Наварр Момадэй - Путь к Горе Дождей

• Название: Путь к Горе Дождей
• Автор: Наварр Момадэй
• Жанр: Поэзия

Феномену Н. Скотта Момадэя трудно подобрать аналог. Прежде всего, потому что у этой творческой личности множество ипостасей, каждая из которых подобна новому чуду, способному послужить темой самостоятельной беседы и анализа, ибо каждая связана с удивительными открытиями. Путь этого мастера богат откровениями, он полон новаторства во всех сферах творческой деятельности, где бы ни проявлялась щедрая натура этого человека.

---

Я стоял на вершине горы Скотт и смотрел вниз на равнину, заполняющую весь окоём. Порывистый ветер налетает на горные склоны, и временами его можно слышать – он шумит, словно река в ущелье. В давние времена здесь шла бойкая торговля. Лет сто назад кайова и команчи отправлялись от гор Уичито во все стороны на поиски приключений и амулетов, коней и заложников. Порою они пропадали годами, но неизменно возвращались, ибо родная земля крепко держала их. Это священное место, и даже сейчас есть в нем некая первозданность. Антилопы и олени, лонгхорны и бизоны пасутся в лугах или – ближе к горам – прячутся в тенистых рощах. Именно здесь, считают кайова, появился на свет первый бизон.

К северо-западу от гор Уичито виден поросший травой желтый холм. Он получил название Горы Дождей. На западной его стороне сохранились развалины старой школы, куда моя бабушка (в ту пору девочка-дичок с косами) бегала в одеяле-накидке учить английские слова, означающие предметы и цифры. Там она и похоронена…

Твоё по сути имя – имя камня.

Смятённый смертью ум живёт в тени

Неведомого наименованья,

В котором здесь твоё я слышу имя.

Багрово, как охотница-луна,

Светило утра скачет по равнине;

Гора горит; к полудню – тишина

Уже в тени, хранящей это имя

В непроходимой мёртвой плоти камня.

( Перевод А.Сергеева)

Мне интересно вот что: человек изо дня в день видит определенный пейзаж, и увиденное каким- то образом входит в его плоть и кровь. Ведь в процессе жизни именно это и происходит. Ни один человек не может существовать в полном отрыве от родной земли. Такая изоляция немыслима. Рано или поздно мы должны определить свои отношения с окружающим миром – я имею в виду главным образом мир физический: и не только с таким, как он ощущается нами непосредственно, вот в эту минуту, но и таким, каким он открывается нам – куда более достоверно – в длительной смене лет и времен года. Притом отношения эти должны основываться на категориях нравственности. Полагаю, у нас нет иного пути, если мы хотим осознать и сохранить свою человеческую сущность, ибо она, эта сущность, должна находить выражение не только в практической идее сохранения жизни на земле, но и в этической. И это особенно важно именно сейчас, и именно у нас на родине. Нам, американцам, более чем когда-либо – и в большей мере, чем мы это сами сознаем, – необходимо понять, кто мы и что по отношению к земле и небу. Я говорю прежде всего о самом акте воображения и об этической основе нашего отношения к американской земле.

В 1970 году, без сомнения, довольно трудно представить себе, какой была природа Америки, скажем, в 1900 году. Все нынешнее столетие страна наша только и делала, что отрекалась от пасторального идеала, столь ощутимого в искусстве и литературе XIX века. Одно из последствий технической революции в том и заключается, что нас отрывают от родной почвы. По- моему, мы теряем ориентацию, у нас произошло некое психологическое смещение во времени и в пространстве. Мы можем точно знать, где ближайший магазин самообслуживания и сколько осталось до перерыва на обед; но едва ли кто-нибудь из нас знает свое положение относительно звезд или ближайшего солнцестояния. Ощущение естественного порядка стало у нас ненадежным и смутным. Не тронутых цивилизацией мест остается все меньше и меньше.

Точно так же и сфера инстинктивного в нас сокращается – пропорционально утрачиванию нами подлинного представления о ней. И все же я считаю, что мы в силах сформулировать этическую основу своего отношения к земле – понятие о том, какое значение она имеет и должна иметь в нашей повседневной жизни. Более того – найти такую формулировку представляется мне совершенно необходимым. Создается впечатление, по крайней мере на первый взгляд, что этичное отношение к родной земле – нечто совершенно несвойственное большинству американцев, а может быть, чувство к ней еще только дремлет в них. Очень многие из нас относятся к родной земле безразлично. В силу некоторых особенностей моего жизненного опыта мне трудно понять, как подобное безразличие могло возникнуть.

… Ко-сан точно помнила, где родилась моя бабушка. «Вот тут», – говорила она и указывала на комель высокого дерева, а дерево это ничем не отличалось от сотни других, росших в низине на берегу реки Уошито. Сам я не видел никаких признаков того, что хоть один человек когда-нибудь здесь побывал, произнес хоть единое слово или хотя бы коснулся ствола кончиками пальцев. А вот Ко-сан сумела воскресить в своей памяти даже новорожденную. Вероятно, она припомнила и голос моей бабушки: долго и сосредоточенно вслушивалась в себя, пока, наконец, не услыхала его. В роще стоял неподвижный тяжкий зной. Мне подумалось, что сюда-то, к стволу, наверно, сходятся духи.

Благодаря силе народной памяти Ко-сан могла вызывать в своем воображении тот давний звездопад. Для нее не существовало разницы между ее собственным опытом и общенародным (а в равной мере – между преданиями и историческими фактами). И личный, и общенародный опыт вошли в ее память как нечто единое, и то была память родной земли. Родная земля, которую она видела изо дня в день целых сто лет, как бы и была общим знаменателем всего того, что она знала или когда- либо могла узнать, – а знание ее было глубинным. Всеми своими корнями она была связана с родной землей, из ее глубин черпала силы, и сил этих хватало на то, чтобы встречать все неожиданности и противостоять стихии хаоса. Это также помогало ей находить объяснение разнообразным явлениям, в том числе и таинственным. Вот и звездопад 1833 года не был для Ко-сан случайным, никак и ни с чем не связанным. Страшный световой ливень в ночном небе должен был закрепиться в народной памяти, и Ко-сан немало тому способствовала, вызывая его в своем воображении, а затем передавая словами представлявшееся ее мысленному взору. Для этой цели ей надо было привести звездопад в соответствие со своим пониманием вселенной. А когда она рассказывала, например, о Пляске Солнца, то повествование это выражало ее связь с жизнью земли, с солнцем и луной.

Сама Ко-сан и ее народ всегда служили нам примером глубоко уважительного, этичного отношения к земле. Нам бы следовало у них поучиться. Безусловно, в нас самих это чувство к природе, к земле пока лишь дремлет, и на мой взгляд – самое время его активизировать. Мы, американцы, должны вновь научиться воспринимать землю и воздух в аспекте этическом. Мы должны относиться к природе этично или же погибнуть – иного выбора нет.

В наше время экология, пожалуй, важнейшая из наук. Мне думается, ни в одной области индеец не может служить таким авторитетом, как в этой. Если есть какое-нибудь качество, воистину выделяющее его среди других народов, то это, бесспорно, уважение к природе и забота о ней.

Но вернемся к теме об устном повествовании.

«Не иначе как я вместе с другими людьми своего племени участвовала в давнем переселении с верховий реки Иеллоустон на Южные равнины: ведь я видела и антилопу, что резвилась в высокой траве на берегу реки Биг-Хорн, и дремучие леса на горах Блэк-Хиллс. Видела однажды и красные стены каньона Пало-Дуро. Я была с теми, чье становище находилось у подножия гор Уичито, когда начался звездный ливень…»

«Ты и впрямь очень стара, – сказал я. – Сколько же ты повидала на своем веку!»

«Да, пожалуй, что так», – ответила Ко-сан. Затем, медленно повернувшись кругом, кивнула и вновь обратилась в слова – в те слова, что я только что написал. И вновь я остался один в комнате… Кто же такой сказитель? И о ком говорится в предании? Что можно извлечь из тьмы и силой воображения претворить в бытие? Что можно увидеть мысленным взором и поведать другим? Что происходит, когда я или кто-то другой применяем такую силу, как речь, чтобы воздействовать на неведомое? Вот те вопросы, что интересуют меня более всего.

В глубине души я твердо убежден – мы есть то, что сами о себе представляем. Наш лучший удел – хотя бы вообразить кто мы и что во всей возможной полноте – ведь именно это мы и являем собой на самом деле. Величайшей для нас трагедией была бы жизнь, лишенная воображения. Слово письменное – это зафиксированная речь. Чтобы серьезно подойти к вопросу о сути речи и литературы, нам прежде всего следует понять сущность устной традиции. Я хочу предложить кое-какие определения, которые могут быть нам полезны, и с этой целью позволю себе поставить несколько кардинальных вопросов и дать на них гипотетические ответы.

1) Что такое устная традиция?

Это процесс, с помощью которого мифы, легенды, предания и вся сумма народного знания формулируются, передаются от одного к другому и сохраняются в языке с помощью слова устного – в противовес слову письменному. Иначе говоря, устная традиция – это совокупность всех этих элементов.

2) Каково соотношение между искусством и реальностью в рамках устной традиции?