Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

По моей просьбе Николай Владимирович послал официальный вызов на работу сестре Дусе — Евдокии Михайловне Голочевской. Муж ее — член партии с 1917 года, участник Гражданской войны, человек мною глубоко уважаемый, был арестован еще в 1936 году и исчез, а жена с дочкой Валечкой попали в ссылку в Сибирь. Теперь, в первых числах июня, они приехали, но Дуся пока решила месяц отдохнуть. Помогая ей приехать, я мечтал создать для своей жены дополнительный предлог, дабы удержать ее у себя.

Мне вспоминаются две поездки в начале июня: одна — в Гороховец, другая — в Вязники. Впоследствии я часто думал о тех поездках, они слились в моих воспоминаниях в единое, солнечное сияние: чудесные города со многими церквами, синие лесные дали и Клязьма, блистающая на солнце…

Однако была существенная разница в тех двух поездках. Из первой я вернулся в совершенно пустом скором московском поезде. Когда же я захотел повторить этот свой обратный маршрут и пришел на вокзал, то увидел возле кассы толпу народа. Оказалось, что уже три дня не давали на Москву билетов. Пришел состав, переполненный военными. Я вынужден был вернуться в Ковров поздно вечером рабочим поездом.

Почему произошла такая разница обстановки на поездах — я тогда не понял, так же как никто — ни в нашей изыскательской партии, ни во всей стране — не поняли «Сообщения ТАСС», появившегося в те дни в газетах и говорившего о концентрации германских войск близ нашей западной границы, якобы «для маневров».

Числа 18 июня моя жена уехала в Москву, повезла показать старшего сына врачам, а также за продуктами. Очень не хотелось мне ее отпускать; уехала она с величайшим трудом.

Наконец, наступил тот выходной день, мирный, солнечный, о котором столько написано и, наверное, еще много будет написано.

С утра вместе с Дусей отправился я в город. Предстояло кое-что закупить, а главное, переговорить по телефону со старшей сестрой жены Можаровской Полиной Михайловной — женой известного изобретателя вооружения самолетов. Мы собирались подробно с ней договориться — как организовать переезд ее семьи к нам на дачу. Переезд предполагалось совершить на легковой машине; мы хотели ее доверху нагрузить продуктами, которых в Москве было куда больше, чем в Коврове.

— Ты слышала новость? — окликнула девушка подругу.

Мы равнодушно прошли дальше. Известно, какие безделицы сообщают девушки друг другу.

— Знаешь, что случилось? — спрашивал юноша старика.

Но они остановились разговаривать слишком далеко.

— Сергей Михайлович, вы слышали, что говорил Молотов по радио?

Меня остановил Сашка — наш бурмастер, весельчак и балагур, типичный урка, еще подростком попавший в лагеря за хулиганство, дважды оттуда бежавший и в конце концов после освобождения поступивший к нам на работу. У нас его очень любили.

— Нет, а что?

И Сашка в двух словах рассказал то, о чем тогда говорил весь мир.

Мы пришли на телефонную станцию, увидели там Николая Владимировича, ожидавшего разговора с Москвой. Ужасная весть подтвердилась.

Только через два часа меня соединили с Полиной.

— Ну как? Вы не отменяете ваш приезд? — спросил я.

— Нет. А почему я должна отменять? — В голосе Полины слышалась обида.

Как видно, она считала начавшуюся войну вроде Хасана или финской. Где-то там бомбят, а у нас по-прежнему спокойно.

Однажды я видел, как на фабрике вдруг выключили ток. И однако в силу инерции все маховые колеса, трансмиссии, станки продолжали некоторое время вертеться с прежними скоростями.

Наверное, нашу страну в первые дни войны можно было сравнить с такой фабрикой. Жизнь как будто вертелась по-прежнему, но, однако, чувствовалось что-то не то в работе механизмов.

Мы, как и раньше, ходили на работу, чертили, считали, заключенных выводили из зоны, в пять утра я вставал, уходил писать пьесу, а в восемь шел со своими реечниками на работу, глядел в трубу теодолита, измерял, записывал и подсчитывал углы…

Но все мы сознавали, что работаем неизвестно зачем, по инерции. Думы наши были далеко от работы.

В газетах появились «сводки Информбюро» с поганым словом «направление», за которым — мы догадывались — скрывалось очень многое. И «направления» носили самые тыловые названия — Минское, Бобруйское… Да ведь это была не Западная, недавно не то освобожденная, не то захваченная Белоруссия. Нет, враг шагал по нашей исконной земле.

Отмеряя линейкой по карте расстояния от границы до Минска и от Минска до Москвы и деля цифры на число дней войны, я приходил к страшным выводам и начинал думать о том же, о чем думало тогда 9/10 всего человечества: «Франция была разгромлена за полтора месяца. А мы?..» Вспоминался недавний разговор за водочкой с геологом Сергеем Григорьевичем Овсеенко. Непобедимые полчища завоевали Югославию, Грецию, высадили тысячный парашютный десант на Крите и вдруг замолчали на два месяца. Мы тогда спрашивали друг друга: — А дальше куда они двинутся? И решили: наверное, в Палестину и в Египет.

Вспоминалась напечатанная зимой в «Правде» фотография: стоит Молотов со смущенной улыбочкой, а его держит под локоток кривляющаяся фигура не то парикмахера, не то клоуна, с клоком волос, свисавшим на лоб. Тогда погостовские мужички один за другим приходили ко мне и подолгу всматривались в ту фотографию. О чем они думали — чужая душа потемки.

Страстно накидывались мы на газеты, которые за 4 километра доставлялись не всегда. Я вчитывался в каждую строчку сводок, стараясь догадаться — что же скрывается за словами: «тяжелые бои», «яростные атаки противника», «удалось несколько потеснить наши части»…

Помню, как мы обругали восемнадцатилетнюю коллекторшу Асю Монзину. Она явилась из города, стала с азартом рассказывать, что по радио слышала сводку, но забыла, о каких направлениях там шла речь, зато подробно сообщила, как наш пулеметчик уничтожил взвод немцев.

В те дни всюду мерещились парашютисты-диверсанты. Рассказывали о таинственном самолете, опустившемся возле станции Новки. Шел я однажды с техником Бурмистровым по левому берегу Клязьмы. И навстречу нам попалась группа оживленно болтавших между собой колхозниц. Завидев нас, они замолчали и с разинутыми ртами и расширенными глазами испуганно уставились. Миша возьми да и ляпни:

— Guten Tag!

Колхозницы вздрогнули, взвизгнули и помчались.

Браня Мишу, я прибавил ходу, он пустился за мной. Того и гляди еще нас догонят, заберут. Нет, погони, к счастью, не было.

Нормировщик Павлов — бледный, худощавый человек с грустными глазами — получил повестку. Его рассчитали за два часа без всяких обходных листков, с которыми полагалось таскаться по три дня. Такая же бледная, худощавая и грустная жена с двумя маленькими болезненными детками пошла его провожать на поезд. И с тех пор никогда она не имела от него ни строчки. Мы все ИТР (инженерно-технические работники) получили в Коврове в военкомате брони на два месяца.

Помню первую воздушную тревогу с тоскливым ревом городских гудков. Все мы старательно наклеивали по диагоналям бумажные полоски на окна и рыли на задворках бомбоубежища.

Приехала моя жена с сыном, чрезвычайно напуганная первой московской воздушной тревогой, якобы учебной. Никаким докторам она сына не показывала и в панике помчалась обратно в Ковров. От Петушков ехали они в товарном вагоне из-под скота. Предвидя возможные затруднения с продовольствием, она привезла с собой один батон и пять пачек печенья.

Начальник строительства Ковровской ГЭС Жуленев получил приказ усилить темпы; через два дня он получил новый приказ: строительство законсервировать и в полном составе вольнонаемных и заключенных выехать специальным эшелоном неизвестно куда.

На следующий день — это было 30 июня — и наш Николай Владимирович получил приказ выехать на автомашине, имея с собой запас горючего на 500 километров. В телеграмме были поименно названы геологи: Синяков, Овсеенко, еще двое. Николай Владимирович взял также трех коллекторов и трех бурмастеров.

Оставшиеся, в том числе и я, должны были продолжать работать, постепенно свертывая дела.

Однажды, работая возле железной дороги, я видел, как состав за составом шли в Москву с воинскими частями, с танками, с пушками. А навстречу ехали эшелоны с беженцами.

Я готовился к сдаче материалов. Была у меня толстая тетрадища, в которую я с начала строительства переписывал все свои вычисления и увязки координат, подклеивал схемы ходов и прочее. Берег я свой талмуд чрезвычайно и записи в нем вел аккуратнейшим образом.

В тот день я составил ключ к своим вычислениям, выписал по всей книге — «См. стр. № такой-то, такой-то…» и отдал ее Мише Бурмистрову обернуть в цветную бумагу. Одновременно я отдал ему рваные черновики, чтобы сжечь их на костре на деревенских огородах.

Миша накануне женился на местной красавице и, заспанный, бледный, но бесконечно счастливый, забрал все мои бумаги и ушел. Я подождал его с полчаса и вышел на огороды. Издали увидел дымок и Мишу, сидевшего возле догоравшего костра в обнимку со своей любимой супругой.