – всё, руки как лезвием, лежат на обочине вместе со всеми украшениями. Ноги опять же – шаг правой, шаг левой, навстречу несется огромная жестяная собака, правую уносит с собой под мышкой, левая остается тебе на память, но уже отдельно. Череп человеческий – вообще как яйцо. По нему постучишь чуть-чуть ложечкой – трещины во все стороны, как круги на воде. Оцарапался гвоздем – сепсис. Рыл руками землю – анаэробная инфекция. Жарил шашлык – упал лицом на мангал. Прободение гайморовой пазухи – флегмона верхней челюсти. Сгонял в Индию – червь в глазу поселился. Сходил к парикмахеру – лишился слуха. Взял в руки гитару – потерял двадцать лет жизни. Нашел двадцать лет жизни – присмотрелся, а они не твои: чужие.

– У тебя нет денег, и с этим надо что-то делать , – отвечает она. – Согласись, я говорю вполне рациональные вещи. Почему бы тебе не уехать в ЮАР на заработки, сможешь купить себе машину, будешь потом катать меня по городу туда-сюда, в магазин опять же, мебель какую отвезти. Можно купить сразу фургончик, кстати, потому что и правда мебель. Опять вот, когда дети уже – если тройня, лучше фургончик, назад тогда всех посадишь – и вперед, развозить по школам.

К счастью, именно в этот момент столик со мной приподняли и куда-то понесли. Проверяю карманы – действительно денег нет.

– Школа с экологическим уклоном — один!  – кричит она мне вслед. – Английская спецшкола номер двадцать семь – два! Юридический колледж — три! Надо, чтобы три – и не меньше! Выпрямись! Иди ровно, лежи тоже ровно, дыши ровно! За ровное дыхание платят в три-четыре раза больше!

Я стараюсь выдыхать в силлабической, синкопической манере. Вдох – тридцать четыре, тридцать четыре, одиннадцать, семь, семь. Выдох – четыреста семьдесят пять, четыреста три, четыреста просто. Раз, два, три, четыре – коридор сужается и расширяется одновременно, и перед тем как намертво застрять и раствориться, я снова проверяю карманы – действительно, я надышала на какое-то нереальное количество новеньких хрустящих купюр – правда, вот дерьмо, они в три-четыре раза больше обычных купюр, на которые можно купить автомобиль, дом, телевизор, new life, whatever.