Вадим Бакатин - Избавление от КГБ

• Название: Избавление от КГБ
• Автор: Вадим Бакатин
• Издательство: Новости
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-7020-0721-2

«Организация, которую мне предстояло возглавить, чтобы разрушить, имела не только стойкую и заслуженную репутацию беспощадного карающего меча компартии, но и сама могла разрушить кого и что угодно. КГБ и его предшественники в лице ВЧК, ГПУ, О ГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ составляли основу тоталитарного режима, без которой этот режим просто не мог существовать. Конечно, КГБ времен перестройки хотелось выглядеть более респектабельным, но длинный и тайный шлейф злодеяний и беззаконий мешал этому. До сих пор это было государство в государстве — хотя все более и более терявшее свое главное оружие, с помощью которого оно пыталось заставить людей верить в то, во что они не верили.»

^{(Вадим Бакатин)}

---

Я сказал ему, что не верю. Горбачев здоров. Это только что подтвердил Ревенко. Встав, я направился к двери. Янаев — следом. «Постой, — говорит, — не уходи». — «Нет, я в эти игры не играю».

Вернувшись в свой кабинет, написал на имя Янаева заявление об отставке. «В связи с несогласием с антиконституционным отстранением от власти Президента СССР, — говорилось в нем, — не считаю возможным исполнять обязанности члена Совета безопасности. Прошу принять это к сведению». Мой секретарь, Саша Дворядкин, отнес заявление в приемную вице-президента.

Рабочий день девятнадцатого прошел как-то бестолково. Изучал документы самозваного комитета, разговаривал по телефону, по телефону же давал интервью. Вместе с Сашей очистили сейф, перебрал документы, что-то порвал, что-то приготовил к сдаче.

Я не исключал, что меня могли арестовать.

Но с самого начала путча я ни на минуту не сомневался в том, что заговорщики действуют незаконно. Объявление ГКЧП и чрезвычайного положения антиконституционно. Я не верил, что Горбачев болен. Ведь если и вправду что-то случилось, где официальное заключение врачей? Это же элементарно. А тут — сплошная галиматья. Вчера еще Президент был здоров, а сегодня он уже «в прострации». И сообщают об этом не врачи, а некий ГКЧП. Единственное, чего я в те часы опасался, так это насилия над Михаилом Сергеевичем. Ведь если заговорщики пустились на крайние меры, значит, в оправдание своих действий они могут отойти и на то, чтобы сделать Горбачева действительно «больным».

Не скрою, что лично я находился в определенной растерянности. Одно дело осудить. А что делать? Я не представлял себе, как далеко могли пойти заговорщики. Судя по их заявлениям, они были настроены весьма решительно. И что же — звать людей на улицы, где уже вовсю разворачивались танковые колонны? Мне это представлялось опасным, чреватым кровопролитием. Бастовать, когда уборочная в разгаре? Что в итоге?

Но к вечеру настроение изменилось. Обстановка в стране накалялась. Судьба Президента страны была до сих пор неизвестна. На мои неоднократные попытки связаться с ним по спецсвязи звучал один ответ: «Связь на повреждении». Позвонил Крючкову: «Как связаться с Президентом?» Он отвечает очень вежливо, вкрадчиво, как будто бы знает абсолютную истину: «Не волнуйтесь. Сейчас нельзя. Михаил Сергеевич болен, но скоро все будет хорошо и Вы сможете с ним поговорить…»

Стало известно, что блокировано телевидение, радио, информационные агентства. Запрещены многие средства массовой информации. Откликнувшись на призыв российского руководства, тысячи москвичей шли к зданию российского парламента, чтобы защитить демократию, отстоять свободу. Вокруг «Белого дома» возводились баррикады.

Решение о роспуске Совета безопасности было неконституционным. А что же я? Ушел — и все? Что-то не так. Решил выступать как член Совета безопасности, не признавая постановления о приостановлении его деятельности.

На следующий день, лишь только пришел в Кремль, написал новое заявление Янаеву. «Вчера утром я информировал Вас о невозможности исполнения обязанностей члена Совета безопасности в связи с несогласием антиконституционного смещения с поста Президента СССР М. С. Горбачева. Насколько я понимаю, это заявление сегодня уже не имеет смысла, после того как группа лиц, образовавших ГКЧП СССР, приостановила деятельность Совета безопасности.

Мне представляется, Вы прекрасно осознаете неконституционность этого, как, впрочем, и других постановлений этого неконституционного органа, на который «советское руководство» возложило управление страной.

Как и прежде, я не намерен и не имею права участвовать в антиконституционных действиях вновь созданных органов и не могу признать законным «приостановление» ими деятельности законных структур. У меня не остается иной возможности, кроме как просить Вас употребить свое влияние для того, чтобы начатый 18 августа государственный переворот не привел к кровопролитию и массовым жертвам. Пока не поздно, надо одуматься и не заходить слишком далеко. Первое, что надо сделать, вернуть войска в казармы и освободить М. С. Горбачева. У Вас есть еще исторический шанс, и Вы не должны его упускать».

Отправив это свое заявление через секретариат Янаева, пошел в кабинет к Примакову. Он был у себя не один. Тут же находился президент Научно-промышленного союза Аркадий Вольский. Я предложил выступить с совместным заявлением по поводу событий и передать его по каналам ТАСС. Обсуждали, как это лучше сделать. И вдруг Примаков говорит: «Давайте, пусть лучше каждый выступит со своим собственным заявлением». Мне это, честно говоря, показалось несколько странным, и я ушел из его кабинета, даже не простившись. По всей видимости, на Примакова мой уход произвел какое-то впечатление. Через несколько минут он появился у меня вместе с Вольским с готовым текстом нашего совместного заявления: «Считаем антиконституционным введение чрезвычайного положения и передачу власти в стране группе лиц. По имеющимся у нас данным, Президент СССР М. С. Горбачев здоров. Ответственность, лежащая на нас, как на членах Совета безопасности, обязывает потребовать незамедлительно вывести с улиц городов бронетехнику, сделать все, чтобы не допустить кровопролития. Мы также требуем гарантировать личную безопасность М. С. Горбачева, дать возможность ему незамедлительно выступить публично».

Прежде чем передать заявление средствам массовой информации, решили связаться с Александром Бессмертных. Ведь если под текстом заявления будет стоять еще и подпись министра иностранных дел, полагали мы, это придаст ему большую значимость. Прямо из моего кабинета Примаков разыскал Бессмертных. «Саша, — говорит, — вот мы тут с Бакатиным такое заявление написали. Давай я его тебе прочитаю… Как ты на это дело смотришь?» Бессмертных, сославшись на то, что необходимо осуществлять преемственность внешнеполитического курса страны, сказал, что ему не следует подписывать этого. Решили передавать заявление за двумя подписями. Примаков позвонил в ТАСС, но ему ответили, что подобного рода документ сейчас передать вряд ли получится. Тогда Вольский забрал бумагу и сказал, что распространит по каналам Интерфакса. Через несколько часов наше заявление уже передавали по радио.

Вечером позвонил из «Белого дома» Николай Столяров, председатель комиссии партконтроля ЦК КП РСФСР. «Вадим Викторович, — сказал он мне, — я говорю из кабинета Руцкого. Александр Владимирович просит Вас как-то повлиять на маршала Язова. Нам известно, что войска готовятся к штурму здания российского парламента. Попытайтесь уговорить министра обороны не делать этого. У нас тут люди вооружены. Может пролиться много крови». Я пообещал выполнить просьбу вице-президента России и тут же набрал номер телефона маршала Язова. Он был у себя в кабинете. «Дмитрий Тимофеевич, — говорю, — ваши десантники намерены штурмовать «Белый дом». Прошу Вас отказаться от этого». «Вадим Викторович, — отвечает Язов, — мы с Вами давно знакомы. Неужели Вы думаете, что я позволю десантникам штурмовать «Белый дом»? Я гарантирую: никакого штурма не будет».

Не знаю почему, но мне показалось, что Язов говорил со мной откровенно. Я тоже тогда не верил, что десантные войска будут использованы для штурма «Белого дома». Позвонил Руцкому. Трубку снял Столяров. «Знаете, — сказал я ему, — после разговора с Язовым у меня создалось впечатление, что десантники не пойдут на штурм «Белого дома». По крайней мере, Язов мне это пообещал».

Утром следующего дня мы вместе с женой были вынуждены выехать за город. Погода была жуткая. Ливень. На дорогах пробки. До окружной дороги добирались около часа. Вдруг в машине раздается телефонный звонок. Поднимаю трубку. Ельцин. «Вадим Викторович, — говорит, — могли бы Вы приехать в «Белый дом». Дело в том, что к часу дня на сессию обещал приехать Крючков. Депутаты требуют его объяснений. Хорошо бы, в связи со вчерашним Вашим с Примаковым заявлением, Вы выступили как член Совета безопасности после Крючкова. Это было бы очень полезно. Кроме того, я договорился с Крючковым в 6 вечера лететь к Горбачеву. Но сессия не хочет меня отпускать, видимо, это опасно».

Я тоже считал, что это опасно. «Борис Николаевич, — отвечаю, — давайте лучше я полечу, Примаков, но Вам не надо лететь. А выступить на сессии я согласен».

Подступы к «Белому дому» были сплошь перекрыты. Остановив машину на Калининском проспекте, я пошел пешком. С того дождливого дня уже прошло несколько месяцев, но свои ощущения помню отчетливо, как если бы это случилось вчера. Таких сильных впечатлений, по правде говоря, в моей жизни было немного.

Сотни, тысячи людей — ветераны войны с орденскими планками на вымокших пиджаках, студенты с трехцветными повязками на рукавах, продрогшие женщины и школьники — смотрели на меня. Или мне это казалось? Почему-то я чувствовал себя виноватым перед ними. Проходя через живой коридор защитников «Белого дома», я ожидал упреков, но они пожимали мне руки, улыбались, помогали перелезать через ограждения.