Сесил Форестер - Лейтенант Хорнблауэр

• Название: Лейтенант Хорнблауэр
• Автор: Сесил Форестер
• Жанр: Морские приключения

«Я нашел „Хорнблауэра“ восхитительным, чрезвычайно увлекательным.»

Сэр Уинстон Черчилль

Издательство «Континент-Пресс» представляет русскому читателю прославленную серию романов Сесила Скотта Форестера (1899–1966) — знаменитого английского писателя, военного историка и голливудского сценариста. В первом томе читатель познакомится с юностью одного из самых обаятельных и любимых героев английской литературы — Горацио Хорнблауэра, который, пройдя через «дедовщину», шторма, морские сражения, французский и испанский плен, становится одним из самых блестящих молодых офицеров Нельсоновского флота. В следующих книгах мы увидим его капитаном фрегата и линейного корабля, коммондором, адмиралом и пэром Англии, узнаем о его приключениях в Латинской Америке, Франции, Турции и России, о его семейных неурядицах, романтических увлечениях и большой любви, которую он пронес через всю жизнь.

---

— Часто случается, — менторским тоном говорил Клайв (чем дольше длилась болезнь капитана, тем охотнее он ее обсуждал), — что травма, падение, ожог или перелом полностью выводит из равновесия и прежде несколько неустойчивый мозг.

— Несколько неустойчивый! — фыркнул Ломакс. — Разве он не поднял среди ночи морских пехотинцев, чтоб ловить в трюме заговорщиков?! Спросите мистера Хорнблауэра, спросите мистера Буша, считают ли они его немного неустойчивым. Он заставил Хорнблауэра нести двухвахтное дежурство, а Буша, Робертса и самого Бакленда вскакивать с постели каждый час, днем и ночью. Да он давным-давно сбрендил!

Удивительно, как у всех развязались языки, стоило им избавиться от страха перед капитанскими шпионами.

— По крайней мере теперь мы сделаем из команды моряков, — сказал Карберри, штурман. В его голосе звучало удовлетворение, которое разделяла вся кают-компания. Парусные и артиллерийские учения, строгая дисциплина и тяжелый труд сплачивали воедино развалившуюся было команду. Бакленд явно наслаждался — об этом он мечтал с тех пор, как они миновали Эддистон. Тренируя команду, он отвлекался от прочих осаждавших его забот.

А заботило его новое ответственное решение, которое вовсю обсуждалось кают-компанией за его спиной. Бакленд уже замкнулся в тишине, приличествующей капитану военного судна. Никто за него решить не мог, и кают-компания наблюдала его внутреннюю борьбу, как наблюдала бы за боксером на ринге. Они даже заключали пари, предпримет ли Бакленд последний бесповоротный шаг к тому, чтоб объявить себя командиром «Славы», а капитана — неизлечимым.

В капитанском столе были заперты бумаги, а среди них — секретные инструкции, адресованные ему Лордами Адмиралтейства. Никто, кроме капитана, этих инструкций не видел, ни одна душа на судне не догадывалась, что в них. Это могли быть самые обычные приказы, например, они могли предписывать «Славе» присоединиться к эскадре адмирала Бискертона; но, кроме того, они могли содержать дипломатические тайны, не предназначенные для глаз простого лейтенанта. С одной стороны, Бакленд мог по-прежнему держать курс на Антигуа, а там сложить с себя ответственность и передать ее старшему морскому офицеру на острове. Там может найтись какой-нибудь молодой капитан, которого переведут на «Славу» — он прочтет приказы и поведет судно по назначению. С другой стороны, Бакленд мог прочитать приказы сейчас: вдруг в них что-то чрезвычайно спешное. Антигуа — удобная цель для идущих из Англии судов, но с военной точки зрения она не столь желательна, ибо расположена с подветренной стороны от большинства стратегически важных пунктов.

Если Бакленд приведет «Славу» на Антигуа, а потом ему придется лавировать против ветра обратно, он может изрядно схлопотать по рукам от Лордов Адмиралтейства; если же он прочтет секретные приказы, то может получить выговор за свою самодеятельность. Вся кают-компания догадывалась о его положении, и каждый офицер в отдельности поздравлял себя с тем, что его лично это не касается, и в то же время гадал, что же предпримет Бакленд.

Буш и Хорнблауэр бок о бок стояли на юте, широко расставив ноги на качающейся палубе. Встав поустойчивее, они посмотрели на горизонт в свои секстаны. Сквозь темное стекло Буш видел отраженное зеркалом изображение солнца. Он повернул руку, тщательно совмещая изображение с горизонтом. Судно качалось на длинных синих валах, и это мешало Бушу, но он упорно продолжал. Наконец он решил, что изображение солнца село на горизонт, и закрепил секстан. Теперь можно было снять показания и записать их. Уступая новомодным предрассудкам, он решил последовать примеру Хорнблауэра и замерить широту еще и с противоположной стороны горизонта. Он повернулся кругом и произвел замер. Записав результат, он попытался вспомнить, что же надо делать с половиной разницы между двумя показаниями. И с погрешностью совпадения, и с «наклонением». Он огляделся и обнаружил, что Хорнблауэр уже закончил свои наблюдения и ждет его.

— Самая большая широта, какую я когда-либо замерял, — заметил Хорнблауэр. — Никогда не был так далеко на юге. Какой у вас результат?

Они сравнили показания.

— Неплохо совпадают, — сказал Хорнблауэр. — В чем затруднение?

— Высоту солнца я взять могу, — ответил Буш. — Это без проблем. Меня смущают расчеты — эти чертовы поправки.

Хорнблауэр на мгновение поднял бровь. Он привык каждый раз в полдень проводить свои замеры и самостоятельно рассчитывать положение судна, чтобы не разучиться. Он знал, что технически сложно провести точные наблюдения на качающемся судне, но все никак не мог поверить, что кто-то находит трудными последующие математические расчеты (хотя и знал много тому примеров). Для него они были настолько просты, что, когда Буш выразил желание присоединиться к его полученным наблюдениям с целью усовершенствоваться, Хорнблауэр счел само собой разумеющимся, что Буша беспокоит только техника работы с секстаном. Но он вежливо скрыл свое изумление.

— Они несложны, — сказал он и добавил: — сэр. — Умный офицер не станет кичиться перед старшим своим умственным превосходством. Хорнблауэр осторожно подобрал слова для следующей фразы.

— Если бы вы спустились вниз, сэр, вы могли бы просмотреть мои расчеты.

Буш терпеливо выслушал объяснения Хорнблауэра. На мгновение они полностью прояснили ему проблему (лишь поспешное чтение в последнюю минуту позволило Бушу сдать лейтенантские экзамены, хотя помогла ему в этом не знание навигации, а морская практика), но он по горькому опыту знал, что завтра все будет так же туманно.

— Теперь мы можем нанести наше положение, — сказал Хорнблауэр, склоняясь над картой.

Буш смотрел, как ловкие пальцы Хорнблауэра двигают по карте параллельные линейки. У Хорнблауэра были длинные, худые, довольно красивые руки. Их умелые и точные движения завораживали Буша. Хорнблауэр сильными пальцами взял карандаш и прочертил линию.

— Вот точка пересечения, — сказал он. — Теперь мы можем проверить себя по счислению пути.

Даже Буш мог понять простые действия, нужные чтоб нанести курс судна по счислению пути со вчерашнего полдня. Твердые пальцы нанесли на карту маленький крестик.

— Видите, мы по-прежнему сдвигаемся к югу, — сказал Хорнблауэр. — Мы еще недостаточно продвинулись на восток, чтоб Гольфстрим начал сносить нас к северу.

— Вы говорили, что никогда не были в этих водах? — спросил Буш.

— Да.

— Тогда как же… Ох, понятно, вы читали.

Буша так же удивляло, что человек может прочитать заранее и таким образом подготовиться к новым условиям, как удивляло Хорнблауэра, что кого-то смущает математика.

— В любом случае, мы здесь, — сказал Хорнблауэр, постукивая по карте карандашом.

— Да, — ответил Буш.

Оба посмотрели на карту, думая об одном и том же.

— Как вы думаете, что сделает первый? — спросил Буш. Пусть Бакленд и законный командир судна, но говорить о нем как о капитане еще рано — «капитаном» все еще была рыдающая личность, спеленатая парусиной на койке в своей каюте.

— Не знаю, — отвечал Хорнблауэр. — Но он решится сейчас, или никогда. Вы же видите, с этого дня нас все время будет сносить в подветренную сторону.

— Что бы сделали вы? — Буша интересовал этот младший лейтенант, такой находчивый в действиях и такой сдержанный в словах.

— Я прочел бы приказы, — тут же ответил Хорнблауэр. — Пусть лучше меня накажут за действия, чем за бездействие.

— Не знаю… — сказал Буш.

С другой стороны, конкретные действия гораздо скорее могли стать поводом для трибунала, чем их отсутствие. Буш это чувствовал, но ему не хватало слов, чтобы выразить свое ощущение.

— Эти приказы могут направлять нас в отдельное плавание, — продолжал Хорнблауэр. — Господи, какой шанс для Бакленда!

— Это верно, — сказал Буш.

В голосе Хорнблауэра прозвучало страстное желание. Если кто и жаждал самостоятельного командования с вытекающими из него возможностями отличиться, так это Хорнблауэр. Буш не знал, хотел бы он сам командовать линейным кораблем в опасных водах или нет. Он смотрел на Хорнблауэра с растущим интересом. Хорнблауэр всегда готов к смелым решениям, он безусловно предпочитает действие бездействию, он широко начитан и притом хороший практик — в этом Буш не раз имел возможность убедиться. Образованный и в то же время деятельный человек; пылкий и в то же время скрытный — Буш вспомнил, как тактично он вел себя во время чрезвычайного происшествия с капитаном и как ловко он управлял Баклендом.

И… и… что же на самом деле произошло с капитаном? Думая об этом, Буш снова бросил на Хорнблауэра испытующий взгляд. Он не употреблял сознательно слов «мотив» и «возможность» — это было не в его духе — но он двинулся по пути логических рассуждений, указанному именно этими словами. Он хотел повторить вопрос, который уже задавал, но сделать это — значило не только напроситься на резкий отпор, это значило заслужить его. Положение Хорнблауэра было достаточно выгодно, и Буш знал — он не откажется от этого положения по неосторожности или от волнения. Буш посмотрел на худое, пылкое лицо, на длинные пальцы, барабанившие по карте. Неправильно, недолжно, негоже ему восхищаться Хорнблауэром, который не только на два года младше его (это не имело значения), но младше его, как лейтенант. Значение имели только даты их назначения — по традициям службы к младшему невозможно испытывать уважение. Иное было бы неестественно, и даже попахивало бы французским эгалитаризмом, тем самым, против которого они сражались. Мысль о том, что он заразился революционными идеями, смутила Буша. Он заерзал на стуле, но так и не смог избавиться от этого чувства.