Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь

• Название: Наша счастливая треклятая жизнь
• Автор: Александра Коротаева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-078154-6

Повесть Александры Коротаевой «Наша счастливая треклятая жизнь» основана на подлинных событиях. Это очень смешные и очень горькие, забавные и пронзительно откровенные истории, рассказывающие о детстве автора, которое проходило сначала на берегу Черного моря, в Крыму, а затем — волей судьбы и немилосердных обстоятельств — в столице Сибири — Новосибирске. Время действия — 60–70-е годы минувшего века. Одним та эпоха покажется не такой уж и далекой (но ведь давно замечено, что каждый помнит свое и по-своему и что азарт чужих воспоминаний заражает нас, почти магическим образом запуская механизм нашей собственной памяти). А для кого-то она — неведомый мир, странный, а часто и до неправдоподобия абсурдный. Однако из прошлого в этой книге протянуты прочные нити в настоящее: из нее мы многое узнаем о «взрослой» жизни героини повести и о нашем сегодняшнем времени.

Александра Коротаева закончила Высшее театральное училище им. М. С. Щепкина, курс Народного артиста СССР М. И. Царева. Повесть «Наша счастливая треклятая жизнь» — ее литературный дебют.

---

Когда приходило первое тепло и асфальт подсыхал, жизнь детей на улице не прекращалась до темноты. Человек двадцать мальчиков и девочек строгали из палок пики, сабли, шпаги, мечи, делали пистолеты из толстой негнущейся проволоки, заряжая их какими-то семенами-плодами, и под руководством моей старшей сестры выходили на тропу войны. По окрестностям Городка — бурьян в рост взрослого человека, в нем было хорошо прятаться. И никто нас не видел — только шорох и сдавленные крики, и где-то качается густая трава.

Мы бегали на гору жечь костер и давать клятвы. Держа в руках зажженные факелы, заволакивали пленных и раненых в пещеры. Раненым быть неинтересно: санитары так накладывали им жгуты и повязки, что рваться в бой становилось уже бесполезно, можно было только просить пить или бесславно умереть. Девочки, игравшие в «войнушку», мечтали о каком-нибудь подвиге, кого-то спасти или умереть как-то красиво, но, к сожалению, ограничивалось все ободранными коленками или кровью из носа. Взрослые эти игры не одобряли.

Мы приходили домой с наступлением темноты — с дикими глазами, грязные, пахнущие костром, отвыкшие за день от домашней жизни. Приносили с собой палки, ставили их в угол на веранде и строго следили, чтоб мама не выбросила. Засыпали прямо за столом, как солдаты. Мама робко спрашивала: «Девочки, вы девочки или мальчики?» Мы снисходительно улыбались насколько хватало сил. Уже лежа в постели, я спрашивала Нанку: «Завтра будем опять биться?» — «Конечно будем. Не волнуйся. Спи». И я, счастливая, засыпала.

Улица

Одна из главных уличных игр была игра «в классики». Мы чертили классики и набивали песком банку от гуталина. Называлась она биткой. Носком ботинка били по ней и скакали на одной ноге до наступления полной темноты.

Другая игра — «пробочки». Откручивались пробки от духов, одеколона, шампуней, клались в карман, и, потряхивая ими, мы шли на улицу. Кидая пробку на землю, нужно было с определенного расстояния попасть ею в пробку другого игрока, и тогда она становилась твоей.

Играли в «жмурки» и прятались по чужим палисадам, гремя выставленными на просушку тазами и ведрами, за что были с проклятиями гонимы хозяевами.

«Ловитки» тоже была подвижная игра. Мы гонялись друг за другом толпами, взрослые нас боялись — скорость не всегда удавалось сбавить, и какая-нибудь тетка закручивалась в наш водоворот, если не успевала предусмотрительно прилипнуть к забору.

Скакалка! Сколько ей было отдано сил! Через нее скакали даже взрослые девушки и парни. Двое крутят толстую веревку, веревка смачно бьется о землю. Скакали с притопом, прихлопом, на двух ногах, на одной, крестом и парами.

«Десятки»! Любимая моя игра с мячом. Мячом нужно было бить о стену с недюжинным мастерством: через спину, через руку, между ног, с отскоком, с переворотом.

А еще — «разрывные цепи», «ручейки», «путаница», «краски», «числа», «города», «штандер» — много разных игр, и мы готовы были с утра до вечера и с вечера до утра проводить время на улице.

Театр

Нанкина неистощимая фантазия не давала покоя ни ей, ни мне. Она писала пьесы и ставила спектакли. В тонкой зеленой тетрадке она черкала, слюнявя карандаш, и что-то шептала себе под нос. Первая пьеса называлась «Мой брат Миша». Она была незатейлива, но жалостлива: началась война, два брата уходят на фронт, а младшая сестренка остается дома. Нанка и Ирка были братьями, а я — оставленная сестренка. Репетиций не было, Нанка просто рассказала, кто и как должен действовать в соответствии с ее замыслом, и в семь часов около магазина открылся самодельный занавес. Зрители пришли с билетами, предварительно розданными нами. Народу оказалось много, сидели на принесенных из дома стульях, табуретках, ящиках.

Нанка вышла в синих с оттянутыми коленками спортивных штанах, в мальчишеской кепке, с пионерским галстуком на шее. Зрители устроили овацию сразу. Нанка дала паузу и сообщила, что началась война, отцов поубивали, и теперь ей, юному пацану, пришел черед идти на фронт умирать. Залихватски сплюнув в сторону, она затянула песню «Орленок». Тут вышла на сцену Ирка, примерно в таком же одеянии, и поинтересовалась: куда это ее брательник собрался? Нанка объяснила все заново, что, мол, началась война, всех отцов поубивали, и теперь вот пришел ее черед идти на фронт. Ирка обрадовалась и сказала, что тоже уже готова защищать Родину, и притащила из-за кулис две здоровые палки — вроде это ружья. Они несколько раз дружески обнялись, спели «Каховку» и уже хотели было уйти на фронт.

Тут вышла я, вся в белом: платье из белого тюля, на макушке — гигантский бант. Перед спектаклем над моим имиджем основательно поработали старшие девочки: нарумянили, накрасили тушью глаза, помадой губы, волосы «забигудили» — кукла из фильма «Три толстяка». Зрители оценили мою красоту, и аплодисменты зазвучали громче. Я дождалась, когда станет тихо, и, хлопая накрашенными ресницами, спросила у новобранцев: «А куда это вы, братья мои родные, собрались?» Нанка с Иркой наперебой стали мне объяснять, что, мол, пойми ты, глупенькая маленькая девочка, война началась, отцы-то уже все как один погибли, теперь пришла очередь взрослых пацанов сложить свои буйны головы. Я их внимательно выслушала и спросила: «А мне что делать?» Братья сняли кепки, почесали в затылках, снова их надели и предложили мне потанцевать, пока они будут воевать (зрители стали тихонько смеяться). Я согласилась и по-быстрому, под свое «ла-ла-ла», станцевала малоподвижный танец куклы. Братья пожали мне руки, взяли палки-ружья и повернулись, чтоб навечно уйти, но я их остановила: «Подождите, я с вами!» Нанка с Иркой развернулись ко мне с совершенно разъяренными лицами и стали вежливо мне объяснять: «Пойми ты, дурья башка, ты — маленькая девочка, ты не умеешь воевать, ты испугаешься фрицев, и они тебя просто-таки-напросто-таки убьют на фиг. Понимаешь? Собралась она воевать! Тут есть кому воевать!»

Я оскорбилась. Сорвала с головы бант, вытащила огромный дрын, подпиравший магазинную дверь, и со страшными глазами подбежала к братьям. «А с ним возьмете?» — спросила я, пыхтя, покачивая дрыном, который был в несколько раз здоровее их «ружей». Зрители уже смеялись, не сдерживаясь, и давали советы: «Надя, Ира, вы же большие девочки, возьмите ее на фронт! Она будет хорошо воевать! Да заберите у нее палку, а то она себе ноги отшибет!» Нанка еще немного поартачилась, что, мол, в пьесе этого нет, надо все-таки слушать режиссера и подчиняться автору, а так — это черт-те что, но сдалась, и мы все ушли со своими палками за кулисы. За кулисами она мне шептала: «Что ты все за мной бегаешь? Куда я — туда и тебе надо?! Даже умереть на фронте спокойно не дала!» Зрители кричали «бис!», и я, держась за Нанкину руку и улыбаясь ей во весь свой беззубый рот, шла кланяться.

Однажды из каких-то мешков Нанка достала майки, сшила их внизу посередине — получились купальники, вынула из шкафа мамины пояса, ремни, взяла девчонок, и мы пошли тренироваться в акробатике. Надев майки и потуже затянув ремни, мы почувствовали, что можем совершить нечто уникальное, неповторимое, из ряда вон выходящее. На траве расстелили одеяло, и дело закипело. Человек пять-шесть кувыркались, извивались, тянули носочки, подпрыгивали, поднимались в воздух, становились на мостик, на голову, завязывались в узел. Мы приходили в восторг от собственной неожиданной спортивной гибкости, нам казалось, что мы уже можем спорить с циркачами, гимнастами, балеринами.

Вечером народ был собран у магазина, и мы давали представление. Все это было похоже на смесь акробатических номеров с босоногими танцами Айседоры Дункан и театром мимики и жеста. Мы взбирались друг на друга, громко выкрикивая «Ап!», делали «колесо», «мостик» и садились на шпагат, танцевали с тюлем, снятым у кого-то с окна.

На наши выступления взрослые не просто охотно шли, а бежали. Спектакли на площади у магазина давались все лето, и никто не уставал: ни артисты, ни зрители. Каждый артист должен был честно выполнять свою работу, на шермачка не проходило. В противном случае он изгонялся навсегда в ряды зрителей. Нанкины представления о театре отличались высоким профессионализмом и знанием дела.

Создавала Нанка и камерные, домашние театры: кукольный и теневой. Для теневого она сделала экран из кальки и подсвечивала его настольной лампой. Из плотной бумаги мы вырезали фигурки и ставили сказки. Каждая из нас играла по нескольку ролей. А для кукольного театра в проеме дверей между комнатами натягивался занавес, разделяя квартиру на сцену и зрительный зал. Эти представления давались маме и нашим родственникам из Симферополя.

Наши

Это случалось всегда внезапно, без всякого предупреждения. Подходя к дому, мы с Нанкой вскрикивали от радости: в нашем палисаднике на веревке сушились незнакомые полотенца, купальник и плавки! Наши приехали!