Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Оказывается, без меня рота занималась ремонтом и укреплением маленьких мостиков, раздавленных нашими танками, иногда строила новые мосты. Бойцы понимали, что работа эта не столь сверхспешная, как в дни начала наступления, когда танки и пушки задерживаются из-за недостроенного моста. И работали бойцы явно вполсилы. Пылаев все это мне высказал и добавил, что очень недоволен Литвиненкой; без меня он плохо командовал взводом.

Я, разумеется, обещал поднять дисциплину. Меня обеспокоило отсутствие Самородова, который выехал из Красносельца за день раньше меня. Вообще отыскивать свои воинские части было нетрудно, потому что везде на развилках и на перекрестках каждая часть ставила свои указатели со стрелкой. Наши указатели — «Хозяйство Елисеева-2» стояли повсюду. Почему же Самородов заблудился?

Через два дня он явился со своими бойцами на немецкой подводе и на немецких лошадях, а их шинели вместо воинских ремней были подпоясаны какими-то эрзацами. Оказывается, по дороге они забрались в немецкий хутор и стали там в присутствии хозяев шарить по шкафам и курятникам. Их накрыл какой-то лейтенант с солдатами и забрал, угрожая судом военного трибунала за мародерство. Их посадили в погреб, забрав коней, подводу, ремни и мою бутылку со спиртом. Но в ту же ночь они убежали. Самородов уверял, что все обойдется, так как допроса с них не снимали, не спрашивали их фамилии и из какой они военной части.

И еще Самородов мне рассказал, что в то же утро он с бойцами забрался в другой немецкий дом, конфисковал там пару лошадей и подводу, наверное, еще кое-что и вот явился в роту, как говорится, «цел и невредим».

Случай этот заставил нас впредь заниматься мародерством осторожнее, хотя тогда все воинские части второго эшелона занимались этим «позорящим советского воина» делом не менее рьяно.

Кстати, передислокация всего нашего 74-го ВСО из Восточной Пруссии связана была со скандалом в 1-й роте, когда их бойцы были задержаны как мародеры и новый командующий 48-й армией генерал-лейтенант Глебов отказался от всего нашего ВСО, то есть попросту нас прогнал. Так из армейских саперов мы вновь стали саперами фронтовыми, выполняющими те или иные строительные и другие работы по заданию штаба инженерных войск 2-го Белорусского фронта.

Продвигалась 2-я рота медленно, от моста к мосту. Пылаев продолжал посылать своего холуя Зимодру с двумя-тремя бойцами за разными «трофеями», но с предупреждением — брать только из пустых домов, а если встретятся немцы, относиться к ним повежливее и конфисковать у них лишь имущество, которое можно было назвать «военным», то есть лошадей и повозки.

Я спохватился, а у меня-то никаких трофеев нет, и еще я мечтаю о паре белых лошадей и коляске.

Однажды наша рота строила совсем маленький мостик, и я отпросился у Пылаева поехать в сторону километров за 15. Взял Литвиненко, Самородова, Кузьмина, еще кого-то, и мы поехали.

Тут деревень не было, а все хутора. Мы заезжали в хутора польские, спрашивали — где немецкие, и ехали дальше. К этому времени все пустые немецкие жилища были уже изрядно пообчищены, в шкафах и комодах оставалось лишь разное тряпье. Наверное, тут до нас действовали не столько наши военные, сколько местные поляки. В одном пустом доме я увидел ножную швейную машину и решил ее взять в подарок жене. И еще я увидел половник. У меня с женой в довоенном хозяйстве половника не было, а разливать суп столовой ложкой оказалось очень хлопотно. Дуршлаги, то есть те же половники, но с дырочками, до войны продавались всюду, а вот половник без дырочек мы нигде не могли купить. Взял я его и сунул в свой вещмешок.

Забегая вперед, скажу, что швейная машина мне впоследствии причинила немало огорчений, я ее поместил на подводе под брезентом, но брезент протекал и весь механизм так проржавел, что пришлось машину выбросить. А половник я привез в Москву и с торжеством подарил жене. Это был мой единственный военный трофей. А вот ножик, сколько я ни искал, так и не мог найти, ни в Белоруссии, ни в Польше, ни в Германии.

Возвращаюсь к прерванному рассказу. Расспрашивая поляков о том, не стоят ли где в немецких хуторах лошади, особенно белые, мы заехали довольно далеко. Одну белую лошадь видели, да такую старую, что пришлось от нее отказаться. Тогда я решил отказаться от своей мечты о белых лошадях и сказал, что хочу коней любой масти и хочу коляску. В конце концов, в своей же роте я всегда сумею обменять лошадей на более подходящих по масти и по резвости.

Поляки нам указали один хутор, где, по их словам, немец хозяин не успел убежать и прячет двух лошадей. Поехали. Я пошел прямо в дом, мои спутники стали заходить в надворные постройки. Старик-хозяин выскочил, прошел мимо меня.

В большой комнате я застал женщину с двумя детьми. Она смотрела на меня испуганным, измученным взглядом.

— Kein Angst? Kein Angst? — повторил я несколько раз.

Она села, трехлетний мальчик забрался к ней на колени и уставился на меня недетскими, ненавидящими глазками, старшая девочка лет семи по приказу матери подошла ко мне, сделала книксен, я ее погладил по головке.

Женщина предложила мне кофе, я отказался и, с трудом подбирая немецкие слова, заметил, что раньше, наверное, нашим военнопленным она вряд ли давала хотя бы картофельные очистки. Она что-то ответила — я не понял. Потом она сказала, что старик — это ее свекор, а муж на фронте во Франции.

Вообще, где бы я ни разговаривал впоследствии с немками — везде их мужья, отцы, братья и сыновья сражались только на Западных фронтах. Они лгали из страха перед нами.

Вошли старик-немец, Литвиненко и Самородов.

— Сергей Михайлович, старик плачет, не хочет коней отдавать, а кони, как птицы, и коляска есть мировая, — сказал Литвиненко.

Я встал, погладил по головкам детей и пошел вместе со всеми в конюшню. Старик плача говорил, что кони молодые, им только по три года, их никогда не запрягали. Самородов тотчас же полез коням в пасть. Все убедились, что зубы были сточенными.

Я дотронулся до автомата Вани Кузьменко и, погрозив старику пальцем, стал его хлопать по спине.

Кончилось тем, что мы запрягли коней в коляску и поехали. А старику в утешение я оставил записку, что он «содействовал успеху Советских войск».

По дороге мы еще прихватили у немцев пару коней и подводу, в пустом доме разыскали овец, несколько кур и сало и с торжеством въехали в расположение роты. С того дня я стал ездить в коляске. Кучером назначил нашего дневального (денщика), старика Куковицкого.

Надо сказать, что тогда и в других воинских частях широко практиковалась конфискация лошадей у немцев. Иногда этим злоупотребляли, забирали коня, а за несколько километров меняли его у поляков на литр бимберу — такова была неофициальная такса.

А вот как однажды при моем непосредственном, но невольном участии мы забрали коня у поляка.

Во время одной из экспедиций за конями разговорились мы с поляком-хозяином хутора. Он сам предложил нам сменять своего коня на одного из тех, которые были запряжены в мою коляску. Он вывел не коня, а прямо Сивку-бурку игреневой масти с сединой по бокам, звездочкой на лбу. Я поглядел на нее и пришел в восторг.

— Сергей Михайлович, тебе нравится? Только нам не мешай, — сказал Самородов, он повернулся к поляку и предложил ему испытать резвость его коня.

И тут же Самородов вскочил на польского коня и поскакал, а Литвиненко вскочил в коляску, взял у Куковицкого вожжи и тоже помчал во весь опор.

— Да ты что? Ведь мы освободители! — кричал я, дергая Литвиненко за рукав.

— Потом, потом, — отмахивался Литвиненко и хватил кнутом по лошадям.

Фигура отчаянно размахивавшего руками поляка постепенно уменьшалась.

С того дня игреневая лошадка запрягалась в мотоколяску справа от дышла.

К себе в коляску я позвал Пугачева. Уже давно мне пришлось признать его техническое превосходство, а он простил мои на него прежние нападки. Мы сделались друзьями и во время этих поездок много разговаривали по душам.

К сожалению, не более недели пришлось нам ездить вдвоем в коляске.

Однажды ехали мы впереди роты и остановились возле одного немецкого хутора. Зашли вдвоем в дом, заказали немке сварить нам кофе, а я разложил провизию и стал угощать Пугачева. Всегда угощал я, Алексей Андреевич был такой удивительный бессребреник, что никогда никаких запасов не держал.

Куковицкий распряг лошадей пастись и присоединился к нашей трапезе. Тут мы услышали шум и увидели, что мимо дома промчалось, поднимая пыль, несколько танков Т-34.

Когда же мы после обеда вышли наружу, то вместо коляски увидели сплошное месиво из деревяшек и железок. По гусеничному следу мы поняли, что один из танков свернул с дороги, переехал через кювет и нарочно раздавил наш экипаж. Пришлось нам дожидаться ротного обоза.

С тех пор я никогда в жизни не ездил в коляске.