Наталия Медведева - Отель "Калифорния"

• Название: Отель "Калифорния"
• Автор: Наталия Медведева
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-264-00669-5

Роман «Отель Калифорния» рассказывает о судьбе фотомодели в Америке, о проблемах бизнеса «бабочек-однодневок». Как и ее муж, писатель Эдуард Лимонов, Наталия Медведева использует в своей прозе современную лексику, что делает ее книги живыми и эмоционально-убедительными.

---

— …да, я пошлю вам только пять моделей. Но вы должны обещать, что не будете обращаться в другие агентства. Иначе я пошлю вам пятнадцать моделей! Устраивать такую катавасию из-за часа работы… Кто там? — обратилась Джоди за перегородку.

— Это я, Джоди! — Насте не надо было называть имени: ее акцент Джоди тоже легко различала.

— Настия, иди сюда! Простите, сэр… в понедельник, сэр. Спасибо… всего хорошего… — Джоди положила трубку и обмахнулась фотографией какой-то модели. Весь стол был завален фотографиями.

— Эти люди сводят меня с ума! Я тебе говорю, Настия. Они такие дешевки! Я тебе говорю…

Джоди достала из-под стола сумку и из нее термос. С кофе. Сидя в офисах, Америка выпивала в день от пяти до восьми стаканчиков светло-коричневой жидкости на человека. Настя знала, что еще в сумке у Джоди в алюминиевой бумаге есть какая-нибудь еда.

Из кофи-шопа[13] мужа Джоди. Она почему-то называла его на французский манер Жаком. А сам Жак был русским, из Шанхая. Джоди приглашала Арчи с Настей на обед. Арчи тогда сожрал все, что мог, и очень старался понравиться. А Жак с радостью по-русски рассказывал про Шанхай, про Юльку Бринера и вспоминал стишки Саши Черного о старичке, у которого черт-те чего в карманах только нет, и даже баночка с клопами.

Настя показала новые фотографии, отснятые студентом Арт Центра Кентом Маршалом. У бедного мальчика уже в девятнадцать лет почти не было волос. А те, что были — были врощены. Будто маленькие пучки, посаженные в клумбу-затылок.

— Очень хорошие снимки, Настия. Но не советую тебе тратить много времени со студентами. Они талантливые, и у них еще не пропал интерес к творчеству и искусству. Но работы у них нет.

В этот момент раздался важный звонок, и Джоди приложила палец к губам. Затем она начала нахваливать Настю, и та пошла в туалет. Ей неудобно было слушать о том, какая она дисциплинированная, пунктуальная, работоспособная… Впрочем, так оно и было. Четыре часа без перерыва она позировала Кенту. А до этого сорок пять минут ехала по чудовищному фривею в Пасадену. Зажатая с двух сторон громадными грузовиками, она обеими руками вцепилась в руль. Это была ее первая самостоятельная поездка по фривею.

И он, как подлая змея, извивался, будто издеваясь — «Хочешь свободу? На, получай! Не хочешь, чтобы Арчи тебя возил? Крути баранку!»

Когда Настя пригрозила Кенту, что от голода будет eat him[14], он засмеялся.

— Ты знаешь, что значит это выражение? В Советском Союзе делают… «орал» секс?

Настя захохотала, а потом, обидевшись за Советский Союз, который Кент представлял иной планетой, стала подшучивать над ним.

— Я знаю, что тебе известно о России — ГУЛАГ, водка, Солженицын, фигурное катание, икра, рефьюзник, да?

Кент не стал возражать тогда — Настя была его первой живой знакомой из СССР. До нее он видел фотографии (действительно!) фигуристов и жены Хрущева.

Когда Настя вернулась из туалета, Джоди закричала, что ее взяли, и что она не сомневалась, и что она счастлива — «Я выбила из них сто долларов в час!»

Настя сидела перед зеркалом в спальне и расчесывала выкрашенные в розоватый цвет волосы. Уже не раз ее брали для шоу в салон «John Peter's» в Беверли-Хиллз. Платили за демонстрации причесок немного, но зато в любое время можно было подстричься бесплатно, и волосы всегда были ухоженными. «Теперь туда не раньше, чем дней через десять можно будет пойти. Десять дней с побитой физиономией… Мудак». Названный злым шепотом «мудаком». Арчи открыл дверь в спальню. Он позвонил Джоди, и та негодовала: «Сто долларов, сто долларов в час!» Арчи и сам вознегодовал — во-первых, он не знал об этой сумме, а во-вторых, тут же подсчитал и ужаснулся потере.

— Ты о'кей, зайчик? Что ты делаешь?

Настя попросила его уйти и в следующий раз без стука не входить. Она всегда его об этом просила, но он всегда врывался. «Что тут такого? Это же моя квартира! Моя спальня!» — не понимал он. В конце концов Настя сказала ему, что имеет право на privacy[15], что может быть занята изучением прыщика на попе! Ей казалось это таким элементарным правилом, естественным делом — тук-тук — постучать в дверь.

Арчи пошел в ванную, и она услышала, как он писает. Даже струя его мочи казалась наглой. Заявляющей будто о себе: «Это я. Арчи! Писаю!»

Настя подумала, что не только не любит его, но и перестает уважать. Хотя в нем были качества, заслуживающие уважения. На него можно было положиться. Стоило позвонить ему, сказать, что испортился проигрыватель, раковина засорилась или просто, что нет молотка, он тут же примчался бы, все починил… Он бы никогда не ушел! Он бы сидел и молча курил. А если бы говорил, то о ценах на барахолках.

Flea-market fan[16], он знал, на каком из них покупать джинсы, а на каком запчасти для автомобиля. Арчи был первым в эмиграции, открывшим «La Brea Circus» — магазин уцененных товаров, где продавали оптом десять банок сардин, пять банок томатов, три блокнота без обложек… Друг не церемонился с Арчи — когда тот надоедал ему «своим занудством» по телефону, он просто посылал его «на хуй». Другие знакомые не могли позволить себе такой роскоши и мысленно ругали его: «О, ебаный твой лысый череп!» Настю, кстати, не смущала его лысина. Арчи коротко стригся, не отращивая сальных волосиков веером, а обнажая бычью шею.

Читал Арчи только диссидентов. Еще и еще раз перечитывал Солженицына, будто уговаривая себя, убеждая в том, что совершил правильный поступок, покинув СССР. Он склонял «ебаную Советскую власть», как и все, кому она не дала наворовать больше, чем они успели. И прославлял Штаты, свою новую Родину, как и фарцовщики, называющиеся теперь оптовыми продавцами. На Европу Арчи «насрал» и называл ее «шестеркой» Америки. Насте было обидно за Европу — она всегда мечтала о Париже.

Использовав полтюбика мэйк-апа, Настя загримировалась и отправилась с Другом смотреть квартиру. Арчи знал об этом, но ничего не сказал гордо собирающейся Насте. Друг провел с ним беседу и посоветовал ему дать ей делать, что она хочет, и тем самым, может быть, изменить ее решение.

Перед тем как отправиться на осмотр single[17], они с Другом заехали в банк. Прождав в очереди, пока толстый, почему-то показавшийся им arm-dealer[18], мужик упакует свои пачки долларов в атташе-кейс и отойдет от прилавка, Настя протянула номер счета. Поиграв с компьютером, работник банка сообщил, что «Ваш муж, миссис, снял сегодня утром деньги. На вашем общем счету… четыре доллара». Настя нервно засмеялась.

— Ты видишь, Дружок, что я все-таки порядочней его. Ты ведь знаешь, я хотела взять только половину денег, а он взял уже. Все.

Друг дал Насте двадцать долларов, которые она оставила в залог менеджеру дома — религиозному, с пейсами, еврею. Ремонт в квартире был не закончен, но Настя решила все равно переехать через два дня. Менеджер только попросил ее отдать остальную сумму в понедельник, а в пятницу и субботу к нему с деньгами не приходить.

С Другом они съездили в телефонную компанию, и Настя заказала красный аппарат.

По TV опять шел «Даллас». Злодей в шляпе угрожал хорошему в шляпе. Настя подумала, что, может, она не понимает Америку, что такая она, может, и есть на самом деле. «Но в такую я не хочу!» — твердо решила она и почувствовала запах раскаленного металла. Она обернулась — Арчи стоял за ее спиной, и в руке у него была металлическая вешалка, изогнутая на конце — латинской «эн». Она действительно была раскалена докрасна. Левый рукав у Арчи был закатан выше локтя.

— Ты думаешь, я не люблю тебя, зайчик? Вот, смотри.

Настя не успела и слова сказать, как Арчи приложил раскаленное «эн» к тыльной стороне руки. Запахло паленым мясом, и Арчи, скорчившись и чуть присев, убрал от руки вешалку. Ожог был омерзительным. Настя вдруг подумала, что Арчи это сделал не только для нее, но и для своей «новой Родины» — русское «эн» она принимала бы за «аш». Ей совсем было не жалко шантажиста Арчи. Она дала ему пощечину, он успел выкрикнуть: «За что?!», и ушла в спальню.

Она могла поделиться только с Другом… Бедняга, он оказался между двух огней. Но Настя чувствовала, что он больше на ее стороне. Он стал отвлекать ее историей о Люське. Как раз вошел Арчи с перевязанной уже рукой. Он сел у зеркала — бледный, с грустными темными глазами. А Настя засмеялась — Люська нашла себе богача. Владельца куриной фермы. Она пригласила Друга на обед и продемонстрировала содержимое холодильника — в морозилке лежало шесть кур, на полках куриные ноги и шесть коробок, по десять в каждой, яиц. Настя смеялась, Арчи — бледнел. Она попрощалась с Другом и закрыла глаза.

— Зайчик, ну давай же поговорим. Не будь такой жестокой. Скажи мне, что я должен сделать, как измениться?

Настя лежала на кровати, поджав под себя ноги. «Зачем, зачем все это? Он мне не нужен — она взглянула на него — опять не бритый, в футболке с кругами пота под мышками, с черным почти ободком у шеи… Ему никогда не придет в голову бросить в стиральную машину свое грязное, вонючее белье. Свои трусы с пятнами кала на отвисшем заду или «семейные», в которых, даже когда они надеты под узкими джинсами, впечатление, что у него мошоночная грыжа!» Настя чуть не взвизгнула. А Арчи все сидел, раздвинув ноги, в протертых на «мошоночной грыже» джинсах. «Если бы я его любила, я бы ничего, ничего этого не замечала. А я ненавижу…»