Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Ездил я так с Ванюшей Кузьминым дня 3 подряд. На главных улицах было безнадежно искать, там стояли одни коробки, а в некоторых кварталах даже проезды оказывались заваленными. Ванюша иногда вылезал из коляски, заходил во дворы. Поляки устраивали свои жилища в подвалах, иногда в первых этажах домов. Но то, что кое-как можно было приспособить для одной семьи, никак не годилось для 70 человек.

Жутко был разрушен столь прекрасный город, его здания и костелы еще средних веков. А между развалинами кипела жизнь: люди шли пешком, ехали на подводах, что-то несли, что-то везли.

Нам сказали, что южная часть города более или менее уцелела. Поехали туда. Несколько раз разведчик Ваня меня высаживал, и я, опираясь на палку, вылезал из коляски и с трудом шел во двор какого-либо здания. Нет, все не то. Ведь мне надо было разместить не только людей, но устроить кухню, баню, уборную, каталажку, кладовку, конюшню на пару лошадей. И еще у меня была с Бобруйского котла собственная взводная корова, серой масти, которая совершила с нами большой путь на запад и теперь двигалась на восток. Мне часто приходилось отлучаться от взвода, своих лошадей я упустил, но за корову держался, и Пылаев, помня данное мне когда-то слово, не отбирал ее. И для коровы тоже требовалось помещение.

Наконец мы подъехали к президентскому дворцу Бельведеру, где жили тогдашние правители Польши — президент Берут, генеральный секретарь ППР (Польской рабочей партии) Гомулка, премьер-министр Осубка-Моравский, военный министр Роля-Жимерский, заместитель премьер-министра — ставленник американцев и англичан — Миколайчик. Судьбы всех их в ближайшие два года сложились по-разному.

Белый с колоннами великолепный дворец был только что отреставрирован. Он находился в глубине двора. Везде стояли часовые в польской форме. Впоследствии я узнал, что все они были нашими чекистами.

Свернули мы в ближайший переулок, в котором многоэтажные дома более или менее уцелели. Заехали в один двор, в другой, в третий. Везде квартиры занимали поляки.

Наконец нашли. Вот адрес: переулок Flory, 7. Двор был тесный, окруженный высокими темными домами и напоминал колодец. По многим разбитым окнам я понял, что не во всех квартирах жили поляки.

Я оставил Ванюшу одного с винтовкой в руках на ночь в этом дворе. Пусть стережет, а то еще поляки займут. В ближайшей kawiarnia (кафе) купил ему пирожных и поехал в Прагу.

На следующее утро совершилось переселение 1-го взвода на многих подводах. Мы заняли две пятикомнатные квартиры на 6-м этаже в доме во дворе и несколько квартир на первом этаже в доме, выходящем в переулок. Пылаев одобрил, только корову не дал, сказал, что ее могут украсть. На шестом этаже разместились бойцы и девчата, для себя я оставил маленькую отдельную комнату. Везде уцелел паркет, уцелели обои, только стекла были разбиты и крыша текла. В квартирах первого этажа расположились хозяйственные помещения, там жили наши кухарка, кладовщик, конюх. Кладовых, по примеру Пылаева, я оборудовал две, одну — официальную с основными продуктами, которую можно было показывать начальству и бухгалтерам, и другую — тайную, ключ от которой хранился у одного моего особо доверенного бойца, забыл его фамилию.

Не сразу мы приучили обеих наших лошадок преодолевать те несколько ступенек, по которым они попадали в квартиру.

Один поляк мне впоследствии сказал:

— Раньше из этих окон выглядывали молоденькие немочки, а теперь ваши лошадки.

Их у нас чуть не отняли. Приехал начальник ротного конпарка Чижов — разбитной малый из бывших военнопленных, попавших к нам под Кульмом. Подозревая, что мы используем лошадей не по назначению, он, по-начальственному задрав нос, мне сказал, что напишет рапорт Пылаеву и их у меня отберет.

Среди наших девчат была хохлушка Маруся (Марусь было несколько), на которую Чижов заглядывался, но дальше случайных перемигиваний у них дело не шло. Я ему предложил: забирай Марусю к себе, а лошадей оставь мне. Так и сменялись, Маруся продолжала числиться у меня, паек я на нее получал, а жила она тайно за 15 километров в конпарке у Чижова. А обе лошадки продолжали выглядывать из окон первого этажа нашего дома.

Ездили на них один раз в три дня за продуктами в Прагу, иногда я на них отправлялся куда-либо по делам. А иногда они использовались действительно «не по назначению».

Раз в три дня, под вечер, Литвиненко, Самородов и еще два молодца с винтовками уезжали куда-то за город и возвращались среди ночи. Они привозили кур, картошку, однажды привезли воз капусты, а как-то даже улей, и потом на следующее утро поляки — жильцы нашего двора — все удивились, откуда в их квартиры в центре Варшавы налетело столько пчел. Потом наши молодцы догадались захватить гаечные ключи и принялись отвинчивать от польских телег колеса на толстых резиновых шинах. Эти колеса они достаточно выгодно продавали в Варшаве некоему Ойгениусу, владельцу механической мастерской.

В такие ночи до их приезда я не мог спать и в ожидании их гулял по ночному переулку.

Конечно, это был настоящий грабеж. Я говорил Литвиненко, что, если они попадутся, я скажу, что знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Но я понимал, что в общем-то был соучастником.

А во второй, тайной, кладовой у меня всегда стоял какой-то запас бимберу, разной снеди, и перед сном я ежедневно выпивал по стакану горючего.

Мы ходили на работу на площадку будущего памятника. Требовалось разобрать бункера. Но гранитные плиты были накрепко забетонированы одна к другой. Взрывать в центре города категорически запрещалось, да и взрывчатки у нас не было. А если бы и достали, то мы использовали бы ее на глушении рыбы. Словом, кувалдой и клиньями, с великим трудом мы отделяли плиты одну от другой и оттаскивали их. Работа была тяжелая, только для сильных мужчин, а в моем распоряжении было много стариков и, самое главное, много девчат.

Как их занять? Они работали на кухне — чистили картошку, лепили пельмени, днем охраняли помещения, кое-чем занимались на площадке, стирали, штопали, мыли полы. Однажды я заставил их выбелить все помещения.

Ежедневно я посылал сводки. Наши плановики придумали некую «единичку». Если нормы выполнялись меньше чем на 1.00, это было плохо, требовалось подогнать хоть чуть-чуть больше. Но пельмени в производительный труд никак не поставишь. Так я и высасывал из пальца: оттаскивание плит за 100 метров, подъем их на трехметровую высоту; сейчас уж не помню, какие еще придумывал несуществующие работы, но единичку выводил на 1.02–1.03. И Пылаев был доволен.

Время от времени он приезжал, я вел его домой, и одна из моих многочисленных Марусь, умевшая очень хорошо готовить, подавала нам разные по тому времени деликатесы, разумеется, с бимбером. Раньше он Виктору изливал свою душу, теперь мне иной раз говорил такие вещи о нашей политике, за которые ему бы не поздоровилось.

Приезжал он иногда с майором Сопронюком. Тогда разговоры велись или на скабрезные, или на ура-патриотические темы.

На самостоятельной работе я был и прорабом, и хозяйственником, и медсестрой и вел политзанятия и, по мнению Сопронюка, должен был особенно следить за нравственностью своих подчиненных.

Я клялся, что создал два монастыря — мужской и женский и каждый вечер после отбоя проверяю все комнаты. Словом, он может быть спокоен. Бойцы других частей по вечерам хотя и собирались против нашего дома в переулке, но во двор я не велел их пускать, а нашим девчатам разрешал выходить к ним только на беседы.

Однажды Пылаев меня предупредил, что на следующий день привезет майора Елисеева.

Была организована генеральная уборка. На топчанах (да, да, у нас у всех были отдельные топчаны) постелили чистые простыни и одеяла.

Возле строительной площадки рос кустарник, очень густой и колючий. Обследуя территорию, я в самой чаще обнаружил сырую и тенистую поляночку, на которой росли шампиньоны. Раз в три дня я их собирал, но мало, выходило лишь на маленькую сковородку. Вот этими шампиньонами, жаренными на сметане, я и угостил майора. Он остался очень доволен не только обедом с бимбером, но и всем производством и хозяйством взвода, ходил по комнатам и зачем-то поднимал на девичьих топчанах простыни.

Вообще он был большим гурманом и очень любил хрен, который ни в Польше, ни в Германии не рос. Так для его стола специально привозили этот деликатес из Белоруссии. Враги Елисеева прозвали его за это «хреновым майором».

Как видит читатель, я был очень занят. Правда, днем оставлял на работе Литвиненко и уходил домой обедать, составлять сводку и на два часа спать. А вставал я ежедневно чуть ли не в 5 утра и садился за стол.

Во мне проснулась давнишняя страстная жажда творчества. Война кончилась, и мне казалось, что я осилю подвести ее итоги: я решил добиться — чего бы это мне ни стоило, — стану писателем, напишу роман, нечто вроде «Войны и мира». В течение двух утренних часов я творил. Теперь, 30 лет спустя, должен признаться, что замахнулся тогда чересчур самонадеянно высоко. Не было у меня такого уж большого таланта, да и простой технической сноровки, а обладал я лишь недюжинным упрямством и терпением.