Виктор Пшеничников - Восемь минут тревоги

• Название: Восемь минут тревоги
• Автор: Виктор Пшеничников
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-203-00742-X

Офицер В. Пшеничников окончил Литературный институт имени А. М. Горького. В его сборник «Восемь минут тревоги» вошли повести и рассказы — новые произведения писателя, большинство из которых посвящены воинам-пограничникам.

---

Думая так, Апраксин практически оценивал и собственную реакцию на приезд гостя, повышенную свою восприимчивость к каждому его слову. Что это — мнительность, нервы? Дверцей вон хлопнул — едва машину не опрокинул.

— Поехали! — обрывая себя, не желая больше копаться в собственных чувствах, приказал Апраксин шоферу. — На пятый участок.

Дорога повела через невысокие перевальчики, постепенно захватила примелькавшейся, десятки раз виденной новизной. Она всегда отвлекала от дурных мыслей, никчемных обид и переживаний, потому Апраксин и любил долгие ее километры, особую ее власть… А потом началась работа, газик дальше не шел, его не пускало ущелье, и стало вовсе не до посторонних ощущений. Собака сразу же взяла след, пошла цепко, безостановочно… И вот теперь, когда, преследуя нарушителя, шли буквально по его пятам, первогодок Чупров не выдержал бешеной скорости погони, упал…

Радист Лыгарев еще дважды бегал к муравейнику у подножия холма, приносил Чупрову живительный эликсир. Он бы перенес и самого Чупрова поближе к муравейнику — лишь бы это помогло…

В налитой тяжестью голове Чупрова слегка прояснилось, обморочное состояние прошло, четче проступила явь, но дыхание все еще было неровным. Впервые в жизни нещадно сдавливало сердце, глаза слезились, отчего окружающий мир виделся сплошь розовым, зыбким, как бы плавающим в воде. Чупров помотал головой, пытаясь стряхнуть с себя неимоверную тяжесть, пригнувшую его к земле, не позволявшую даже на миг отлепиться от приютившего его валуна.

Когда-то, еще в курсантские годы испытавший все это на себе, лейтенант Апраксин не торопил инструктора, не подгонял его ни приказом, ни взглядом, хотя единственным его желанием в этот момент было, чтобы Чупров пересилил себя, как можно скорее поднялся. Ведь без собаки они бессильны, а нарушитель за это время, потерянное впустую, мог углубиться в тыл, выйти из заблокированного района, и тогда попробуй отыскать и обезвредить его в массе людей!..

Пискнуло в телефонах радиста — застава вызывала тревожную группу на связь. Апраксин с явной неохотой взял протянутый Лыгаревым микрофон, догадываясь, что вызывал Невьянов. Но чем мог ему помочь оставшийся на заставе направленец? Распечь за непредвиденную задержку? Выразить сочувствие?.. Апраксин тщательно вырабатывал в себе качество, которым гордился — самостоятельность, диктовавшую поведение, закалявшую волю. Именно в силу этих причин он не боялся начальственного гнева, равно как и не нуждался в чьем бы то ни было утешении. Он вообще забыл, как звучат приторно-жалобные нотки сочувствия и сам никогда к ним не прибегал, считая, что жалость унижает достоинство человека. Но вместо угаданных будто бы слов старшего офицера Апраксин в ответ на сообщение о горном недомогании Чупрова услышал резкое, заставившее задребезжать мембрану:

— Почему теряете время?

Апраксина взорвало: хорошо говорить о времени, сидя в кабинете, за тридевять земель от этого чертова перевала! Что, кроме своих машин и солярки, мог знать этот технарь о пограничном поиске? Граница — не механизмы и запчасти, а живые люди со всеми слабостями, горестями, наконец, с пределом возможностей и сил… Как чуяло сердце: что-то произойдет! Не зря и птица кричала — накликала…

— Продолжайте преследование по вероятному направлению движения нарушителя! — вновь издалека долетел до Апраксина сипловатый, надсаженный голос Невьянова. — Вы слышите?

Апраксин слышал. И другие солдаты слышали — аккумуляторные батареи радиостанции были заряжены до отказа, резкие слова подполковника звучали так громко, будто он сам стоял рядом, поскрипывая своими просторными, сшитыми на заказ, сапогами, и глядел с усмешкой, ядовито…

Но сейчас Апраксину нужны были не команды, пусть и справедливые в конечном счете. Командовать он и сам умел — не хуже начальника отряда. И давать начальнику заставы совет вести тревожную группу по наиболее вероятному направлению движения нарушителя по крайней мере нелепо, потому что это даже не арифметика, а счетные палочки первоклашки, азы. А что предпринять в данном случае, в конкретной ситуации? Вызвать из заслона или с заставы другого вожатого с собакой? Не имеет смысла: в оба конца и далеко, и времени затратится больше. Оставить или, точнее, бросить Чупрова одного он тоже не мог — не позволяла совесть, сопротивлялся разум…

Будто подслушав мысли лейтенанта, Чупров попытался встать, оторваться, наконец, от притягивающего его, будто магнитом, прохладного валуна. Но тело еще плохо слушалось его, в голове по-прежнему стоял такой гул, словно десяток бондарей, действуя в полном согласии, сбивали с бочек ржавые обручи.

— Цеза! — тихо позвал он собаку, чтобы хоть что-то сказать и немного себя взбодрить. — Иди ко мне. Ну иди, дурочка, иди. Вот так, умница.

Апраксин излишне пристально следил, как ничего не понимавшая Цеза, тоже, по-видимому, обескураженная задержкой, послушно подалась вперед, на ходу виляя длинным и сильным телом, ткнулась мордой в колени Чупрова. Лейтенант избегал смотреть на самого инструктора, чтобы тот, не дай бог, не прочел в его взгляде нетерпения и досады. Сейчас Апраксин даже больше надеялся на Цезу, чем на самого хозяина, мысленно молил ее помочь Чупрову прийти в себя, потому что ни в чьих других руках собака работать не будет, а только она одна сейчас безошибочно могла указать точный кратчайший путь, который избрал для себя нарушитель границы.

— Я скоро, — зачем-то пообещал Чупров лейтенанту и остальным солдатам. — Вот только оклемаюсь, и все пройдет.

— Конечно, — с какой-то нарочитой, непривычной для себя бережливостью в голосе поспешно ответил Апраксин, хотя в этот момент с языка готовы были слететь совсем иные, более жесткие и требовательные слова. — Ты скоро оклемаешься, — повторил он вслед за Чупровым. — Ничего…

И как бы в подтверждение его слов долговязый радист, столбом возвышаясь на нижней каменистой террасе, когда Чупров на него оглянулся, через силу подмигнул ему, как бы подбадривая, по потом, не выдержав виноватого, отчего-то заискивающего взгляда инструктора, отвернулся, закусил нижнюю губу.

Поднятая солдатами пыль, от которой собака чихала и потешно терла когтистой лапой нос, постепенно улеглась. А может, это солнце, светившее уже совсем по-вечернему, так изменило цвет каменной пудры, что она стала неразличимой для глаза? Ведь и видный с высоты перевала густой мох на недалеком теперь болоте, обычно сиявший обманчивой изумрудной зеленью, сейчас казался сумеречно-бурым, невзрачным, как бы выгоревшим.

Тишина и покой обволакивали землю, замиравшую перед сном. Пора было, несмотря ни на что, подниматься, топать к болоту, куда, по всей вероятности, держал путь нарушитель. Чупров и ненавидел себя за слабость, за то, что другие вынуждены были его ждать, и остро желал себе одного: решимости, твердости духа и тела.

Он рывком вскочил, охнул беззвучно, потому что тело словно прошило жгучей молнией. Но Чупров не поддался мгновенному порыву сесть и никуда не идти, а только крепче, стремясь пересилить слабость, потуже намотал на кулак поводок. Надо было прийти в себя, почувствовать под ногами твердую почву, унять шум в голове и ушах, и на эту трудную работу у него ушло много сил. Но вот прояснилось в глазах, спала с них мутная пелена, за которой открывался простой и будничный мир в безмятежном и ласковом сиянии вечернего солнца.

— Цеза, след! След, Цеза, — тихо сказал инструктор собаке, и умное животное не рванулось вперед, иначе бы Чупров не устоял, а медленно, с оглядкой, потянулось к болоту, постепенно убыстряя и убыстряя ход.

Снизу, от близкого уже болота, шибануло тяжелым духом, который, однако, не остановил погоню, не заставил людей замешкаться даже на краткий миг.

— Молодцы, орлы, молодцы, — подбадривал солдат заметно повеселевший Апраксин. — Еще чуть-чуть поднажмем…

Стало ясно, что болота не миновать, и потому бежали в заданном направлении, едва сдерживая темп, чтобы не обгонять собаку.

Поначалу жутко было видеть такое количество бесполезной, непригодной для жизни масляно-черной воды, в которой кроме мха не тянулось к солнцу ничто живое. Даже белощекая крачка — неизменный обитатель топей — и то не вила здесь гнезд, держалась подальше от столь гиблого места. Лишь чудом зацепился по обе стороны узкого болотного клина стойкий к затоплению кипарис. Но и тот не удался мощью, ник и чах в застоялом воздухе и вязкой взбулькивающей грязи. Пограничники сюда тоже редко наведывались — не было особой нужды, потому что какому нарушителю придет в голову заживо топить себя в вонючем болоте?

Открывал или, наоборот, запечатывал болотную горловину рыжий, без малейшей растительности каменистый утес, от которого вправо и влево тянулся зыбун. Апраксин знал, что в таком зыбуне запросто можно было увязнуть…