Вадим Данилов - Временно исполняющий

• Название: Временно исполняющий
• Автор: Вадим Данилов
• Жанр: О войне
• Год: 1986

Вадим Леонидович Данилов родился в 1923 году в Уфе, в семье военнослужащего. Среднюю школу закончил в Челябинске в 1941 году и сразу же ушел в армию. После учебы в артиллерийском училище воевал на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских фронтах. Был награжден боевыми орденами и медалями. Службу в армии закончил в 1948 году и поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета.

Работал в газете «Уральский рабочий». С 1966 года корреспондент газеты «Правда».

Публикуемая повесть — первое крупное произведение.

---

— Неправда. Тебе бежать надо, ждут? Иди, Сеня. Нам тоже пора линию проверить. Увидимся, рядом ведь теперь. Иди.

А с рассветом снова раскололось небо и началась грохочущая круговерть…

18

Приказание «Сам работай!», отданное командиром дивизиона срывающимся, каким-то чужим голосом, не застало Синельникова врасплох. Да, пришло время самому становиться к орудию.

Перед этим, когда кончилась бомбежка, не в пример прежним, вполне терпимая, стали видны переправившиеся через речку танки с автоматчиками. Автоматчиков тут же заставил залечь стрелявший е закрытой позиции первый дивизион, а тех, что не залегли, перебили пулеметчики Кормановского. Справа открыл огонь прямой наводкой третий дивизион — три танка пустили клубы дыма и остановились. Но остальные набирали скорость и палили беспрерывно.

Первой им ответила пушка Васинского. На нее немцы и обрушились прежде всего. Но при этом подставили свои бока пушке Шафигуллина, и тот четырьмя выстрелами поджег два танка. Но недолго действовал расчет Шафигуллина — раненых бойцов унесли санитары. Синельников остался один. Сам хватал очередной снаряд, сам заряжал, наводил и нажимал спуск. Попал в гусеницу еще одного танка.

— Давай-давай! — командовал он самому себе. И вдруг обнаружил, что стрелять больше не по кому: немцы отступали.

У второго орудия почти не осталось бронебойных снарядов, зато в достатке было дистанционных. Осмотрев кое-как уложенные ящики, Синельников, хитро прищурившись, взглянул на Васинского:

— Пальнем? Побеспокоим фрицев?

— Пальнем, товарищ лейтенант. Начали.

Санинструктор подтащил ящик, зарядил пушку. Семен, не стрелявший до сих пор ни разу дистанционным снарядом, на глазок установил прицел и уровень, нажал спуск. Белое облачко появилось высоко-высоко.

— Ух ты! — сплюнул Синельников. Резко сбавил уровень — разрыв произошел гораздо ниже, но далеко за переправой. Еще корректировка — и взметнулась земля, получился «клевок». Только четвертый снаряд разорвался примерно, там, где требовалось, а пятый и шестой грохнули прямо над головами спешно окапывающихся немцев. Однако ни за бугорком, ни в окопе не спрячешься от летящих сверху осколков. Видно было, как немцы сползали к реке, иные вскакивали, бежали, падали и опять ползли…

Первое орудие подняло столб воды возле вражеской переправы. Открыла огонь по реке и гаубица Павельева. А Синельйиков с Васинским, окончательно пристрелявшись, меняли только угломер и выстраивали в ряд разрыв за разрывом. Один рассеивался, тут же гремел другой, за ним третий, четвертый.

— Живей, живей! — подгонял лейтенант Васинского.

Но тот выдохся окончательно и уронил очередной снаряд, не донеся его самую малость до затвора.

— Смотри, себя взорвёшь или ногу мне отдавишь, — заметил недовольно Семен. — Ладно, малость передохнем.

Смолкло орудие. Краска на его стволе трескалась от перегрева, над дульным срезом дрожал воздух. Лейтенант с санинструктором надрывно дышали. До них донеслось едва слышимое «…а-а-а», потом — скорее угаданное, чем отчетливо различимое «Ура-а!». Это батальоны стрелкового полка, воспользовавшись артподдержкой, решили атаковать и выбить противника, не дожидаясь ночи.

— Смотри, Васинский! — Семен аж подпрыгнул. — Наступают! Мы наступаем! Смотри!

Ему, не видевшему до сих пор наступления своих войск, до сих пор только отстреливавшемуся и защищавшемуся, целившемуся не Веснины врагов, а в изрыгающие пламя и готовые проглотить его скрежещущие пасти, очень хотелось посмотреть, как бегут фашисты, убедиться, что они могут бежать. Эта отчаянная контратака батальонов стрелкового полка была ему в диковинку.

Но контратаковать по-настоящему не было еще сил. Стрелковые батальоны вскоре залегли, а по огневым позициям артиллеристов ударила крупнокалиберная вражеская батарея. Синельников не слушал стремительно нарастающий шелест приближающегося урагана, он понял, что ураган начался, когда первая же мощная осколочная граната приподняла, сдвинула с места пушку и оглушила его.

Немцам не требовалось много времени для пристрелки — орудия, дерзнувшие вести огонь с открытого всем ветрам склона, порядком уже намозолили им глаза. Сотрясающие землю удары гранат и фугасок посыпались густо, не оставляя просвета. Летели бревна перекрытий, осыпались, как песочные, окопы и окопчики, щели и ходы сообщения, рвались в клочья провода…

Но просвет все же наступил. Промежутки, между толчками и следовавшими за ними грохотом и свистом сделались продолжительнее. Синельников встал на колени, огляделся. Васинский, откинувшись на колесо свалившейся набок пушки, сжимал правое предплечье, с пальцев капала кровь. Посмотрел на лейтенанта просительно и виновато:

— Я того…

Семен достал из сумки санинструктора индивидуальный пакет, разорвал ему рукав, перебинтовал, как мог, рану: наложил выше нее тугой жгут. И снова огляделся. Вокруг было мертво. Никто не показался у первого орудия. Лишь возле укрытия полковых связистов увидел он маленькую фигурку. Шагнула она и прострелила наступившую тишину молящим, пронзительным: «Мама!».

Семен кинулся туда, падая в воронки и обвалившиеся окопы, вскакивая и со стоном выкарабкиваясь из них.

— Зоя… Зоя!

Девушка лежала вниз лицом, раскинув руки, крепко сжимая ремень тяжелой катушки с кабелем.

— Зоя, — позвал лейтенант, осторожно тронув ее за плечо. Перевернул на спину, увидел алый ручеек у виска, поднял и крепко прижал к груди.

Легонькой была Зоя. Синельников нес ее, касаясь щекой русых растрепанных волос. Нес бережно, обходя воронки и обвалившиеся окопы. Его было видно издалека, даже из Атуевки, продолжавшей ухать крупнокалиберными стволами. Было видно до тех пор, пока взметнувшийся перед ним огненно-черный сноп не заслонил его…

Тяжелая фугаска попала в край бревенчатого перекрытия блиндажа, в котором находился командный пункт дивизиона. Перекрытие осело одним концом и поползло вниз. Комьями посыпалась, земля. Ватолин и Сахно с уцелевшими еще разведчиком и телефонистом с трудом выбрались наружу, перешли в окоп на противоположном от противника склоне высоты.

— Убираться отсюда надо, — сказал Сахно.

Пожалуй, он был прав: командный пункт разбит, связь с единственной гаубицей оборвалась. Но существовал приказ — находиться именно здесь, никем не отмененный и не допускающий его невыполнения.

Пусть одному человеку или группе людей действительно нецелесообразно сию минуту стоять там, где предписано приказом. Зато, может быть, целесообразно для соседей справа или слева, для подразделения и воинской части в целом, для целой армии и всего фронта. Отдавшие приказ исходили из единственного соображения о необходимости выстоять несмотря ни на что и сознательно отметали все прочие соображения, сколь бы целесообразными они ни представлялись, потому что все прочее теряло смысл вне исполнения приказа «Стоять насмерть!».

— Переберемся вон туда, — ответил Ватолин, указав на окоп, расположенный недалеко от разбитого блиндажа. Четыре человека, вооруженные автоматами и гранатами, могли тут противостоять немецкой пехоте, если бы ей удалось, преодолев оборонительные заслоны батальонов стрелкового полка, достичь этого рубежа. Могли хотя бы ценой собственной гибели задержать врага на полчаса, на час. А в данной ситуации это было важнее самого важного, было высшей целесообразностью.

— А шестая молчит, — заметил, уже обосновавшись в окопе, Сахно. Он имел в виду гаубицу Павельева.

— Верно, молчит, — спохватился старший лейтенант.

Оба удивились, потому что гаубица оставалась вроде бы невредимой. И сейчас нечастые разрывы крупнокалиберных снарядов, судя по звуку, ложились не очень близко от нее. Почему же молчит?

Ответ последовал неожиданно: кто-то показался со стороны гаубичной огневой позиции, скрылся за ближайшим высоким бугром, а вскоре скатился с бугра. Это был командир шестой» батареи Павельев. С непокрытой головой и пистолетом в руке. Пригнувшись, добежал до окопа и, тяжело дыша, опустился на землю.

— Нет дивизиона, — произнес он с неизвестно кому обращенным укором.

— Есть дивизион, — процедил сквозь зубы Ватолин.

— Был, — махнул рукой Павельев, отвернулся. — И ничего не осталось.

— А я говорю: есть, — громко повторил исполняющий обязанности командира дивизиона. — Почему ты бросил орудие?

— Орудие суть железо, только и всего, — скривился Павельев. — А людей нет, всех перебило.

— Значит, сбежал? Марш к орудию!

— Да ты… Ты видишь, что там творится?

— Вижу. Приказ двести двадцать семь знаешь?!

В глазах и голосе друга детства старший лейтенант Павельев уловил нечто такое, что заставило его подняться. Он встал и пошел, не пригибаясь. Оглянулся, может, надеялся, что Костя передумает и ради всего, что связывало их когда-то, скажет: «Вернись. Ты, как всегда, прав: орудие суть железо».