Юрий Любопытнов - Огненный скит

• Название: Огненный скит
• Автор: Юрий Любопытнов
• Издательство: Сергиев Посад
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002
• ISBN: 5-7394-0015-5

Публикуется на сайте «Хотьково в сети» http://hotkovo.net.ru

© Юрий Николаевич Любопытнов

© Оформление электронной версии - ПавелЪ

Об издании

Роман «Огненный скит» (в первом издании «Золото викингов»), написанный на основе легенды о поисках клада, зарытого на одном из островов Соловецкого архипелага, охватывает целый исторический пласт жизни Российской империи.

Ведь поиски клада, волею судьбы оказавшегося в подземелье старообрядческого скита среди болот Русского Севера, начавшиеся чуть ли не в ХI  веке, продолжаются по сей день. По преданию, опасаясь нападения русских, викинги спрятали награбленное золото, зарыли в земле, решив для себя: «Будем живы – вернёмся за сундуком. Погибнем – он не достанется никому». Но именно этого последнего довода не пришлось никому узнать... Мысль о возможности разбогатеть вдруг, сразу будоражит умы. И вот уже Изот, владеющий тайной клада, гибнет от рук спасённого им Антипа, но тайну не выдает....

Сюжет романа захватывает и увлекает ещё и потому, что написан он простым и доступным языком, с характерными для того или иного персонажа особенностями речи. Живое слово героев, их искренность легко соотносятся с временем, когда происходят события. Все это придаёт роману в целом своеобразный колорит, отличающий творчество автора.

Перед вами первый том Собрания сочинений, в который входят роман «Огненный скит», рассказы и литературные портреты Ю. Казакова и А. Чикова.

В рассказах автор сумел создать ёмкий, народный, своеобразный характер своих персонажей. Люди, которых он изображает, по преимуществу работяги-мужички, народ мастеровитый, привыкший экономить и выгадывать, а то и подработать, потому что лишний рубль никогда не помеха. И – русская душа! – почти все любят провести время повольготней, языки почесать, выпить, побалагурит, подразнить кого-то».

О творчестве Ю.Н. Любопытнова

«Юрий Любопытнов из плеяды тех писателей, голос которых не сразу услышишь, как не сразу услышишь пение пеночки в многоголосом лесном хоре», — писал в свое время о творчестве молодого Любопытнова писатель Владимир Мирнев. И действительно, Любопытнову чуждо стремление выделиться, заявить о себе эпатажно. Он делает своё скромное дело — описывает жизнь, быт, характеры, поступки наших земляков, жителей Радонежья, неоднозначные, комичные и драматичные, порой доходящие до трагизма, но не противоречащие укладу их жизни.

Разнообразие жанров — от эсcе, лирической зарисовки, до рассказа и повести, — преданность теме любви к малой родине, к историческому прошлому родного края, отличает творчество писателя. А трилогия «Золото викингов», состоящая из романов «Огненный скит», «Мурманский сундук», «Озеро призраков» является подтверждением того, что и эпический жанр ему по силам. Что предшествовало написанию трилогии? Какими путями пришёл к теме, включающей в себя далекое прошлое и современность, как объединил героев непростой сюжетной вязью? Размышляя об этом нельзя оставить в стороне творческий путь писателя, особенности его художественного восприятия мира.

После службы в армии, окончив факультет журналистики МГУ им. Ломоносова, он работал в периодической печати, но никогда не оставлял занятий литературой. Увлечённый магической силой художественного слова, много времени уделял творчеству. Опубликованный в районной газете рассказ «Гамаюн» — один из первых таких опытов, привлекший внимание читающей публики к начинающему прозаику. Мужественно переживая критику своих творений, он с упорством и вдохновением работал над новыми рассказами…

Известно, что многократно маститыми писателями разных эпох воспеты были подмосковные места. Однако, когда свои рассказы стал публиковать М. М. Пришвин, сколько нового вдруг открылось для всех в описании природы Подмосковья.

Так и рассказы Любопытнова о людях Подмосковья, о замечательных окрестностях Хотькова, Абрамцева, где каждая деревенька, село, поселок — целая россыпь интереснейших исторических фактов, заставляют нас по-новому открыть для себя окружающий мир, наше замечательное Радонежье. Взглянуть и вдруг ощутить свою причастность к нему, ощутить на себе дыхание давно минувших дней. И именно такие чувства возникают, когда читаешь историческую повесть «Сеча на Клинском лугу». События, описанные в ней, разворачиваются здесь, неподалёку от Хотькова, в местах, где все освящено именем Сергия Радонежского. Автор обладает качеством видеть всё, как впервые, без груза привычки, и это делает его рассказы, повести по-особому привлекательными. Каждая книга его — своеобразная экспедиция в неведомую удивительную страну, где ждут нас новые открытия. Именно такой воспринимается и трилогия «Золото викингов».

Первый роман «Огненный скит» (в первом издании «Золото викингов»), написанный на основе легенды о поисках клада, зарытого на одном из островов Соловецкого архипелага, охватывает целый исторический пласт жизни Российской империи. Ведь поиски клада, волею судьбы оказавшегося в подземелье старообрядческого скита среди болот Русского Севера, начавшиеся чуть ли не в ХI веке, продолжаются по сей день. По преданию, опасаясь нападения русских, викинги спрятали награбленное золото, зарыли в земле, решив для себя: «Будем живы — вернёмся за сундуком. Погибнем — он не достанется никому». Но именно этого последнего довода не пришлось никому узнать… Мысль о возможности разбогатеть вдруг, сразу будоражит умы. И вот уже Изот, владеющий тайной клада, гибнет от рук спасённого им Антипа, но тайну не выдает.

Год за годом идут десятилетия, но мысль о сундуке с богатством не оставляет Антипа Маркелыча и на смертном одре он сыну на прощание говорит: «Так вот о главном. Не хочу умирать, не сказав тебе… Ты у меня один остался… В том скиту большое богатство зарыто — сундук мурманский, древний, найденный в Соловках во время раскола, с тех пор и сохранился. В нём большое число монет старинных, каменьев разных самоцветных и другого. Весом он в три с лишком пуда… Я всё искал его, да не нашёл. Видно, тебе придется».

Перипетии, доставшиеся на долю Степана — сына Антипа Маркелыча, являются своеобразным продолжением преступного пути, на который однажды ступил отец. Вряд ли ждёт сына удача, ведь он тоже пошёл на убийство, ничем не оправданное, ведомый лишь стремлением спасти собственную жизнь…

Сюжет романа захватывает и увлекает ещё и потому, что написан он простым и доступным языком, с характерными для того или иного персонажа особенностями речи. Живое слово героев, их искренность легко соотносятся с временем, когда происходят события. Все это придаёт роману в целом своеобразный колорит, отличающий творчество автора.

Говорят, что золотой запас писателя — это его мысли и наблюдения, сделанные им в течение жизни. Иными словами — биография автора. Писатель неизбежно опирается в своём творчестве на собственный опыт, знания, почерпнутые из жизни, из общения с современниками, земляками.

И ответы на многие вопросы, касающиеся личности Юрия Любопытнова, условий, сформировавших мировоззрение и мироощущение, тоже в его биографии. Родился он в простой семье: отец работал шофером, мать бухгалтером в ахтырской артели. Когда началась Великая Отечественная война, и отец воевал на фронте, мать с годовалым сыном взяли к себе в деревню Кудрино в пяти километрах от Хотькова её родители, дедушка и бабушка Юры Ворносковы Алексей Дмитриевич и Любовь Николаевна. В этой знаменитой деревне и прошло его детство. После возвращения отца из госпиталя, в 1946 году в Хотькове был выстроен бревенчатый дом, в котором и прошла жизнь писателя. Однажды отец принёс толстую тетрадь и сказал: «Пиши, сынок, дневник. Ты уже большой, записывай, что за день произошло». Юре тогда шёл девятый год, он послушался отца и стал вести дневник. Оказалось, что это было не простое дело, дальше записей о том, когда встал, умылся, куда и с кем ходил гулять, какая погода, дело не пошло. Позже в середине пятидесятых годов, став постарше, он вел дневник постоянно, в нём и мысли кое-какие появились. Теперь интересно бывает в него заглянуть…

«Не знаю, — говорит Юрий Николаевич, — возможно дневник сыграл свою роль — приобщил к «писательскому» труду, а, может быть, то, что я рано начал читать и читал много, как говорится, запоем. Любил, как многие мальчишки, приключенческие книги, рассказы о географических открытиях, путешествиях. Прочитал как-то Робинзона Крузо, сюжет так захватил меня, что захотелось знать, как сложилась судьба героя книги по возвращении с острова. Выяснил, что у книги есть продолжение, но нигде его так и не смог раздобыть. И вдруг подумал: чего искать? Попробую-ка я сам написать продолжение. И тогда же, классе в пятом, стал писать стихи. Годам к пятнадцати кое-что получилось, на мой взгляд, и хотя никому о своем увлечении не говорил, в школе как-то узнали о моих стихах… Уже тогда писал я много, пробовал себя в разных жанрах. Пожалуй, только драмы не писал».

Конечно, всё это отнимало массу времени, вполне естественно, что не столь горячо любимые предметы, вроде математики, физики, выпадали из поля зрения юного литератора. Ругали в школе, поругивали дома, но в целом родители относились с пониманием к увлечению сына и даже поощряли…

Еще, наверное. дом Ворносковых — деда с бабушкой, где жил маленький Юра с матерью, пока отец был на фронте, — та жизнь, запечатлевшаяся в сознании, как на фотопленке, не могла не повлиять на дальнейшее творчество. Дед был резчиком-ковшечником. И не только ковши резные, но и невиданной красоты лебеди и диковинные птицы выходили из-под его рук. А запах свежих стружек, дерева наполнял тогда избу, придавая сказочность всему происходившему.

Может быть, в Кудрине военных лет и были истоки того, что позже, в зрелые годы, выльется в рассказы о жизни и людях деревни, об их заботах, радостях. И сегодня, нет-нет, да и вспомнится Любопытнову кудринское детство со скотным двором, поездки на лошади с бочкой за водой, престольные праздники, что так широко и безоглядно отмечали всей деревней, тогдашние песни и разговоры резчиков-артельщиков…

И контуры небольшого подмосковного Хотькова невольно угадываются в современных его рассказах. Города, тяготеющего к деревне. Это с годами он стал промышленным центром, настоящим городом, но основа, опора и крепость его — всё же деревня. И в основе характеров нынешних хотьковцев — характеры предков, что жили в Мутовках, Кудрине, Ахтырке. Об этих людях — рассказы Любопытнова. Его сборник «Три месяца лета» — рассказ о людях нравственно чистых, трудолюбивых, умеющих ценить хорошую шутку и добрый разговор. Книга была издана в 1988 году в издательстве «Советский писатель» 30-тысячным тиражом.

Ещё будучи студентом факультета журналистики МГУ, начиная с 1963 года, Любопытнов много печатался в районной газете «Вперёд». Тогда-то читатели и познакомились с его стихами, рассказами, повестями. Это был поиск жанра, поиск своего места в литературе. Но предпочтение в творчестве Юрий Любопытнов стал отдавать рассказу. Постепенно он вытеснит остальные литературные пристрастия. И хотя поначалу из «толстых» журналов приходили лишь доброжелательные рецензии с вежливым отказом в публикации, Любопытнов не сдавался, с завидным упорством продолжая работать. Правда, иногда у писателя закрадывались сомнения: «Уж не графоман ли я? Пишу, пишу, сколько лет уже посылаю свои рассказы, и никак их не принимает «большая» литература», — досадовал, скорее, сам на себя, чем на кого-либо молодой литератор. И, как нередко бывает, помог счастливый случай…

Пришел в районную газету «Вперёд» в 70-х годах новый редактор А. В. Диенко, прочитал рассказы Юрия Любопытнова и предложил ему познакомиться с писателем, что живет в Абрамцеве. Что, мол, в своём соку вариться? Пусть настоящий писатель оценит твоё творчество! Так состоялось знакомство с Юрием Казаковым, известным писателем, чьими рассказами зачитывались тогда не только у нас в стране, но и далеко за пределами тогдашнего Советского Союза.

Это Казаков в одном из писем-рекомендаций назвал Любопытнова «рассказчиком чистых кровей», разглядев в нём тот дар, что отличает человека, просто владеющего пером, от настоящего писателя. И ещё назвал Любопытнова «писателем перспективным». Лестные характеристики подтвердились в дальнейшем, в 1982 году, когда в «большой литературе» — журнале «Москва» — был опубликован первый рассказ Любопытнова «Заступник Кузьма Лычков», и в 1983 году, когда Любопытнов — участник Y общемосковского Совещания молодых писателей — был отмечен в числе лучших. Тогдашний секретарь правления Московской писательской организации О. Попцов назвал его и нескольких других авторов «подлинным открытием совещания». А год спустя, кому дорог был писатель Ю. Казаков, увидели его глазами Ю. Любопытнова, написавшего в «Литературной России» очерк «Дом в Абрамцеве», посвящённый памяти безвременно ушедшего из жизни Юрия Казакова. И тогда многие смогли убедиться, что Любопытнов оказался достойным учеником. Его «Дом в Абрамцеве» — прекрасно написанный рассказ об одном из интереснейших писателей-современников, чьё творчество развивалось и совершенствовалось на просторах Радонежья.

Рассказы Юрия Любопытнова, его лирические миниатюры не раз печатались в издававшейся для соотечественников за рубежом газете «Голос Родины», в журнале «Юный натуралист», в других изданиях.

Его рассказы не спутаешь с другими, они написаны у нас, в Абрамцеве, Хотькове. Радонежье стало для писателя с самого начала творческой жизни тем чистым родником, откуда черпает он вдохновение. Интерес к историческому прошлому, желание узнать больше о том, как жили предки в этих удивительных местах, побудили Юрия Любопытнова к поиску фактов, подтверждающих догадки. Почему, например, здесь, вблизи Хотькова, — урочище Казаково? Что прячется за этим названием? Вот уже рождается замысел исторических повестей «Радонежская засека» — одна из них — о том, как отбивались от нашествия ордынского наши предки, отрезая путь врагу огромными лесными завалами-засеками.

Немало тропинок исходил Юрий Любопытнов по нашему краю, немало книг переворошил, прежде чем написал свою «Сечу на Клинском лугу», закончив ее словами: «До сих пор под Кудрином известны места, связанные с битвой, прошедшей между казаками и мужиками в 1609 году. Луг под деревней, где сошлись два отряда, до сих пор зовется Клинским. Рядом с ним склон прозывается Сеча, а поляна у ведущей в село Озерецкое зарастающей теперь дороги, где была стоянка сечевиков, зовется Казаково».

Он несколько лет возглавлял краеведческий отдел Государственного музея-заповедника «Абрамцево». Буквально физически соприкасался с прошлым Радонежского края​, знакомясь с историей экспонатов, уже собранных и поступающих.

Изданную в 2004 году книгу «Хотьково и его окрестности» автор закончил послесловием — призывом к землякам пополнить музей материалами из домашних архивов. «Всё это не только интересно, но и крайне важно сохранить для наших детей и потомков, чтобы они выросли людьми, ведающими свою родную отечественную историю».

Последняя книга, получившая лестные отзывы читателей — повесть «Свет над Маковцем» — о юности Варфоломея, будущего Сергия Радонежского. Книга задумывалась, как первый шаг на пути к празднованию 700-летия со дня рождения православного святого.

Любопытнов полон творческих замыслов, он много и увлечённо работает, всё глубже осваивая новый для себя жанр исторического романа.

Писатель, казалось бы, далекий от проблем современности, увлечённый творчеством, по-своему участвует в жизни родного края и страны. Своими произведениями он прокладывает пути от прошлого к настоящему и будущему. Без такой связи времен трудно выстоять в том бесконечном потоке преобразований, что захватывает наше общество и порой ведет к утрате достойных жизненных ориентиров.

Многое уже сделано, написаны рассказы, повести, исторические романы, эссе. Поиск «золота викингов» продолжается. Продолжается и творческий поиск писателя. Он ищет ответы на сегодняшние вопросы, пристально вглядываясь в прошлое. Он рассказывает о прошлом так, чтобы каждый почувствовал себя ответственным за происходящее сегодня. Ведь и оно, это сегодня, неизбежно станет прошлым.

Ксения Кальянова

---

Антип добрался до Сухого Брода, взял у Никонора лодку — Дарью тоже уже похоронили — и отправился знакомым путём до Лиховой поляны. Он не знал, что скажет старцу, как себя поведёт с ним, считая, что кривая куда-нибудь да выведет. Ему просто хотелось проверить свои сомнения: чем больше он думал, тем больше болотный старец напоминал ему Изота. Ещё в ту встречу, когда он впервые увидел его, тогда уловил какое-то сходство с кем-то знакомым, только не мог опредлить, с каким знакомым. И только сейчас сообразил, что напомнил он ему Изота.

Ему теперь стало понятно поведение старца при появлении Антипа. Если он узнал Антипа, как он должен был отнестись к своему врагу? Ведь Антип враг ему, его убивец. Он столкнул Изота в трясину и не подал руку помощи. Каким-то образом Изот выбрался из болота, но не стал мстить Антипу? На его месте Антип бы отомстил своему обидчику. Однако Изот был не такой. Воспитанный в староверской общине, он не обагрил бы руки в крови.

А может, это и не Изот. Думается так Антипу да и только. У Изота не было шрама через всё лицо, а у того старца?.. Ну и что такое шрам. Антип не знает, что с Изотом потом произошло, может, и шрам появился в результате каких-то деяний…

Так в догадках, в спутанных мыслях плыл Антип по реке к Лиховой поляне, не боясь досужих разговоров о гибельном этом месте.

Вот и валун, напоминающий голову лошади. Он привязал лодку к стволу ольхи, засунул взятый из дома топор за пояс, перекинул через плечо котомку с запасом еды и пошёл в сторону Лиховой поляны.

Он здесь не был больше года и в памяти были свежи ориентиры, которые он запоминал, когда с Василисой добирался до старца. Лес не изменился. Только, может, кусты немного подросли. Однако он плутал, несколько раз возвращался, стараясь отыскать незаметную тропку.

Проплутав более часа, он подумал, что заблудился и у него сжалось сердце от этой мысли. Однако он нашёл Лихову поляну. Вот и дубы, вот и хижина. Почти не изменилась, только стала чернее, чем была. И поляна вокруг неё заросла густой травой, лебедой, крапивой и чёрной полынью почти по пояс. Ни следочка, ни примятой былинки…

Сердце Антипа громко стучало, когда он ступил на прогнившее крылечко и толкнул дверь. Она была не заперта. Он вошёл в хижину. Пол был ещё довольно крепкий и можно было без опаски ступать на половицы. В маленькое оконце, затянутое по углам паутиной, проникал тусклый свет. Почти половину помещения занимала русская печь с полатями, у окна стоял сколоченный из грубых досок стол, был колченогий табурет и сухая осиновая плаха, вернее, чурбак с прибитой к торцу доской, как определил Антип, тоже в виде табурета. На стене висела самодельная полка. На ней лежала глинянная миска с отбитым краем, несколько фарфоровых чашек, потерявших первоначальный блеск и краски, которые слиняли. Глиняный горшок, кринка. Из утвари более или менее нормальный вид имел небольшой на четверть ведра медный самовар с конфоркой. Но заварного чайника, как ни осматривал Антип помещение, не нашёл. В углу валялся светец, сделанный из дубового корня и двух привязанных к нему полосок ржавого железа, куда вставляли лучину. Маленький огарочек свечи стоял на полке. Больше ничего не было.

Антип заглянул в маленький чуланчик, где валялись нечто наподобие сит или лукошек, ушат, но было темно и Антип не стал ничего трогать и смотреть. Висела полуистлевшая одежда. Антип снял с гвоздя оказавшийся под рукой кафтан, вынес на крыльцо. Даже было трудно определить, что это кафтан, настолько он обветшал и рвался при малейшем прикосновении, истлевший и заплесневевший так, что Антип с трудом распозновал, какие части остались от одежды. Его привлекла единственная позеленевшая медная пуговица. Он взял её пальцами и перегнившие нитки оборвались. Пуговица ему была знакома. Где он видел такие простые медные пуговицы, словно на шинели, но без рисунка, гладкие. Он вспомнил — такие пуговицы были на кафтане Изота.

Как кафтан попал сюда? Значит старец это и был Изот! На лбу Антипа выступила испарина. Изот, наверное, узнал его, поэтому и не пустил на порог.

Антип походил вокруг хижины, но никого не было, сходил на родник, ополоснул лицо. Старца не было. Он или умер, или ушёл отсюда. Антип после посещения хижины понял, что старец был Изот. Значит он не погиб. Потом сомнения опять овладели им. Не у одного же Изота на одежде были такие пуговицы. Помнится, он точно такие же видал на ком-то из деревенских, кто привозил на мельницу зерно для помола. С чего он взял, что этот старик со шрамом Изот? Из-за пуговицы? Конечно, старец чем-то напоминал Изота, манерами что ли? Фигура у него была старческая, высохшая. У Изота борода окладистая, широкая, у старца выбеленная сединой, длинная. Что ж могла и поредеть, и спину время согнуть.

Так и не придя к единственному заключению, Антип не слоно хлебавши вернулся домой, но какая-то червоточина жгла его изнутри, когда он вспоминал об Изоте и о болотном старце.

Глава девятая Нечистая мельница

Василиса была на сносях, скоро должны были случиться роды, и Антип от греха подальше отвёз жену в город к родственникам, к жене отцова свояка Герасима, который к тому времени отдал Богу душу и его жена жила одна в большом доме и была рада приезду Антипа с Василисой — хоть на короткое время скрасят её одинокую жизнь.

— Ты ни в чём не сумлевайся, — говорила она Антипу за столом, угощая его и Василису наваристыми дымящимися щами. — У меня есть в городе старая приятельница повитуха. Я завтрева её навещу. Уж она присмотрит за Василисой… Да на крайний случай и доктора есть в земской больнице. Так что родит в лучшем виде.

Антип был рад, что сбагрил Василису на руки бабке Матрёне. Мельница на отшибе, коли что не так пойдёт, до людей не докличешься. Зачем ему лишние заботы.

Доев щи и отложив ложку в сторону, он сказал:

— Я не сумлеваюсь. У тебя ей будет лучше. Приглядите, ежели что. А у нас в лесу на семь, а то и более вёрст ни одного человека. А мне боязно в таких обстоятельствах оставаться одному с Василисой. Мало ли что произойдёт.

— Правильно, Антип, рассуждаешь. При этом деле без женщин не обойтись. А ты один, как перст. Да и что толку от мужика. Мужик он и есть мужик…

Антип стал собираться домой. Матрёна перекрестила его и сказала:

— Ну прощевай, Антип. Загляни через недельку, авось с приплодом будешь. Как рад пополнению?

Антип отвёл глаза, но сказал, кисло улыбаясь:

— Како слово. Конечно, рад.

Прощаясь, Василиса сказала:

— Чтой-то опять я не в своей тарелке. Предчувствие у меня нехорошее…

— Не бери в голову, — ответил Антип. — Родишь, заживём пуще прежнего.

— Я здесь раздумалась очень. И старцу не стала верить. — Она прислонилась к балясине крыльца. Необъятных размеров живот выпирал из широко скроенного платья. — На мельнице это было. Я из склянки, как старец сказывал, по капельке-то его зелье и пила. Пила, а не в здоровье мне оно. Позеленело оно, тухлым из него несёт. Думаю, обманул старец… Вся в думах и извелась.

Антип проглотил неожиданно подступивший к горлу комок. Вспомнил, как вылил снадобье в реку, а в склянку набрал забортной воды. Отвёл глаза, чтобы не увидеть взгляда жены и пробормотал:

— Знамо, колдун старик. Я ж тебе тогда ещё говорил.

— Я уж было и согласилась в душе с тобой…

— А что же помешало, — Антип подозрительно взглянул на жену.

— Сон мне перед отъездом сюда приснился, — сказала Василиса и замолчала.

— Что за сон? — спросил Антип. Зная, что жена скоро родит, он не показывал своего несдержанного характера, стараясь не беспокоить Василису.

— А старец мне приснился. Сидит на пеньке с клюкой, а я перед ним стою. Он и спрашивает: «Пьёшь ли, Василисушка, снадобье моё?» — «Пью, пью — отвечаю, — как и наказывал. Но не впрок оно мне идёт, не на пользу».

— Не может того быть, — отвечает старец. — Ты его держишь в тайном месте, как я сказывал?

— Да нет, дедушка, в изголовье у меня под периной.

— А ты проверь его. Налей чуток на стол да поднеси спичку. Займётся огнём, значит оно, а ежели спичка погаснет, значит не лекарство это…

Сказал и исчез. А я одна у пенька стою. Проснулась и сразу за склянку. Она внутри жуть позеленела, мохом стала обрастать водяным. Капнула я капельку на столешницу, поднесла спичку, а она зашипела и потухла… Подменили мне лекаство, — заключила Василиса, выжидательно глядя на Антипа.

Тот отвернулся и буркнул:

— Кто тебе мог его подменить?

— Не знаю. Но я поверила старцу. Когда я пила в его избушке, капая по капельке на хлеб, живительное оно было, пахло лугом или лесом, приятно, а как вернулись на мельницу водой глубокой стало нести, затхлостью.

Антип хотел сказать, что старик так назло сделал, при нём лекарство было одним, а как уехали, превратилось в другое, но не стал говорить.