Василий Немирович-Данченко - Страшные люди

• Название: Страшные люди
• Автор: Василий Немирович-Данченко
• Жанр: Прочие приключения

В. И. Немирович-Данченко родился в Тифлисе, в семье офицера; учился в Кадетском корпусе. Результатом его частых путешествий по России и зарубежным странам стали многочисленные художественно-этнографические очерки. Немирович-Данченко был военным корреспондентом на трех последних войнах Российской империи — на русско-турецкой войне 1877–1878 гг., на русско-японской войне и на первой мировой войне. Русской армии посвящено много его художественных и документальных произведений, но наибольшую популярность у читателя он приобрел как автор развлекательных исторических романов («Королева в лохмотьях» и т. п.). Накануне революции вышло его неполное собрание сочинений в 50 томах.

Свою жизнь писатель закончил в эмиграции, в Праге.

---

— Ну, мне до этого нет дела. Я поступаю так, как мне велит совесть. Отчего ты отказался вчера дать слово, что не бежишь? Тебя бы не запирали.

— Если бы я дал слово, я был бы или бабой, или глупцом.

— Почему?

— Не бежать, когда есть случай, — или подло или глупо… а случаи бывают часто.

И он, наклонившись со стены, смерил взглядом бездну внизу.

Вершины деревьев там казались отсюда кустиками, белая дорога — ниточкой, а кровля татарского дома крохотною ладонью… Вздохнул, обернулся к отцу.

— Видишь? — указал он ему на запад.

Там из-за голых вершин Дагестана, точно серебряная опрокинутая чаша, видна была громадная гора.

— Мне кажется, я на ней различаю мою саклю… Теперь жена смотрит сюда, и ей тоже чудится, что она видит меня… оттуда!.. Там и ветер не такой, как здесь… Вольный!.. В нём простор и сила…

Заговорили обо мне.

Он наклонился и зорко взглянул мне в глаза.

— У меня Измаил такой же. Нет, пожалуй, поменьше будет… хоть с горы на всём скаку спускается.

— Это и я могу! — обиделся я.

— Ну, а кинжалом сумеешь защищаться?

Я покраснел. Оружия мне в руки не давали.

— Вот видишь… А мой Измаил недавно от чекалок отбился. Голодные были. В шесть лет мальчик должен уже оружие носить. Ты по прежнему всё за стены бегаешь гулять, да? Боюсь, как бы тебя мои не захватили. Они теперь вокруг Дербента наверно шныряют. Стыдно им вернуться в аул без своего вождя… Вот тебе впрочем…

Он снял с пальца железное кольцо.

— Носи на шее, в минуту опасности покажи горцам. Все они знают Сулеймана, знают и моё кольцо… Скажешь, — от меня получил, никто тебя не тронет.

Солнце стояло уже высоко.

На крепостном дворике жгло.

Я видел, как с гор вдали спускалась партия джигитов. Впереди ехал кто-то с треугольным зелёным значком, позади медленно гуськом — голова лошади в хвост передней — следовали всадники. Склоны, выстланные колючкой баят-ханы, горели от её цветов нежно-лазоревым пламенем. По громадным камням стен Александра Македонского бегали зелёные ящерицы. Вдали на башне часовой — неподвижный между её зубцами — казался цаплей.

Я спрятал кольцо в карман и ощупывал его поминутно. Гордился им. Ещё бы, от такого рыцаря, как Сулейман, получил!

— А я ещё хотел к тебе в Дербент послать Измаила, чтобы он учился, пока я устроюсь в Турции.

— Очень бы рад был! — ответил отец.

— Пускай бы росли с твоим сыном друзьями.

— Неизвестно, кто кому понадобится в жизни.

— Всегда нужно иметь на свете преданное сердце и верную руку.

IV

Над Каспием бывают удивительные утра.

Всё точно утопает в прозрачной лазури. И море и небо… где кончается одно, где начинается другое? Или моря нет совсем, и одно и то же небо обняло эти сизые горы с аметистовыми тенями и скалами.

Ребёнком, бывало, и то я не мог насмотреться на эту красоту. Понятно, что в праздник, когда отец диакон не приходил к нам учить меня «от сих и до сих», а опальный офицер из поляков не старался внушить мне чисто-парижский выговор, я забирал из дому побольше съестного и бежал за стены Дербента. Там уже поджидали меня приятели-татарчата, и мы немедленно устраивали войну: воздвигали крепости, штурмовали их, делали набеги на окрестные сады и, возвращаясь оттуда с подбитыми глазами, чувствовали прилив необыкновенного счастья.

Как-то после свидания с Сулейманом, в воскресенье, я пробрался через брешь в стене и спугнул в куче щебня громадную змею. Точно длинный кнут, она, извиваясь, исчезла в трещину. У меня в памяти только и остался злой взгляд её изумрудных глаз. На назначенном месте друзей не оказалось. Я один отправился к большим плитам, под которыми лежали безвестные кавказские герои. Ветер печально шевелил над ними вспыхнувшую голубыми цветами колючку баят-ханы, пёстрая птичка охорашивалась в стороне, топорща крылышки и вся вздуваясь ершом. Издали лаяла собака и в бесконечность ложилась внизу синева моря, пустынного, безлюдного. Тогда судов на нём было мало. Изредка ползла татарская лодка или персидская рыбачья шхуна. Шёл я, шёл, добрался до заброшенного сада с развалившеюся саклей и вдруг остановился, как вкопанный. Смотрю, в тени тутового дерева стреножены лошади, не наши, не дербентские. Те привыкли к чужим, а эти обернули ко мне худые, короткие морды, с горящими, налитыми кровью глазами и точно спрашивают «тебе чего?», продолжая жевать нарезанную перед ними траву. Из сакли говор, — я пошёл туда смело. Какой-то коротконосый конь застучал копытом, кто-то крикнул, — как потом оказалось, в вершине шелковицы сидел сторожевой горец, — и из сакли мне навстречу выскочили смуглые длиннолицые люди в овчинных папахах на бритых головах. Заметили, что я один, остановились и ждут. Я остановился тоже. Выступил один, говоривший по-русски.

— Твоя какая будет?

— Я? А тебе что? Ты сам откуда?

Горец засунул большие пальцы за чёрный ремённый пояс, на котором болтался громадный в чёрной коже кинжал, и оправился.

— Ты баранчук[8]?..

Я заговорил по-татарски, хвастаясь, что я сын коменданта, и вовсе их не боюсь, в доказательство чего сейчас пойду к ним. Совсем по выражению глаз хищные птицы. Они переглянулись, безмолвно поняли друг друга и потом заболтали разом, приглашая к себе, а первый встретивший меня озабоченно всматривался вдаль, видимо, занятый мыслью, действительно ли я один или вру, и за мной идут другие. Какой-то седобородый с хитрыми, прятавшимися в щёлки глазами горец даже присел на корточки и стал меня подманивать, до смешного, похоже на то, как у нас птичница сзывает на корм цыплят.

Как я ни был мал, но сейчас же понял, что это за люди.

— Вы Сулеймановские, да?

Они оторопели.

— Мой отец кунак Сулеймана. А я его друг.

Опять переглянулись и вдруг заболтали что-то на неизвестном мне языке. Потом, сообразив, должно быть, что я один, уйти мне некуда, и если я задумаю бежать, то меня нагонят у самой ограды брошенного сада, из толпы их вышел молодой лезгин — ободранный, но великолепно вооружённый, и подал мне руку по-русски.

— Да, мы знаем, что твой отец — кунак Сулеймана. Мы все из его аула.

— И вы хотите его освободить?

Глаза у них опять загорелись.

— Нельзя допустить, чтобы его отправили в Тифлис.

Должно быть, у меня это вырвалось горячо, потому что некоторые одобрительно закивали головами, зато другие ещё подозрительнее стали меня оглядывать.

— Сулейман целые дни сидит у стены и смотрит за Шайтан-баир… Он очень тоскует…

— Наш вождь не девка, чтобы плакать и печалиться, — обиделся за него молодой лезгин.

— Я и не говорю, что он плачет. Он только не отводит глаз от того места, где должен быть его аул.

— Орёл, пойманный в западню, тоже глядит на своё гнездо в горных утёсах.

И вдруг, когда я вовсе не ожидал этого, мне почудилось, что я точно на небо вознёсся. Какие-то железные руки подхватили меня на воздух, и не успел я крикнуть, как шершавая ладонь закрыла мне рот, и в следующую минуту я оказался в полутёмной сакле.

— Ты, баранчук, не бойся. Мы тебе зла не сделаем. А только за тебя твой отец отдаст нам Сулеймана.

Меня поставили на ноги. В первое мгновение я растерялся, но сейчас же вспомнил про подарок моего рыцаря. Он уже висел у меня на шее вместе с крестом. Живо вытащил его.

— Сулейман знал, что вы здесь, — и чтобы меня никто из вас не смел тронуть, он дал мне своё кольцо.

Молодой лезгин быстро выхватил его из моих рук. Осмотрелся и, приложив его ко лбу и сердцу, передал другим. Каждый делал то же. Все опять заболтали на гортанном неизвестном мне языке. Показывали на меня, спорили между собою и, наконец, когда я этого уже не ожидал, рука, лежавшая на моём плече, поднялась, и я почувствовал себя свободным.

— Иди, куда хочешь. Возьми кольцо… Ступай и скажи Сулейману, что мы все готовы умереть за него. Если его повезут в Тифлис, — камни обернутся в джигитов и станут на его дороге.

— Хорошо. А мне можно побыть с вами?

— Ты у себя. Раз у тебя есть его кольцо, — ты наш.

В углу стояли мафраши, скинутые с коней. Я уселся туда и с острым любопытством начал разглядывать новых приятелей.

V

Кольцо, очевидно, совсем изменило отношение ко мне.

Молодой лезгин подсел ближе и стал расспрашивать о Сулеймане.

Я ему сообщил, что наиб не нуждается ни в чём. Бельё, платье и пищу ему посылает отец. По вечерам у пленного сходятся офицеры, чтобы ему не было скучно. Если бы он дал слово не бежать, его не держали бы взаперти…

— Как можно дать такое слово! — возмутились горцы. — Мужчина никогда не сделает этого.

— Воина удержат в плену только замками и оковами…

Старики в углу о чём-то совещались, посматривая на меня. Речь у них шла на том же неведомом мне языке. Одни, очевидно, хотели чего-то у меня просить, другие удерживали их, повторяя с подчёркиванием слово «урус, урус»! Я перед тем только что начитался Вальтера Скотта. Передо мной проходили въявь поэтические былины, и в розовой окраске детских впечатлений ещё ярче и заманчивее казались Ричард Львиное Сердце, Айвенго, Монтрозы, Вудстоки. Сулейман для меня был один из неизменных богатырей этой же сказки. Я уж рисовал себе, как он уйдёт из крепости, и совершенно неожиданно для молодого лезгина спросил у него: