Василий Немирович-Данченко - Поход

• Название: Поход
• Автор: Василий Немирович-Данченко
• Жанр: Прочие приключения

Немирович-Данченко Василий Иванович — известный писатель, сын малоросса и армянки. Родился в 1848 г.; детство провел в походной обстановке в Дагестане и Грузии; учился в Александровском кадетском корпусе в Москве. В конце 1860-х и начале 1870-х годов жил на побережье Белого моря и Ледовитого океана, которое описал в ряде талантливых очерков, появившихся в «Отечественных Записках» и «Вестнике Европы» и вышедших затем отдельными изданиями («За Северным полярным кругом», «Беломоры и Соловки», «У океана», «Лапландия и лапландцы», «На просторе»). Из них особое внимание обратили на себя «Соловки», как заманчивое, крайне идеализированное изображение своеобразной религиозно-промышленной общины. Позже Немирович-Данченко, ведя жизнь туриста, издал целый ряд путевых очерков, посвященных как отдельным местностям России («Даль» — поездка по югу, «В гостях» — поездка по Кавказу, «Крестьянское царство» — описание своеобразного быта Валаама, «Кама и Урал»), так и иностранным государствам («По Германии и Голландии», «Очерки Испании» и др.). Во всех этих очерках он является увлекательным рассказчиком, дающим блестящие описания природы и яркие характеристики нравов. Всего более способствовали известности Немировича-Данченко его хотя и не всегда точные, но колоритные корреспонденции, которые он посылал в «Новое Время» с театра войны 1877 — 78 годов (отд. изд. в переработанном виде, с восстановлением выброшенных военной цензурой мест, под заглавием «Год войны»). Очень читались также его часто смелообличительные корреспонденции из Маньчжурии в японскую войну 1904–1905 годов, печат. в «Русском Слове». Немирович-Данченко принимал личное участие в делах на Шипке и под Плевной, в зимнем переходе через Балканы и получил солдатский Георгиевский крест. Военные впечатления турецкой кампании дали Немировичу-Данченко материал для биографии Скобелева и для романов: «Гроза» (1880), «Плевна и Шипка» (1881), «Вперед» (1883). Эти романы, как и позднейшие романы и очерки: «Цари биржи» (1886), «Кулисы» (1886), «Монах» (1889), «Семья богатырей» (1890), «Под звон колоколов» (1896), «Волчья сыть» (1897), «Братские могилы» (1907), «Бодрые, смелые, сильные. Из летописей освободительного движения» (1907), «Вечная память! Из летописей освободительного движения» (1907) и др. — отличаются интересной фабулой, блеском изложения, но пылкое воображение иногда приводит автора к рискованным эффектам и недостаточному правдоподобию. Гораздо выдержаннее в художественном отношении мелкие рассказы Немировича-Данченко из народного и военного быта, вышедшие отдельными сборниками: «Незаметные герои» (1889), «Святочные рассказы» (1890) и др.; они правдивы и задушевны. Его эффектные по фактуре стихотворения изданы отдельно в Санкт-Петербурге (1882 и 1902). Многие произведения Немировича-Данченко переведены на разные европейские языки. «Избранные стихотворения» Немировича-Данченко изданы московским комитетом грамотности (1895) для народного чтения. В 1911 г. товариществом «Просвящение» предпринято издание сочинений Немировича-Данченко (вышло 16 т.). Часть его сочинений дана в виде приложения к журналу «Природы и Люди».

Василий Иванович многие годы путешествовал. В годы русско-турецкой, русско-японской и 1-й мировой войн работал военным корреспондентом. Награжден Георгиевским крестом за личное участие в боях под Плевной. Эмигрировал в 1921 году. Умер в Чехословакии.

---

Цепкие горские лошадёнки как мухи ползли по откосам и, предоставленные сами себе, даже выбирали самые невозможные кручи, сокращая тем дорогу, и только отряхивались ушами, да тяжело дышали, взобравшись на выступы утёсов. Тысячи камней из-под их копыт летели в бездны, но они не смущались этим и с такою же уверенностью ставили тонкие ноги на узкие тропинки… Тем не менее, часы шли за часами, а вершина казалась так же далеко. Она точно смеялась над усилиями отряда. Чем ближе он подходил к ней, тем дальше отодвигалась она… Её утёсы всё так же воздушно, мягко и нежно рисовались на заметно посиневших к вечеру небесах… Только теперь с них то и дело срывались чёрные точки орлов и реяли в недосягаемых безднах лазури, встревоженные приближением отряда. Тихо за конями пододвигалась пехота, со звоном и блеском выползали медные орудия…

— Поработай, поработай ещё!.. — с суровой нежностью гладил нагретое тело пушки шедший рядом артиллерист. — Поработай!.. С нами вместе отдохнёшь, сердешная!

Мелкие горные орудия были навьючены на лошадей. Самое орудие на хребет приторочено, колёса — по бокам. На других следовали за ними и впереди ящики с зарядами… На одном из поворотов солдат вдруг обдало свежестью. Они встрепенулись, жадно задышали. Откуда донёс этот ветер животворное дыхание снеговых вершин — никто не мог сообразить, но главный кавказский хребет в нём слал свой привет чудо-богатырям, не раз одолевавшим ужасы подступа к нему… Даже кони, и те, подняв головы, жадно раздувавшимися ноздрями втягивали в себя эту прохладу и смотрели в ту сторону, откуда неслась она… Ещё раз потянуло ветром, и ещё легче и лучше стало… Точно в ответ на эту заочную ласку далёких ледников, узнавших в странниках сынов ледяного севера, — в рядах, утомлённых и обессиленных, вдруг вспыхнула песня, сама по себе бессмысленная, но одушевлённая и яркая тем огнём, который, казалось, пылал в каждом её звуке.

   «Гремит слава трубой:
   Мы дралися за Лабой…
   По горам твоим, Кавказ,
   Прогремит слава о нас!..»

Ещё полчаса, — и авангард приостановился. Даль словно раздвинулась перед ним. Отступили куда-то и принизились утёсы. Теперь они уже не заслоняли ничего впереди… Из золотистой дымки заката вдруг выступили одни за другими вершины кавказских сторожевых великанов поближе, — тёмные, грузные и тяжёлые, — ощетинившиеся лесами; синие за ними и совсем воздушные, матово сиявшие ледниками позади. А ещё далее — какими-то призраками намечивались чуть-чуть точно фата-моргана те, которые стояли уже над счастливыми и мирными долинами Грузии… Тут всё распускалась в золотом свете… За отрядом к западу солнце тонуло в океане нежного пламени…

Солдаты живо разбили палатки, которые в прощальном свете умиравшего дня казались ещё шедшему внизу арьергарду розовыми… Около — гремел ключ. Подземные источники выбились тут на волю из холодной тьмы и радостно, шумно, белою пеною и алмазными брызгами праздновали освобождение… К источнику поставили часовых, чтобы затомившиеся и изжарившиеся на солнце солдаты не делали беспорядка. Живо, с весёлым звоном, студёные и чистые струи полились в манерки и котлы, пока остальные части отряда подтягивались к вершине горы…

Мало-помалу лучи гасли, и небеса вновь синели… Вершины гор, прощаясь с блекнувшим светом, напряжённо и ярко отражали его.

Генерал долго смотрел на юг…

— А бедный Брызгалов теперь из последних сил, может быть, отбивается…

И старик вздохнул, представляя себе далеко-далеко отсюда маленькую крепость, сплошь залитую бешеными волнами могучего газавата…

А в стороне уже располагался отряд. Опять запылали костры, и кашевары кипятили воду и крупу в котлах. Когда из-за ближайшей горы золотым шаром поднялась луна, и на нём обрисовались резкие очертания скал — в глубоком рве несколько солдат рыло яму — общую могилу для убитых сегодня… Тихо будет спаться им — жертвам сурового долга на пустынной вершине Кавказа. К кресту их могилы не прикоснётся ничья рука. Только ветер порою пронесётся мимо, да всеобщая печальница туча окропит его холодными слезами… Когда долины и ущелья утонули в тумане, — дело было кончено… Мёртвые покоились в тёплой за день нагревшейся земле, крест стоял у их могильной насыпи, и рывшие яму солдаты, склонив колени, тихо молились простыми сердцами Господу сил за павших товарищей. И ветер упал, и всё затаилось… Пустыня внимала сама этой чудной молитве.

В благоговейном молчании ночи слышались только крики часовых да неугомонное бульканье ключа, вырывавшегося из своей подземной темницы…

1902