Вадим Данилов - Временно исполняющий

• Название: Временно исполняющий
• Автор: Вадим Данилов
• Жанр: О войне
• Год: 1986

Вадим Леонидович Данилов родился в 1923 году в Уфе, в семье военнослужащего. Среднюю школу закончил в Челябинске в 1941 году и сразу же ушел в армию. После учебы в артиллерийском училище воевал на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских фронтах. Был награжден боевыми орденами и медалями. Службу в армии закончил в 1948 году и поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета.

Работал в газете «Уральский рабочий». С 1966 года корреспондент газеты «Правда».

Публикуемая повесть — первое крупное произведение.

---

Но Ватолин ничего не сказал. А Павельев, поднявшись на бугор, оглянулся в последний раз. Не оглянись — и, кто знает, может, уловил бы момент разрыва крупнокалиберного снаряда, сберег бы долю секунды для того, чтобы укрыться от осколков.

19

Выпал ранний, сильный для здешних мест снег и сразу лег на удивление прочно, преобразив округу. Он густо припорошил остатки каменных и пепел деревянных строений, завалил пустующие и занятые еще кое-где окопы и траншеи, накинул покрывало на опаленные, обезображенные воронками низины ы высотки, припудрил торчавшие над покрывалом часта сожженных, подбитых танков и опрокинутых, изуродованных прямым попаданием орудий.

Снег словно силился спрятать от людей то, что они видели в нескончаемые дни летних сражений. Союзником снега стало безмолвие, наступившее после того, как кровью была погашена вспышка вражеской активности.

«Синельников сказал бы: тихо, как на кладбище», — думал старший лейтенант Ватолин, рассматривая непривычную глазу белизну. И впрямь — кладбище! Кладбище, покрытое гигантским саваном. Как ни силился снег в союзе с безмолвием спрятать неприглядность окружающего, не спрятал. И не мог спрятать. Не мог скрыть того, что нельзя было не видеть, что будет всегда видеться не только сквозь толщу снега, но и толщу времени… Вот они— белые холмики под неказистыми пирамидками с фанерными и жестяными звездочками и без них. Холмиков с пирамидками — мало. Куда больше — без пирамидок, без указаний, кто и когда похоронен. А еще, наверное, больше таких, где лежат по нескольку человек. Когда-нибудь их останки будут разыскивать. И не найдут.

— Разобраться надо в своих могилках, пока то да се, — сказал не терпящий бездеятельности Мангул.

Но разобраться так и не успел: слишком кратким оказалось «то да се».

Старшина один остался невредимым из всего личного состава пятой батареи: и повара похоронил, и ездового кухни отправил в госпиталь. Явился за указаниями к Сахно. Тот велел обратиться к Ватолину, надеясь хоть чем-то порадовать его.

— Илья! Жив! — впервые за много дней улыбнулся Костя.

— Живой, Товарищ старший лейтенант. Явился для прохождения дальнейшей службы.

— Дальнейшей? Ладно, будешь пока моим ординарцем.

— Есть.

И Мангул взялся за устройство быта командира дивизиона. Все перечистил и перестирал, а в предвидении холодов отремонтировал печку в его комнате и печь в слишком просторном теперь для штаба дивизиона подвале. Подвал, судя по всему, когда-то предназначался для жилья, имел даже окна. Призвав на помощь несколько бойцов из тех, что уцелели и теперь составляли подразделение при штабе, иначе говоря, штабную батарею, Илья расчистил окна, от завалов земли и щебня, вставил в них осколки стекла.

— Собираетесь здесь год просидеть? — спросил удивленный Сахно.

— Нет, товарищ лейтенант, год сидеть не собираюсь. Но опять же и день теперь как год. День прожить по-людски — и то ладно.

Сахно не ответил — сам знал, что день, прожитый в обстановке, хоть немножечко отличной от фронтовой, теперь вроде награды.

Весьма одобрил деятельность старшины капитан Зарахович:

— Сразу видно, что здесь собираются воевать, готовятся воевать… Кто порядок и чистоту поддерживает, у того настроение бодрое. А что такое бодрое настроение на войне? Оружие это…

Осмотрев в сопровождении Ватолина все помещение, капитан снова обратился к Мангулу:

— Мне нужен начальник продовольственного склада. Пойдете?

Старшина вытянулся:

— Нет, товарищ капитан. Если можно, не пойду… Не могу я без батареи.

Заместитель командира полка прибыл проверить, доставлено ли зимнее обмундирование, все ли получили что положено. Ватолину полагались теплое белье, валенки, стеганые штаны, шапка, шерстяные перчатки, меховой жилет и полушубок. Полушубок и валенки он ни разу не надел — морозило, по его понятию, самую малость. Только осмотрел их и вздохнул: «В училище бы такие, в карауле стоять».

А жилет носил с удовольствием. Выходил в нем на воздух до завтрака, днем и с наступлением сумерек. Смотрел, как садилось солнце и редко-редко поднимались струйки трассирующих пуль, вспыхивали ракеты. Вернувшись в штаб, расстегивал жилет и, выставив наружу белый пушистый мех, засунув руки в карманы, шагал из угла в угол, обмениваясь с Сахно репликами об ожидаемых новых орудиях и пополнении личного состава.

Орудиями пополнение, по заявлениям полкового начальства, находились в пути к ближайшей железнодорожной станции. А от этой «ближайшей» предстоит еще добраться своим ходом до не такой уж близкой линии фронта. Когда-то что-то будет… А пока одно занятие — ничего не делать и стараться ни о чем не думать, потому что думы лезут невеселые. Например, такая: «Что бы сейчас сказал Синельников? Сказал бы: «Кому война, а кому хреновина одна». Сказал бы беззлобно, имея в виду не «окопавшихся в тылу прохиндеев», а самого себя…

Пользуясь передышкой, Ватолин побывал в стрелковом полку. Командный пункт располагался теперь в блиндаже большего размера. За столом на месте хмурого лысеющего капитана сидел незнакомый старший лейтенант.

— Погиб Николай Петрович, — ответил на немой Костин вопрос майор Кормановский. Продолговатые глаза его ввалились, скулы почернели. — Рад видеть вас невредимым… Разбит, говорите, дивизион? Помочь не можете? Поможете, куда вы денетесь — все впереди… Чайку попьем? Не хотите? Ладно. Тогда пойдем в батальон, я туда собираюсь.

Над траншеями посвистывали пули. Редко, но посвистывали. Случалось, и гранаты рвались в траншеях. Потерь, правда, было немного, но главным образом потому, что терять было некого: во всех батальонах людей набиралось как раз на одну роту. Новое обмундирование на бойцах уже не было новым. Валенки у некоторых прожженные, обгорели и полы шинелей, и нахлобученные, потерявшие форму шапки.

Снег кругом черный, с рыжими подпалинами. И холодно не только в траншеях, но и в укрытиях. Ватолин вспомнил, что летом, в жару и дымный смрад, слышал, как кто-то тихонько напевал: «Бьется в тесной печурке огонь…», и он нисколько этому не удивился. Теперь, бы очень удивился, услышав пение хоть кого-то из сидевших у печурок. Бойцы молчали, дымили самокрутками и поеживались: бьющийся в печурке огонь согревал лишь протянутые к нему руки.

— Заглядывайте, Константин Сергеевич, — прощаясь, сказал Кормановский. — Обсудим план наступления. Штаб дивизии требует дать наши соображения. — И, помедлив, добавил: — А без вас какие соображения…

Из состояния тягостных раздумий и ожидания Ватолина вывел вызов к майору Машковце-ву: «Что-то будет!» Майор поздоровался кивком и, указав на стул, спросил:

— О новом ордене слышал? Орденом Отечественной войны называется.

— Слышал, читал.

Машковцев встал и протянул руку:

— Ты награжден этим орденом. Поздравляю.

— Служу Советскому Союзу.

— Многие награждены. Заруднев и Плотников посмертно. Лебеденкову — медаль «За боевые заслуги».

Заложив руки за спину, майор прошелся До двери и обратно.

— Я зачем тебя вызвал… Едет к нам командир дивизиона. Из госпиталя. Боевой, под Москвой воевал. Приедет — сдашь дела, а сам батареей покомандуешь.

Костя не удивился и не обиделся, почувствовал даже нечто похожее на облегчение: прибудут совсем незнакомые командиры батарей, надо к ним привыкать, командовать ими, посылать на рожон, а они, глядишь, и не моложе его и опыта у них не меньше, наверняка больше. Трудно будет ими командовать, как трудно, почти невозможно было приказывать Хабарову и Долгополых. Пусть приказывает боевой, воевавший под Москвой комдив. Одна лишь мысль мелькнула: «Понравится ли новичок Кормановскому?» Тут же одернул себя: «А какое мое дело! Я теперь, может, и не увижу Кормановского, вот это плохо…»

Ватолин вспомнил изречение Синельникова: «Чем ниже стоишь, тем легче падать» — и открыл рот, чтобы попросите разрешение удалиться. Но командир полка опередил его:

— Обиделся? Зря. Я батареей, между прочим, командовал три года, а ты — ни дня. Так ведь? Это, брат, бо-ольшой пробел в твоем военном образований.

— Разрешите идти?

— Постой, не торопись… Вот что: получили мы письмо, странное письмо — просят одному человеку отпуск предоставить.

— Кому?

— Павельеву. Нашли о чем просить: и человека в живых нет, и отпусков на фронте не дают… Пишут родственники, что дочка у него родилась, позвольте, значит, ему на дочку посмотреть.

Старший лейтенант молчал, с трудом соображая: «Какая дочка? Неужели Кирина? Вполне возможно, ведь ездил же он к ней, когда училище закончил».

Издалека донесся голос майора:

— Решил сказать о письме, потому как приятелями вы были…

Когда Ватолин вышел из штаба полка, густо и медленно падали крупные снежинки. Подумал: «Потому как приятелями были, поэтому сказал? Или упрекнуть хотел: не сберег, мол. Пусть. Только бы самому себя не упрекнуть. И, наверное, не упрекну, если самого себя беречь не стану».