С Ланда - Ян Потоцкий "Рукопись, найденная в Сарагосе"

• Название: Ян Потоцкий "Рукопись, найденная в Сарагосе"
• Автор: С Ланда
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Античность и Средневековье. Традиции бюргерского города и рыцарских поединков. Народные суеверия и легенды юга Италии и Испании. С неизвестной в истории литературы достоверностью Потоцкий воссоздает в своем романе различные типы цивилизаций, социальной психики. Правда, историзм распространяется исключительно на родовые явления. Отдельная личность существует для Потоцкого как интегральная часть целого, это еще не индивидуальность с не повторимым своеобразием только ей присущих черт. Когда человек переступает за порог принятого, узаконенного, традиционного, наступает разрыв, катастрофа. Мера трагизма — это глубина и значительность переживаний человека, приводящих его к столкновению с окружающим миром.

В известном смысле «Рукопись, найденную в Сарагосе» можно назвать исследованием о страстях, их проявлениях и метаморфозах. Едва ли не все герои романа — люди больших и всепоглощающих страстей, раскрываемых в контрастных сопоставлениях, в сближении высокого и низменного, в прозрении прекрасного, в ярости и неистовстве, доходящих до преступления. И снова Потоцкий очень отдаляется от односторонних представлений своих современников, — будь это просветительский апофеоз страстей (Гельвеций) или их церковное осуждение (Ж. де Местр). Проблема страсти — это проблема сложности и противоречивости человеческого характера, хотя и увиденного не в его индивидуальном выражении, а топологически.

Представление о человеке у Потоцкого решительно расходится с «политическим человеком» эпохи Просвещения. Герои романа равнодушно, если не враждебно относятся к политической деятельности, как и сам автор в последние годы жизни. Авадоро, чья молодость прошла в государственных интригах и войнах, проклял «земных полубогов» и на склоне лет проникся глубочайшим отвращением ко всем общественным связям. Тревожным обольщениям света он предпочел, как позднее пушкинский Алеко, кочевую жизнь цыган и естественные отношения.

Подобно тому как Авадоро и отчасти Ворден находят счастье и успокоение в природе, Веласкес видит его в науке. Природа и наука становятся нравственной утопией, в которой человек может обрести духовную независимость и полноту существования. Конечно, Потоцкий был далек от руссоистских иллюзий (история Ундины достаточно выразительна в этом отношении). Трагическая судьба Диего Эрваса, alter ego Веласкеса и самого автора, не оставляла сомнений в хрупкости надежд, возлагаемых на науку. Но Потоцкий чутко уловил внутренний, имманентный характер процесса познания, дающий ощущение относительной независимости.

Ученые, появляющиеся в романе (Ромати, Веласкес, Эрвас), отнюдь не похожи на искателей философского камня, гениальных чернокнижников, вступавших в сделку с дьяволом, или на комические персонажи, в роли которых чаще всего выводились жрецы Эскулапа.

Потоцкий одним из первых ввел в мировую литературу образ ученого, искренне и самозабвенно отдающегося своему призванию, человека высокой нравственной идеи. Труд ученого им опоэтизирован как вдохновенное творчество, без какого-либо намека на привычную для литературы того времени демонизацию. Потоцкий живописал ученых с большим профессиональным пониманием особенностей их психики и процесса творчества. В этом было немало автобиографического. Но и весь роман в некотором роде автобиографичен, он, словно в фокусе, собрал жизненные впечатления Потоцкого.

Когда-то, в годы первых своих путешествий, Потоцкий полемизировал с писателями-рационалистами, забывавшими, что народы состоят из множества людей, а сами люди — из множества противоречий. Говоря о том, что эти авторы награждают своих героев либо одними добродетелями, либо одними недостатками, Потоцкий восклицал: «Но что делать с обширной гаммой отблесков, изменчивых тонов, оттенков и со светотенью?.. Поистине прекрасное творение создаст тот, кто разместит все это на одном полотне, а потом, как выражаются художники, пройдется по живописи барсучьим хвостом или специальной кистью, чтобы отдельные краски СЛИЛИСЬ в одно целое».

Таким «истинно прекрасным творением» стала «Рукопись, найденная в Сарагосе». Не в жанре научных разысканий или путешествий, а в свободной многоярусной композиции из рассказов сумел Потоцкий воплотить свой давнишний замысел, обогащенный новыми наблюдениями и пониманием. Ум, отвергший авторитетные каноны религиозного мышления, не принимал всеобщих абстрактных истин. Не только прошлое, но и будущее не вызывало особых надежд у Потоцкого. Из этого пессимистического отношения к современному обществу вырастали новые нравственные перспективы: на смену универсальному человеку эпохи Просвещения пришел исторически конкретный человек со своими частными интересами, с гуманными идеалами терпимости, равенства, свободы мысли и духовной независимости.

Литературная судьба «Рукописи, найденной в Сарагосе» по-своему, но менее увлекательна, чем ее содержание. Роман, изданный в ничтожном количестве экземпляров, почти не был известен современникам. В 1808 году на страницах выходившего в Петербурге на немецком языке журнала «Ruthenia» появилась «История Зото» с характерным примечанием: «Отрывок из необыкновенно занимательного романа, который был недавно издан в Петербурге и сразу же стал величайшей редкостью, поскольку автор, начавший свою работу в Испании и окончивший ее в буквальном смысле близ Китайской стены, напечатал сие творение в количестве ста экземпляров». Сходные впечатления высказал в 1825 году в «Сыне отечества» И. И. Греч: «Любители истории и литературы долго будут оплакивать преждевременную кончину сего ученого, умного, преисполненного талантами писателя. Я храню как драгоценность странный его роман «Manusrit trouve a Saragosse», начатый в Сьерра-Морене и оконченный у подошвы Китайской стены! Он напечатал только пятьдесят (!) экземпляров этого сочинения, без заглавия, без счета страниц, без конца — курсивными буквами!» Вскоре после казни декабристов, в 1828 году, П. А. Вяземский писал: «Как герой романа Потоцкого, который где бы ни был, что бы ни делал, а все просыпался под виселицами, так и я: о чем ни думаю, как ни развлекаюсь, а все прибивает меня невольно и неожиданно к пяти ужасным виселицам, которые для меня из всей России сделали страшное лобное место».

Этими отзывами исчерпываются высказывания о романе Потоцкого в русской печати первой трети XIX века. Не многим больше было читателей, но среди них был Пушкин.

По-видимому, Пушкин познакомился с «Рукописью, найденной в Сарагосе» на юге России, возможно, в Тульчине в феврале 1821 года.

После возвращения из Эрзурума, в начале 1830 года, Пушкин приобрел книгу Потоцкого «Voyage dans les steps d'Astrakhan et du Caucase» (Paris, 1829) («Путешествия в Астраханские и Кавказские степи»). Это издание, подготовленное известным ориенталистом и учеником Потоцкого Г.-Ю. Кляпротом по рукописи, полученной из Филадельфии, содержит интересные замечания издателя о романе Потоцкого: «Помимо научных сочинений, граф Ян Потоцкий напи сал необыкновенно интересную повесть, лишь частично опубликованную; ее содержание составляют приключения испанского дворянина мавританского происхождения, родом из Гомелесов. В повести этой автор бесподобно изображает обычаи испанцев, мусульман и жителей Сицилии, характеры людей переданы с большой истиной, словом, это одна из самых привлекательных книг, которые когда-либо были написаны. Существуют, увы, лишь несколько ее рукописных копий, та же, которая была прислана в Париж для издания, остается в руках особы, которая должна была ее просмотреть перед опубликованием. Будем надеяться, что одна из пяти копий, которая, как мне известно, находится в Польше и России, рано или поздно появится на свет, ибо эта книга, подобно Дон-Кихоту или Жиль Блазу, никогда не состарится». Эти сведения заинтересовали Пушкина, и по его просьбе графиня Е. К. Воронцова предприняла поиски рукописи романа, обращаясь к родным Потоцкого; но эти усилия не увенчались успехом, о чем она сообщила в письме от 26 декабря 1833 года. Тогда же Пушкин приобрел два парижских издания 1813 и 1814 годов. По воспоминаниям Вяземского, которые можно отнести приблизительно ко второй половине 1820-х—1830-м годам, «Пушкин высоко ценил этот роман, в котором яркими и верными красками выдаются своеобразные вымыслы арабской поэзии и не менее своеобразные нравы и быт испанские». Свидетельство Вяземского подтверждается самим поэтом, подчеркнувшим в «Путешествии в Арзрум» (1835) верность и «занимательность» описаний Потоцкого.

Для поэтики Пушкина верность и яркость — понятия, чаще всего не совпадающие. «Яркость» для поэта почти всегда была синонимом субъективности, односторонности, нарушавшей жизненное правдоподобие. Потоцкий же предлагал редкий случай слияния фантастического вымысла с правдоподобием, экзотического своеобразия с истиной чувств, фактической точности с поэтичностью.