Эмманюэль Левинас - От существования к существующему

• Название: От существования к существующему
• Автор: Эмманюэль Левинас
• Жанр: Философия

Эмманюэль Левинас (1905-1995) — французский философ, моралист, сформулировал в новом виде всеобщую нравственную максиму, или императив, обогатив ее глубоким смысловым содержанием, выражающим назревшие духовные потребности эпохи. Э. Левинас разрабатывал этическую концепцию подлинных отношений, которые затронули, преобразовали бы человеческое общение, культуру в целом; в основе нравственно-метафизических принципов учения Э. Левинаса — критический анализ духовной ситуации современного западного общества. Развивая традиции, восходящие к М. Буберу, Г. Марселю, М. Бахтину, другим выдающимся мыслителям эпохи, Э. Левинас приходит к убеждению, что философия — это прежде всего мудрость сострадания, мудрость любви.

В настоящий том вошли следующие произведения Э. Левинаса: «От существования к существующему», «Тотальность и Бесконечное», «Ракурсы» и ряд других, а также посвященное творчеству Э. Левинаса эссе Жака Деррида «Насилие и метафизика».

---

Место — это основа (до геометрического пространства, до конкретной атмосферы хайдеггеровского мира). Тем самым тело является именно пришествием сознания. Оно никоим образом не есть вещь. Не только потому, что в нем обитает душа, но и потому, что его бытие принадлежит к разряду событий, а не существительных. Оно не располагается, оно — позиция. Оно не помещается в заранее данном пространстве, а врывается в анонимное бытие самого факта локализации. Этого события не учитывают, когда настаивают на внутреннем опыте тела в плане сенестезии[27] — вне его внешнего опыта.

Сенестезия состоит из ощущений, то есть элементарных сведений. Тело — наша собственность, но связь собственности в конечном итоге оборачивается совокупностью опытов и знаний. Материальность тела остается опытом материальности. Можно ли сказать, что сенестезия — это больше, чем познание, что интимность внутренней чувствительности доходит до отождествления; что Я — это моя боль, дыхание, мои органы; что у меня не только есть тело, но что Я есть тело? Но и тогда тело все еще остается существом, существительным, в крайнем случае, средством локализации, а не способом, которым человек ангажируется в существование, утверждает себя. Постичь тело как событие означает признать, что это не инструмент или символ, либо симптом позиции, но сама позиция: в нем происходит само превращение события в бытие.

Конечно, тело всегда считалось чем-то большим, чем грудой материи. В нем жила душа, которую оно было способно выразить. Тело могло быть более или менее выразительным — части тела тоже. Лицо и глаза, зеркало души, были по преимуществу органами выражения. Но одухотворенность тела не заключается в способности выражать внутреннее. Благодаря самому своему положению оно осуществляет состояние внутренности. Оно не выражает событие, но само является этим событием. Это одно из самых сильных впечатлений, остающихся от скульптур Родена. Его существа никогда не расположены на условном или абстрактном цоколе. Осуществляемое его статуями событие заключается в их связи с основой, в их позиции, в гораздо большей мере, чем в связи с душой: знанием или мыслью, которые они могли бы выразить.

г) Настоящее и ипостась

Посредством позиции сознание участвует в сне. Возможность спать, замкнуться в себе — это возможность довериться основе, лечь. Она содержится в сознании, поскольку сознание локализовано. Сон, убежище в полноте, осуществляется в сознании в качестве позиции. Но позиция — само событие мгновения как настоящего.

Если подойти к настоящему по времени, оно предстанет, и соответствии с давней философской традицией, как рассеивание бытия.

Но можно задаться вопросом, не является ли рассеивание (evanescence [28]) настоящего единственной возможностью для субъекта всплыть в анонимном бытии и поддаться времени. Можно спросить себя, не связано ли невозможное обладание настоящим с тем фактом, что само обладание становится возможным лишь благодаря рассеиванию настоящего. Действительно, в своем продуцировании мгновение времени может быть не частью бесконечной серии, которую пришлось бы пройти, но демонстрацией безразличия к этой серии; оно может не распутать, а разрубить гордиев узел времени. Быть исходя из себя самого. Этот способ мгновения быть и значит быть настоящим. Настоящее — игнорирование истории. В нем прерывается и возобновляется бесконечность времени или вечности. Итак, настоящее — такое положение в бытии, когда есть не только бытие вообще, но и существо, субъект.

Так как настоящее соотносится лишь с собой, исходит из себя, оно уклоняется от будущего. Понятие настоящего включает в себя рассеивание, обморок. Если бы оно длилось, то завещало бы себя. Его бытие проистекало бы из наследства, а не из себя самого. Таким образом, настоящее лишено всякой преемственности. Его рассеивание — расплата за субъективность, то есть за превращение события в существительное внутри чистого события бытия: возмездие ипостаси. Время само по себе отвергает какую бы то ни было ипостась; образы течения и потока, посредством которых его объясняют, применимы к существам во времени, но не к самому времени. Время не течет, подобно реке. Но настоящее реализует исключительную ситуацию, когда мгновению можно дать имя, мыслить его как существительное. Не из-за злоупотребления языком, но в силу онтологического превращения, сущностной двусмысленности. «Остановку» мгновения не следует искать в протяженности остановившегося времени — научная психология могла бы задним числом измерить его длительность. Настоящее является остановкой не потому, что оно остановлено, но потому, что прерывает и возобновляет длительность, к которой приходит, исходя из себя. Настоящее — осуществление субъекта, несмотря на рассеивание во времени, в котором оно только и рассматривается; или, скорее, благодаря ему. Оно выделяется из длительности, в которой постигается.

д) Настоящее и время

Современная философия проповедует презрение к мгновению, в котором видит лишь иллюзию научного времени, лишенного всякого динамизма, становления. В ее представлении мгновение существует лишь на границе двух времен — чисто абстрактной. Действительность якобы состоит из конкретного порыва длительности, всегда повернутого к будущему, всегда впивающегося в него. Фундаментальное соображение, позволяющее такое уничижение мгновения, связано с тем, что мгновение само по себе лишено величия, длительности; оно — не длительность. Соображение законное, если признать, что мгновение должно быть понято в зависимости от времени, а связь времени с существованием сама по себе ясна.

Действительно, на протяжении всей своей истории философия понимала мгновение исходя из времени. Не то, чтобы она вульгарно представляла себе время состоящим из мгновений. Этой ошибки не совершили ни Платон, ни Аристотель, ни тем более Гамелен, Бергсон, Хайдеггер. Но независимо от того, постигается ли мгновение как диалектическое восполнение интервала, или боковое видение длительности, либо как возникающее в порыве к будущему, уже сгибающемуся под тяжестью прошлого, — мгновение во всей современной философии заимствует свое значение у диалектики времени: оно не обладает собственной диалектикой. У него нет онтологической функции, отличной от той, что, в угоду меняющимся доктринам, приписывают времени.

С другой стороны, в философии в целом связь времени с существованием кажется более очевидной и простой (за исключением, пожалуй, Хайдеггера, который как раз и ставит эту проблему). Расширение времени предстает как расширение самого существования. Долговечность — высшая форма существования. Правда, вечность, над которой не властно время, стоит еще выше, чем долговечность. Но такое превосходство вечности связано именно с тем, что время над ней не властно. Сила вечности определяется ее сопротивлением разрушению временем. Но, огражденная от временного разрушения, вечность кое в чем похожа на время — как нить того, что длится: долговечного. Мгновение, когда существование одновременно рождается и умирает, сменяется мгновением, когда оно рождается. Одно мгновение наследует другому. Это сохранение существования в длительности, имитирующей вечность. Именно благодаря чему время и является подвижным образом неподвижной вечности. У классического понятия вечности нет иного позитивного значения. Любая попытка постичь его ведет к негативной теологии, к тому «я и сам как следует не понимаю», которым Теодор в «Метафизических беседах» Мальбранша уснащает изложение, касающееся вечности божественного действия. В классической концепции мгновение само по себе не могло бы имитировать вечность: ведь его сущность — рассеивание. Оно даже является отрицанием вечности. Эту функцию берет на себя заранее обеспеченное, неизменное местоположение следующего мгновения. Существование понимается как устойчивость во времени; классической философии недостаточно «станса» мгновения, чтобы постичь вечное, то есть целостное существование. Существование — нечто, пересекающее вечность, проходящее насквозь, осуществляющее длительность. Такой взгляд подтверждает нашу привычку рассматривать мгновение в связи с другими мгновениями — не искать в мгновении иной диалектики, кроме диалектики самого времени.

Теория постоянного творения Декарта и Мальбранша означает в феноменальном плане неспособность мгновения самого по себе присоединиться к следующему мгновению. Оно лишено, вопреки теориям Бергсона и Хайдеггера, способности быть вне себя самого. В этом точном смысле мгновение совершенно лишено динамизма. Но глубина взглядов Мальбранша состоит в следующем: вместо того, чтобы связывать подлинную зависимость творения от Творца с истоком творения, его способностью превратиться и ничто согласно новому решению Творца. Мальбранш сопрягает ее с неспособностью сохраняться в существовании.