Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Мы поехали; мои бойцы с топорами в руках заходили во дворы, ловили по курятникам кур и тут же их казнили. Заехали мы куда-то далеко, обнаружили отдельный хутор. К нам неожиданно вышли два поляка. Они сказали, что являются батраками, а их панна немка очень добрая, просили ее пожалеть, так как накануне приезжал китаец с женщиной, он немку изнасиловал, а женщина сняла прямо с руки часы.

Бойцы остались во дворе ловить и казнить кур, а я пошел к панне.

Увидел молодую, очень испуганную и жалкую немку, к которой прижался маленький мальчик, и ее успокоил, сказал, что мы только заберем кур и уедем. С ее слов я понял, что к ней приезжала наша медсестра Чума и с нею наш боец казах, а не китаец. Чума как раз утром хвасталась этими часами. Подобрать часы на полу пустого дома или снять их с мертвеца и я бы не постеснялся. Но с руки… Да ведь это был настоящий грабеж, а совершила его жена парторга ВСО Проскурникова.

Между тем смеркалось, пошел густой снег. Мы повернули назад с возами, наполненными куриными трупами. Тут попался еще один хутор. Бойцы остались шарить во дворе, а я, заметив в доме тусклый огонек, вошел в него.

В большой кухне за столом сидели человек 15 и пировали. Некоторые были в гражданском, некоторые в немецких шинелях, тут же сидели и женщины.

Я не испугался, просто потому, что не успел испугаться.

Двое или трое встали. Один подошел ко мне, низко поклонился и на польском языке пригласил меня ужинать.

Я отказался. Выяснилось, что все они поляки — бывшие батраки у немцев, едут на родину и здесь остановились на ночлег. Я пожелал им счастливого пути и ушел. Мы вернулись в Бурдунген уже в полной темноте.

Я пошел к Пылаеву доложить. И тут он мне предложил ехать вторично. Ведь утром возвращаемся в Польшу, трофеев больше не будет. Самое портативное и самое питательное — это куры. Я обещал привезти еще два воза.

Снег продолжал все идти; мы раздобыли двое саней и двинулись в путь. Со мною поехали Самородов и трое бойцов с винтовками, топорами и фонарями. Сперва ехали по знакомой дороге, потом свернули с нее и вскоре попали в лес. Ехали, ехали все лесом, а снег все падал, падал, проезжали мимо каких-то озер. Может быть, дома и были где-то в стороне, но из-за темноты мы их не видели. Дорога едва угадывалась в лесу.

В конце концов она привела нас к одинокому хутору на берегу озера. Стояла тишина. Снег все падал и падал, во дворе лежали и дремали коровы, не кормленные, не поенные, не доенные. Бойцы с фонарями стали шарить по надворным постройкам. Самородов подошел ко мне и сказал, что тут кур столько, что можно наполнить ими наши два воза доверху.

Сквозь распахнутую дверь я вошел с фонарем в дом и сразу убедился, что до меня тут побывали — шкафы стояли открытые, одежда валялась на полу, я прошел в следующую комнату, еще следующую. Это была спальня. Я поднял фонарь, осветил кровать и увидел на ней покойника. Старик лежал, как принято укладывать покойников, со скрещенными на груди руками. Я постоял, постоял, освещая бледное лицо, и повернулся обратно.

Мне хотелось раздобыть варенья. Лопал я эти дни от пуза, а ни одной банки в запас не взял. Отыскал кухню, нагнулся с фонарем и увидел несколько банок. Протянул руку, чтобы взять самую большую, поскользнулся и чуть не упал. Я думал, о пролитое варенье поскользнулся, посветил в другую сторону и обнаружил старуху с проломленным черепом, лежащую в луже крови. Ее рот был оскален, глаза выпучены, пальцы на руках скрючены. Словом, жуткая была старуха, вроде ведьмы.

Я поднял банку и с банкой в одной руке, с фонарем в другой пошел к выходу.

А во дворе работа шла вовсю, одни снимали дремавших кур с нашестов, другие рубили им головы. Я рассказал бойцам об убитых стариках. Никто из наших в дом не пошел — видно, побоялись.

Поехали обратно. Поднялся ветер, закрутила метель. Но было тепло, верно около нуля. Ехали мы, ехали, и тут я понял, что мы заблудились. Я испугался, к утру мы должны обязательно вернуться. Ехали, наверное, еще часа два в полной тьме, из-за метели ничего не было видно, мы сбились с дороги, вновь набрели на дорогу. И вдруг увидали сквозь метель едва мерцающий огонек. Направились прямо к нему по полю и вскоре подъехали к небольшому одинокому хутору. Стали стучать в ворота, огонь сразу потух. Застучали сильнее. Мне показалось, что за окном мелькнул кто-то в белом. Нет, не уедем! Стучали топорами, Самородов дал выстрел.

Ворота открылись, показался маленький старичок, дрожащий, бледный, в пальто, накинутом на белье. Я ему сказал, что нам нужно в Бурдунген. Старик стал объяснять дорогу, я не понимал, хоть и оказалось, что туда было всего 8 километров. Самородов предложил забрать старичка — пусть покажет нам дорогу. Вышедшая на разговор старушка запричитала, схватила мужа за рукав, Самородов потянул старичка в другую сторону.

Вспомнив чеха, показавшего, где находится замурованное вино, я сказал старичку, что дам ему справку, он сразу обрадовался, пошел домой одеться, вернулся, и мы поехали вместе с ним. По дороге он нам рассказывал, что является социал-демократом, Гитлера ненавидит, живет тут недавно, поселился, когда правительство распределяло пустующие земли.

Он вывел нас в соседнюю с Бурдунгеном деревню, я его отпустил, отдав ему бумажку с надписью, что он «содействовал успехам Советских войск».

Прибыли мы в Бурдунген около 6 утра. Я завалился спать, но через час был «подъем». Ехать нам предстояло уж не помню сколько километров на юго-восток, пересекая основные дороги. Путь предстоял тяжелый, по заваленным снегом дорогам, а почти все наши подводы были на колесах.

Пылаев куда-то уехал, командовать ротой остался Ледуховский. Мы везли с собой много груза — несколько подвод было загружено курами и коровьими тушами, у многих командиров втрое утяжелилось личное барахло, да еще одна подвода везла имущество Пылаева. Вот почему Ледуховский приказал бойцам идти пешком. Я лично, как командир взвода, мог бы ехать на подводе, но из солидарности тоже пошел пешком.

Ледуховский ехал впереди, развалясь один в коляске. Двигались мы медленно. Карта была у Ледуховского, и тут я стал замечать, что мы все заворачиваем влево. Я сперва подумал, раз у него карта, ему виднее — куда ехать.

На одном повороте он свернул еще раз влево. Выходило, что мы едем вовсе назад. Это сообразили и бойцы, начали ворчать. Бегом я догнал коляску, остановил ее.

— Вячеслав Алексеевич, мы не туда едем! Не туда!

Он ответил что-то вроде «не твое дело!»

Командирам приказано подчиняться беспрекословно. Однако простой здравый смысл требовал в данном случае протестовать. Ледуховский, кинув мне две-три исполненных презрения реплики, приказал своему кучеру тронуть вожжи. Но тут подоспел Ястреб.

Всегда уравновешенный, спокойный, Ястреб был хорошим парторгом и пользовался в роте большим и вполне заслуженным авторитетом. Как раз такими идеальными, с точки зрения советской литературы, парторгами наши писатели и киношники начиняют свои произведения. Пил он мало, в своих выступлениях упоминал Сталина умеренно, зато его речи всегда были наполнены конкретными фактами и предложениями. Правда, он почти никогда не говорил о себе; был ли он женат, где работал до войны — никто не знал. Но ведь и я почти ни с кем не делился о своем личном — слишком оно было мне дорого, и некоторые другие военные тоже рассказывали о себе очень мало.

В тот момент, когда чуть ли не вся рота начала роптать на бестолковость своего временного командира, Ястреб прямо и решительно сказал Ледуховскому:

— Мы не туда идем!

— Дайте карту на минутку, — попросил я.

Скорчив исполненную презрения гримасу, Ледуховский подал мне молча карту.

Снег к этому времени перестал идти: местность была открытая, с несколькими деревнями и хуторами. Я развернул карту и сразу нашел точку, где мы находимся. Да, крюк мы дали порядочный, хорошо, что я вовремя поднял тревогу.

— Пусть Голицын поедет с вами, — сказал Ястреб.

Ледуховский молча подвинулся. Я сел рядом с ним. Бесконечный, растянувшийся чуть ли не на километр обоз тронулся. Всю дорогу мы оба молчали.

Ночевать устроились в какой-то совершенно пустой деревне. До нас все дома тут были изрядно перетрушены, скотина и птица отсутствовали.

На следующий день к вечеру мы переехали по временному низкому мосту через Ожиц и очутились в Польше, в небольшом населенном пункте Красносельц.

Глава двадцать третья Немцы, поляки и мы

В Красносельце размещались наше 74-е ВСО и 1-я рота, которая там строила через все тот же Ожиц высокий постоянный мост на месте взорванного. А движение осуществлялось через низкий временный мост.

Выяснилось, что снегу и здесь, и далее на восток выпало столько, что по всем дорогам было парализовано движение. Нашей роте предстояло расчищать главную шоссейную магистраль Млава — Красносельц. Пылаев нас встретил и оставил в Красносельце лишь мой 1-й взвод, а с остальными взводами поехал дальше на восток, остались тут под моей командой и почти все девчата, специально, чтобы ощипывать привезенные нами куриные тушки.