Михаил Швецов - Возрождение – предтеча реформации и эпоха борьбы с Великой Русской Империей

• Название: Возрождение – предтеча реформации и эпоха борьбы с Великой Русской Империей
• Автор: Михаил Швецов
• Жанр: История

Возрождение — предтеча Реформации и эпоха борьбы с Великой Русской Империей.

Мои беседы будут об эпохе Возрождения (по-французски Ренессанс, по-итальянски Ринащименто), Возрождения культуры человечества. Надеюсь, тебе будет интересно. Соприкосновение с истиной не может быть скучным, хоть большинство не желает о ней слышать. Но ты из меньшинства, которое чаще бывает правым.

Истина — это восторг, радость, любовь и вера!

Возрождение стало одним из главных первоисточников человеческой цивилизации. Но почему все, кто из него пил и пьёт, не замечают мути и значительного привкуса фальши?

---

«с.394. В Эмсе [в Германии на курорте] вы различаете русских, разумеется, прежде всего по говору, то есть по тому русскому-французскому говору, который свойственен только одной России и который даже иностранцев начал повергать в изумление… Для меня вовсе не то удивительно, что русские между собою говорят не по-русски… а то удивительно, что они воображают, что хорошо говорят по-французски. Кто вбил нам в голову этот глупый предрассудок? Безо всякого сомнения, он держится лишь нашим невежеством. Русские, говорящие по-французски (то есть огромная масса интеллигентных русских), разделяются на два общие разряда: на тех, которые уже бесспорно плохо говорят по-французски, и на тех, которые воображают про себя, что говорят как настоящие парижане (всё наше высшее общество), а между тем говорят так же бесспорно плохо, как и первый разряд….Русский французский язык второго разряда, то есть язык высшего общества, отличается опять-таки прежде всего произношением, то есть действительно говорят как будто парижанин, а между тем это вовсе не так — и фальшь выдаёт себя с первого звука, и прежде всего именно этой усиленной надорванной выделкой произношения, грубостью подделки… неприличием произношения буквы р и…тем нахальным самодовольством, с которым они выговаривают эти картавые буквы…Всё это продолжает быть удивительным, именно потому, что живые люди, в цвете здоровья и сил, решаются говорить языком тощим, чахлым, болезненным. Разумеется, они сами не понимают всей дрянности и нищеты этого языка (то есть не французского, а того, на котором они говорят)….Они не в силах рассудить, что выродиться совершенно во французов им всё-таки нельзя, если они родились и выросли в России, несмотря на то, что самые первые слова свои лепечут уже по-французски от бонн, а потом практикуются от гувернёров и в обществе; и что потом язык этот выходит у них непременно мёртвый, а не живой, язык не натуральный, а сделанный, язык фантастический и сумасшедший, — именно потому, что так упорно принимается за настоящий, одним словом, язык совсем не французский. потому что русские, как и никто, никогда не в силах усвоить себе всех основных родовых стихий живого французского языка, если не родились совсем французами, а усвоивают лишь прежде данный чужой жаргон… а затем, пожалуй, и мысли. Язык этот как бы краденый, а потому ни один из русских парижан не в силах породить во всю жизнь свою на этом краденом языке ни одного своего собственного выражения, ни одного нового оригинального слова…

Ползая рабски перед формами языка и перед мнением гарсонов, русские парижане естественно также рабы и перед французскою мыслью. Таким образом сами осуждают свои бедные головы на печальный жребий не иметь во всю жизнь ни одной своей мысли».

Если бы я в своё время знал так отчётливо, как этот писатель, владевший иностранными языками и живший за границей, что невозможно кузнецу подковать голос волка под козу. Нельзя и козлёнку (kid) превратиться в бирюка. Не премину закончить этот аспект с языками несколькими важнейшими мыслями писателя для молоденьких козлят и их честолюбивых родителей из главы «На каком языке говорить отцу отечества?»:

«с. 398. В самом деле, только лишь усвоив в возможном совершенстве первоначальный материал, то есть родной язык. мы в состоянии будем в возможном же совершенстве усвоить и язык иностранный, но не прежде. Из иностранного языка мы невидимо возьмём тогда несколько чуждых нашему языку форм и согласим их, тоже невидимо и невольно, с формами нашей мысли — и тем расширим её. Существует один знаменательный факт: мы, на нашем ещё неустроенном и молодом языке (мое выделение), можем передавать глубочайшие формы духа и мысли европейских языков: европейские поэты и мыслители все переводимы и передаваемы по-русски, а иные переведены уже в совершенстве. Между тем на европейские языки, преимущественно на французский, чрезвычайно много из русского народного языка и из художественных литературных наших произведений до сих пор совершенно непереводимо и непередаваемо.

Маменьке всё равно, на каком бы языке сынок ни мыслил, а коль на парижском, так тем даже лучше: «и изящнее, и умнее, и больше вкуса». Но она даже и того не знает, что для этого нужно переродиться во француза совсем, а с боннами и гувернёрами этого счастья всё-таки не достигнешь, а сделаешь разве лишь одну первую станцию по этой дороге, то есть перестанешь быть русским. О, маменька не знает, каким ядом она отравляет своё детище ещё с двухлетнего возраста, приглашая к нему бонну…Хорошо ещё. если он от природы глуп и благонадёжно-ограничен; тогда он проживёт свою жизнь и на французском языке, шутя, с коротенькими идейками и с парикмахерским развитием, а умрёт, совсем не заметив, что всю жизнь был дураком….

Маменька надменно усмехается. А между тем и без того уже (то есть и без французского воспитания) интеллигентный русский, даже и теперь ещё, в огромном числе экземпляров — есть не что иное, как умственный пролетарий, нечто без земли под собою, без почвы и начала, международный межеумок, носимый всеми ветрами Европы. А уж этот-то прошедший через бонн и гувернёров,…даже если он об чём-нибудь и мыслит и что-нибудь чувствует, — в сущности всё-таки не более как превосходно гантированный (фр. — в перчатках) молодой человек, может быть уже проглотивший несколько модных увражей (фр. — сочинений), но ум которого бродит в вечных тенебрах (фр. — потёмки), а сердце жаждет одних аржанов (фр. — деньги). Отцом отечества он… будет, конечно, ему ли не дослужиться, да и кому же быть, как не ему, — ну, вот, маменьке пока и довольно; но ведь только маменьке!..»

Ты уже понял, мой мальчик, что рассказ об эпохе Возрождения — это всего лишь поле известных нравственных и безнравственных идей, из которых тебе придётся выбирать. Я хочу, чтобы ты научился отличать ложь от правды. Для этого мало просто читать, тем более авторов, которые пролезли со своими вредными мыслями во все школы, телеканалы и книжные магазины, которые стали очень нужными каким-то денежным воротилам (то есть спонсорам), продав, подобно доктору Фаусту, душу дьяволу. Тебе необходимо отличать букву истории, от её духа. Только осознав дух (смысл и существо) прошлого или будущего, можно понять, куда катилось или катится колесо истории.

Забудь о совершенстве в чужих языках, но помни о практической целесообразности знания иностранных языков. Да и поездки за границу не должны быть целью, а лишь средством, чтобы не превратиться в международного межеумка. А. Зиновьев великолепно установил [9*]: «Москва есть столица не просто государства. Она есть столица истории. И я сделал великую глупость, покинув её: я выпал из истории». И далее: «На Запад следует выезжать не с целью познать Запад, а с целью познать самих себя и свои собственные возможности».

Вернёмся к основной линии наших с тобой разговоров, снова откроем книгу [16]:

Микеланджело Буонаротти

«Давид» (1501–1504), Академическая Галерея, Флоренция

«Эта скульптура «заслуженно пользуется славой самого совершенного произведения искусства. Он воплощает не только библейского царя Израиля, но идеального человека, которого искали философы Возрождения.

Столь выдающаяся скульптура была сотворена из дефектного куска мрамора. Но это был «её» мрамор. Художники Возрождения, почитавшие Эразма Роттердамского, полагали, что мрамор уже хранит в себе произведение искусства, как человеческое тело хранит в себе дух, и что роль скульптора сводится к тому, чтобы выпустить дух мрамора на свободу и придать ему форму.

Искусство флорентийского Возрождения, черпавшее вдохновение в произведениях Николая Кузанского и Марсилио Фичино, находилось в поиске disegno, архетипа человека, Адама, сотворённого из глины божественным дыханием.

Была высказана точка зрения, что «Давид» М. в действительности изображает не иудейского царя, но идеального и загадочного человека, воплощающего disegno эпохи Возрождения.

И хотя Микеланджело мог с презрением относиться к библейскому источнику, изображать царя Израиля с обнажёнными гениталиями было верхом непочтительности».

Как видишь, западные историки искусства могут на ходу придумывать названия к скульптурам или скульптурным портретам. Даже название «Давид» им было нужно для того, чтобы показать, как «самый передовой» еврейский народ на Земле отлупил неких варваров, под которыми имплицитно подразумевались скифы, то есть наши с тобой предки. Но достаточно спросить, а почему вдруг это библейский царь? — и всё может стать на свои законные места. Действительно, почему царь — и голый? А почему и Донателло изображает голого царя? А может, это и не царь? Скорее всего. С другой стороны, исследования Фоменко и Носовского показали, что некий библейский Давид есть всего лишь фантомное, надуманное изображение Христа ради искусственного удлинения истории цивилизации [12*], а не реально жившее на Земле лицо. Теперь ты уже можешь понять и то, почему Запад не принимает, не хочет считаться с исследованиями и открытиями ФН: придётся не только сознаваться в многовековой лжи, но и признать, что русский народ есть не ошибка развития цивилизации, а её основа и главные страницы существования. Ещё долгая идеологическая борьба впереди, и ты не станешь её избегать, потому что этого требуют твои оклеветанные предки.