Эмманюэль Левинас - От существования к существующему

• Название: От существования к существующему
• Автор: Эмманюэль Левинас
• Жанр: Философия

Эмманюэль Левинас (1905-1995) — французский философ, моралист, сформулировал в новом виде всеобщую нравственную максиму, или императив, обогатив ее глубоким смысловым содержанием, выражающим назревшие духовные потребности эпохи. Э. Левинас разрабатывал этическую концепцию подлинных отношений, которые затронули, преобразовали бы человеческое общение, культуру в целом; в основе нравственно-метафизических принципов учения Э. Левинаса — критический анализ духовной ситуации современного западного общества. Развивая традиции, восходящие к М. Буберу, Г. Марселю, М. Бахтину, другим выдающимся мыслителям эпохи, Э. Левинас приходит к убеждению, что философия — это прежде всего мудрость сострадания, мудрость любви.

В настоящий том вошли следующие произведения Э. Левинаса: «От существования к существующему», «Тотальность и Бесконечное», «Ракурсы» и ряд других, а также посвященное творчеству Э. Левинаса эссе Жака Деррида «Насилие и метафизика».

---

Таким образом, мы противопоставляем ужас ночи, «молчание и ужас потемок» хайдеггеровскому страху, страх быть — страху небытия. Тогда как страх у Хайдеггера, осуществляющий «бытие к смерти», некоторым образом схвачен и понят, ужас «безысходной» ночи «без ответа» — это беспощадное существование. «Завтра, увы! придется снова жить». Завтра, содержащееся в бесконечности сегодня. Ужас бессмертия, вечность драмы существования, необходимость навсегда взять на себя ее бремя { «Фома темным» Мориса Бланшо открывается описанием il у а (см., в частности, главу II. стр. 13-16). Здесь замечательно сказано о присутствии отсутствии, ночи, растворении субъекта в ночи, ужасе перед бытием, возвращении бытии и лоно всех негативных движении, реальности ирреального.}

Когда в последней главе «Творческой эволюции» Бергсон показывает, что идея небытия соответствует понятию «вычеркнутого бытия», он, кажется, предполагает ситуацию, аналогичную той, что ведет нас к понятию безличного наличия.

Отрицание, имеющее, по Бергсону, позитивный смысл в качестве умственного движения, отбрасывающего одно бытие, чтобы мыслить другое, не имело бы смысла, будучи применено к бытию в его полноте. Отрицание полноты бытия означает для сознания погружение в своего рода тьму, где оно, по крайней мере, сохраняет себя как функционирование, осознание этой темноты. Таким образом, полное отрицание невозможно, мыслить небытие — это иллюзия. Но бергсоновская критика небытия обосновывает лишь необходимость сущего, «чего-то», что существует. В своей критике Бергсон обращается к бытию как «сущему» и приходит затем к остаточному сущему. Темнота, в которую погружается сознание, погасившее всякий свет бытия, понята также как содержание. Тот факт, что это содержание получено в результате отрицания всякого содержания. не рассматривается. Но в этом и состоит вся оригинальность ситуации. Темнота как присутствие отсутствия не является просто присутствующим содержанием. Речь идет не о «чем-то», что остается, но о самой атмосфере присутствия, которая, конечно, может впоследствии предстать как содержание, но изначально является безличным, не-существительным событием ночи и il у а. Это нечто вроде густоты пустоты, шепота молчания. Нет ничего, но есть бытие как силовое поле. Темнота и есть игра существования, которая происходила бы, даже если бы ничего не было. Именно для выражения этой парадоксальной ситуации мы вводим термин «il у а». Мы хотим привлечь внимание к такому бытию-густоте, атмосфере, полю — оно не идентифицируется с объектом, наделенным густотой или подхваченным дуновением существования, либо расположенным в силовом поле: к экзистенциальной густоте самой пустоты, пустоты любого бытия, или пустоты пустоты, несмотря на степень отрицания самого отрицания. Отрицание не приводит к бытию как структуре и организации объектов; то, что утверждается и навязывается воображаемой нами экстремальной ситуацией — к чему нас приближают ночь и трагическое — это бытие как безличное поле, поле без владельца и хозяина, где отрицание, уничтожение и небытие — такие же события, как утверждение, созидание и существование, но события безличные. Присутствие отсутствия, Ну а, выше противоречия: оно овладевает и повелевает противоречащим. В этом смысле у бытия нет двери, из которой можно выйти.

В современной философии идея смерти и страха смерти могла быть противопоставлена бергсоновской критике небытия. «Реализовать» мысль о небытии значит не увидеть небытие, но умереть. В качестве смерти и отношения к смерти отрицание бытия — нечто отличное от невозмутимой мысли. Но и здесь небытие мыслится независимо от Ну а, недооценивается универсальность Ну а диалектический характер присутствия отсутствия остается незамеченным. Исходят из бытия, являющегося содержанием, ограниченным небытием. Небытие все еще рассматривается как конец и предел бытия, как наступающий на него со всех сторон океан. Следует как раз задаться вопросом, не является ли «небытие», немыслимое как предел или отрицание бытия, возможным в качестве интервала или остановки; не является ли сознание с его способностью сна, остановки, epoche местом этого небытия-интервала.

Ипостась

1. Бессонница

Невозможность прорвать поглощающий, неизбежный анонимный шелест существования проявляется, в частности, в те моменты, когда сон не идет на наши призывы. Бодрствуешь, когда не за чем больше следить, несмотря на отсутствие всяких причин для бодрствования. Подавляет голый факт присутствия: привязан к бытию, приходится быть. Освобождаешься от любого объекта, содержания, но есть присутствие. Встающее за небытием присутствие — не существо, не функционирование сознания на холостом ходу, но универсальный факт безличного наличия, объемлющий и вещи, и сознание.

Различие между вниманием, направленным на объекты — неважно, внутренние или внешние, — и бдительностью, тонущей в шорохе неизбежного бытия, заходит дальше. Я унесено фатальностью бытия. Нет больше ни снаружи, ни внутри. Бдительность полностью лишена объектов. Это не равнозначно тому, что она является опытом небытия; но она гак же анонимна, как сама ночь. Внимание предполагает направляющую его свободу Я; бдительность бессонницы, держащая наши глаза открытыми, лишена субъекта. Это именно возвращение присутствия в пустоту, оставленную отсутствием — возвращение не чего-то, но присутствия; это пробуждение наличия в лоне отрицания. Это несгибаемость бытия, никогда не прекращающего труд бытия; это сама его бессонница. Сознание мыслящего субъекта — с возможностью его потери, сна и бессознательного — как раз и есть прерывание бессонницы анонимного бытия, возможность «приостановить», перестать служить щитом, укрыться в себе, уйдя из бытия; провести, подобно Пенелопе, ночь для себя, чтобы распустить вязание, за которым, бодрствуя, следила днем. il у а — игра бытия — не играется в забвении, не вклинивается в сон, подобно мечте. Само его событие состоит в невозможности — противоположной возможностям — сна, расслабления, дремоты, отсутствия. Такое возвращение присутствия в отсутствие не происходит в определенные моменты, подобно приливу и отливу. il у а недостает ритма, как кишащим точкам темноты — перспективы. Для того, чтобы мгновение могло вторгнуться в бытие, чтобы прекратилась бессонница, подобная самой вечности бытия, необходима позиция субъекта.

Таким образом, мы вводим в безличное событие il у а не понятие сознания, но бодрствование, в котором сознание участвует, утверждаясь в качестве такового именно в силу одного лишь участия в нем. Сознание — часть бодрствования, то есть сознание уже прорвало бодрствование. Сознание как раз и является убежищем от бытия, которого, обезличиваясь, мы достигаем в бессоннице; это бытие не теряется, не обманывается, не забывается — рискнем сказать, что оно полностью протрезвилось.

Бодрствование анонимно. Нет моего бодрствования в ночи, в бессоннице; бодрствует сама ночь. Оно бодрствует. В этом анонимном бодрствовании я полностью на виду у бытия, все наполняющие мою бессонницу мысли ни к чему не привязаны. У них нет опоры. Если угодно, я являюсь скорее объектом, чем субъектом анонимной мысли. Конечно, Я, по крайней мере, узнаю на опыте, что значит быть объектом, Я все еще осознаю такое анонимное бодрствование; но осознаю в движении, уже выводящем Я из анонимности, когда пограничная ситуация безличного бодрствования отражается в отливе покидающего ее сознания.

Утверждение анонимного бодрствования выходит за рамки феномена. уже предполагающего Я, и, следовательно, не поддается дескриптивной феноменологии. Описание здесь пользуется терминами, чью содержательность как раз и стремится преодолеть; оно выводит на сцену персонажи, тогда как il у а — это их рассеивание. Это признак метода, приглашающего мысль по ту сторону интуиции.

Мы можем более или менее приблизиться к этой пограничной ситуации. В некоторых проявлениях бреда, парадоксах безумия можно подметить то безличное «сознание», в котором тонет бессонница. Фатальность л их странных состояний, о которых невозможно рассказать, связана с тем, что они случаются даже не со мной как их субъектом. Их тиски уже разжимаются, несмотря на длящиеся боль и неудобство, в то мгновение, когда я в силах подумать, что эти состояния возникают именно у меня, когда я усматриваю их субъект. Безличность — полная противоположность бессознательности: она связана с отсутствием хозяина, с бытием как ничьим бытием.

Итак, бессонница приводит нас к ситуации, в которой разрыв с категорией существительного является не просто исчезновением любого объекта, но угасанием субъекта.

Тогда в чем же состоит пришествие субъекта?