Юлия Власова - Каллиграфия

• Название: Каллиграфия
• Автор: Юлия Власова
• Жанр: Прочие приключения

История об идеальной, платонической любви, написанная с расчетом на тех, кому опостыли романы, возвышающие страсть

---

— Ну и ну! — только и поражалась она.

— Почти неделя минула, а Лиза так и не соизволила показаться нам на глаза. Предполагаю, что она обосновалась в Зачарованном нефе или в какой-нибудь необитаемой комнатушке, — продолжала Мирей, мешая студентам сосредоточиться и собирая на свою голову их праведный гнев. Аннет, которая сидела тут же, на зачете, грызла с досады карандаш, потому как из-за надокучливого шепота растеряла половину важных мыслей и упустила несколько ключевых слов.

— Профессор! Синьор Банджини! — воздевала она руки к старому прагматику, точно к какому-нибудь божественному избавителю. — Мирей Флори отвлекает нас всех своей болтовней!

После чего начиналось ее нескончаемое ламенто в тоне, какой можно было бы, пожалуй, назвать жалостливым, но который лично Мирей наделяла эпитетом «плаксивый».

— Ах, вот как?! — взвивался экзаменатор, подлетая к столу нарушительницы тишины. — Она, стало быть, знает билет как свои пять пальцев, и оставшиеся полтора часа ей ни к чему!

— Вовсе нет, профессор, — заливалась краской француженка, ощущая, как сердце трепыхается где-то в районе почек. — Я… У меня еще ничего не готово.

Банджини хохлился, зловеще сверкал глазками и утробным голосом сообщал, что при повторении подобного казуса отправит ее на пересдачу.

Об участи россиянки Мирей в голову закрадывались самые чудовищные предположения, и она уж не могла ни есть, ни спать, ни, тем более, готовиться к экзаменам, которые поставлены были на конец мая и до которых оставались считанные дни.

— Что если Лиза забрела в какой-нибудь пропахший мышами подвал и заблудилась?

— Ох, вероятность заблудиться в наших подвалах почти такая же, как и заплутать в лабиринте Грега Брайта[56], - нагнетала страху Роза, смешивая цвета на палитре.

— А вдруг она вообще вышла за главную стену?! — ужасалась Мирей. — Говорят, те, кто покидал Академию без ведома директора, никогда больше сюда не возвращались.

— Да и потом, из-за стены не поступало от них ни весточки, ни строчки, — замечала художница.

Одна лишь Кианг ни о ком не волновалась и расценивала чрезмерную ажитацию однокурсниц как нечто, не заслуживающее внимания. И, пока Роза творила в парке шедевры, китаянка с прежним рвением творила кавардак в ее гардеробе, подстраивала каверзы чувствительной Мирей и с необъяснимым предвкушением ждала от них нагоняя. Больно уж одолевала ее скука.

А Донеро практически сросся со своей подзорной трубой. Не проходило и часа, чтобы он не натыкался на какой-нибудь любопытный геологический объект, который в другое время неизбежно завладел бы его умом, подвигнув на написание колоссального научного труда. Но без Елизаветы Вяземской в глазах Донеро обесценивалось всё: и древние каньоны, и малахитовые горы, и не обнаруженные доселе острова. И он даже вообразить не мог, что Лиза находится от него немногим дальше, чем отстоит от географической будки Зачарованный неф, где сохранилось еще немного бутылок с волшебным вином…

* * *

— Нелегко восстановить баланс стихий, когда саму тебя ветром качает, — вздохнула хранительница, опершись об иссохшую сакуру. — Лизонька, дорогая, не сочти за труд…

И Лиза тотчас кидалась выполнять ее поручения. Она была свидетельницей расцвета, она же застала и упадок и на всё теперь была готова, лишь бы вернуть саду былое великолепие. Возродить цветшие некогда поляны, придать свежести и стройности поблеклым стволам, прогнать застывшие пепельно-серые тучи, исторгающие то дождь с металлическим привкусом, а то липкую холодную изморось. Из-за этих туч и неба-то никакого не стало — слишком уж плотной нависли они пеленою, слишком уж мрачно сделалось вокруг. Лиза едва различала конусообразную башенку на красной пагоде, а за пагодой всё тонуло для нее в беспросветном тумане. С трепетом взирала она на болезненно-темную, примятую траву, окропленную тлетворными маслянистыми каплями, на забрызганное чернилами кимоно японки да на ее побледневшее лицо.

— Меня уже, наверное, обыскались, — робко замечала россиянка, натягивая рядом с палаткой тент из желтого брезента.

— К моему глубочайшему прискорбию, портал закрылся, а виною тому непогода, — говорила Аризу Кей, обвязывая дерево багажным шнуром. — И пока я не могу ни принимать посетителей, ни провожать.

— Значит, я здесь застряла? — слабеющим голосом спрашивала Елизавета.

— Невозможно предсказать, насколько затянется ненастье, — отвечала японка, на которую налетал порывистый ветер, вырывая брезент из рук. Состояние ее было столь плачевным, что сил не хватало даже на простую физическую работу. Что уж говорить о волшебстве!

Когда тент был, наконец, закреплен, Аризу Кей придирчиво осмотрела плод совместных стараний, просеменила к сосне и, примостившись на мокрой циновке, заметила, что теперь у дождя отвоеван хоть какой-то клочок сада и дети смогут играть на открытом воздухе. А потом вдруг затихла, отрешенная и опечаленная, со спутанными, слипшимися на лбу волосами, и только — «динь-динь-динь» — позванивал, качаясь, колокольчик на мосту. Гостья сообразила, что помощь ее больше не понадобится и что самое время начать осмотр пагоды-библиотеки, в которую она хоть и захаживала частенько, но которая, ввиду наказов японки «одна нога там — другая здесь», по-прежнему оставалась для Елизаветы «терра инкогнита».

А Хранительница, пригорюнившись, обдумывала незавидное свое положение и не без страха представляла, каково будет Кристиану и Джулии, если они вдруг решат ее навестить. Страх! Это чувство впервые зародилось в ней, и она не находила ему объяснения.

«Они, я верю, пришли к взаимопониманию. По-другому и быть не может! — размышляла японка. — Кристиан отыскал ее, и они помирились. И сейчас они неразлучны, как лепестки фиалки… Но что будет, если они захотят оповестить меня о своем счастии? Ох, в какую же ловушку они угодят! Попасть сюда — они-то попадут, но вот обратно… А я даже предупредить их не могу!»

Так изводилась она, сидя под сосною, а на голову ей капала с ветки мутная дождевая вода. И ни бреши, ни просвета в дымчатом покрове небес.

* * *

— Узнаю клинок расплаты, полыхающий грозой, — воинственно пела Джулия, сжав кулаки. — Узнаю твой взор крылатый, охвативший шар земной! Гордость древнего народа, возродившаяся вновь, здравствуй, гордая Свобода, здравствуй, эллинов любовь![57]

С ее легкой руки непризнанный поэт-вольнодумец, автор четверостиший на тюремных стенах, приобрел некую известность, ибо она успела продекламировать добрую половину его экспромтов, защищая свой слух от бессовестных наговоров предсказателя. А когда иссякли стихи, настала очередь гимнов и песен, какие запомнились ей со школьной скамьи. Не прошли даром ни музыкальные вечера на вилле Актеона, ни краткий, но памятный дуэт с Кристианом в библиотеке, ни даже деревенские концерты с ризитиками под аккомпанемент лиры и лауто, так раздражавшие Франческо.

На пятой или шестой пикировке Джулии с шарлатаном Туоно охранники заскучали и, не обинуясь, затеяли игру в пьяные шашки. И еще долго доносились до них обрывки непримиримого спора между узниками.

— Моррис собирался пустить его в расход, но тот сбежал, струсил, как паршивый пес! — наветничал заместитель директора.

— Ложь! От начала и до конца — всё ложь! — кричала Венто, так и норовя просверлить взглядом стену, за которой обретался клеветник.

— Кимура плут, каких поискать, — гнул своё Туоно.

— Неправда! Он честный и благородный!

— Повеса, дамский угодник, — развлекался «провидец».

— Аскет и замечательный человек! — немедленно заступалась Джулия, но «оракул» упорствовал, как ни при одной из перестрелок, чем вскоре довел девушку до слез.

«Опять ревет, — подумал он. — Ну, вот чего, спрашивается, реветь? Я ведь только поразмялся. До кульминации еще далеко, а она…». Самое пикантное Туоно отложил на потом, но по всему было видно, что сдобрить информацию из вселенских очагов острой подливкой ему не удастся. Подопытная дала слабину.

«Эх, а ведь как складно выходило! — вздохнул он, прошаркав к решетке. — Ну, ничего, обработать ее я всегда успею, а пока что возьмем перерыв».

— Стража, эй, стража! — крикнул он, схватившись за прутья. Он собирался поинтересоваться, когда подадут обед, но слово «обед» застряло у него в горле, как неудачно проглоченная рыбная кость, а вместо вопроса вырвался натужный вопль, который звучал примерно так: «А-у-а-у-а-у!». И ничего удивительного, ведь прутья накалились до такой степени, что, будь они в горизонтальном положении, на них в два счета можно было бы изжарить кусок отборной говядины.

А Джулия сияла. И если б не разделявшая их стена, заместителя просветило бы не хуже, чем рентгеном, и он, чего доброго, растекся бы лужицей по полу.