Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

• Название: Приключения русского дебютанта
• Автор: Гари Штейнгарт
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86471-357-0

Когда Владимиру Гиршкину было двенадцать лет, родители увезли его из Ленинграда в Нью-Йорк. И вот ему уже двадцать пять, а зрелость все не наступает, и все так же непонятно, кто он: русский, американец или еврей. Так бы и варился Володя в собственном соку, если бы не объявился в его жизни русский старик по прозвищу Вентиляторный. И с этой минуты сонная жизнь Владимира Гиршкина понеслась стремительно и неуправляемо. Как щепку в море, его швыряет от нью-йоркской интеллектуальной элиты к каталонской наркомафии, а затем в крепкие объятия русских братков, обосновавшихся в восточноевропейском Париже 90-х, прекрасном городе Праве.

Экзистенциальные приключения бедного русского эмигранта в Америке и Европе увлекают не меньше, чем стиль Гари Штейнгарта, в котором отчетливо сквозит традиция классической русской литературы. «Приключения русского дебютанта» — это и лихой авантюрный роман, и серьезный взгляд на то, что значит быть чужаком в Америке и что значит быть американцем, и история…

---

— Но, мистер Рыбаков…

— А теперь послушай меня, Гиршкин! Гражданство — это все! Человек без родины — не человек, он просто бомж. А я слишком стар, чтобы бомжевать. — В следующие несколько секунд тишину нарушало только причмокивание: старый моряк жевал толстыми губами. — Можно тебя попросить, — тихо произнес он, — установи Вентилятор на предельную скорость. Он хочет спеть — отпраздновать взаимопонимание, сложившееся методу нами.

— Просто нажать на последнюю кнопку? — спросил Владимир. В животе у него уже звучала своя мелодия — нервозные аккорды. О каком взаимопонимании идет речь? — Мама говорит, что вентилятор сначала надо ставить на среднюю скорость, а потом, выждав немного, переводить на высокую, иначе мотор…

Рыбаков перебил его взмахом руки:

— Управляйся с Вентилятором как знаешь. Ты хороший парень, тебе можно доверять.

Услыхав веское русское слово «доверять», весьма почитаемое в семействе Гиршкиных, Владимир без лишних споров встал, подошел к вентилятору и нажал на среднюю кнопку. В квартире были установлены кондиционеры. Но свежее дуновение, выброс холодного воздуха оказался весьма кстати, чтобы поколебать напускную невозмутимость, царившую в гостиной. Владимир ударил по последней кнопке, и лопасти заработали вдвое быстрее, теперь их жужжание перебивалось скрипом и хлопками, исходившими откуда-то изнутри.

— Опять надо смазывать, — пробормотал Рыбаков. — Почти ничего не слышно из-за скрежета.

Владимир замялся, не зная, что ответить, но вышел из положения, издав звук наподобие мычания.

— Ш-ш, слушай, — призвал хозяин. — Слушай песню. Тебе она знакома?

Вентиляторный прерывисто захрипел, заклекотал, и Владимир догадался, хозяин пел:

Та-па-ра-ра-ра даже шорохи.
Та-па-ра-па-па-ра-ра-ра.
Та-па-ра-па-па как мне дороги
Подмосковные вечера.

— Да, я знаю эту песню! — воскликнул Владимир. — Та-па-ра-па-па подмосковные вечера…

Они пропели куплет несколько раз, заменяя подзабытые слова прочувствованным «па-ра-ра». Наверное, у Владимира разыгралось воображение, но он явственно слышал, как вентилятор жужжал в одной тональности с ними, если не солировал в этой сладостно-тоскливой песенке.

— Дай руку, — потребовал Рыбаков, раскрывая морщинистую ладонь с выступающими венами. — Положи ее на мою.

Владимир с опаской воззрился на свою руку, словно ему предлагали сунуть ее внутрь вентиляторного каркаса. Какие у него тонкие длинные пальцы… Говорят, длинные пальцы хороши для игры на фортепьяно, но учиться нужно начинать рано. Моцарту было…

Он положил руку на горячую ладонь Вентиляторного и почувствовал, как смыкаются пальцы старика, будто питон заглатывал кролика.

— Вентилятор разогнался не на шутку, — заметил Рыбаков и сжал пальцы крепче.

Владимир глянул на бешено вращавшиеся лопасти и вспомнил о родителях и предстоящем барбекю на выходных. «Па-ра-ра подмосковные вечера». Они пели эту песню в Брайтон-Бич и Риго-парк, она же звучала на нью-йоркской волне 93,7 — станция «Мы говорим на вашем языке», на которую всегда было настроено радио Гиршкиных. И когда новые американские друзья Владимира из Ивритской школы впервые пришли в гости поиграть в компьютерные игры, они услыхали это «па-ра-ра», исполняемое под грошовый синтезатор, и увидели родителей Владимира за кухонным столом — те подпевали, не переставая жевать запретные свиные отбивные и с хлюпаньем заглатывать ячменно-грибной суп.

Рыбаков, разжав пальцы, небрежно похлопал по руке Владимира — так ласкают любимую собаку, когда она приносит в зубах утреннюю газету. Затем он перевалился на бок.

— Будь добр, принеси утку из спальни.

4. Владимир и женский вопрос

Разделавшись с парой селедок, Владимир попрощался с клиентом и отправился к себе в Алфабет-сити. Предполагалось, что он отметит день рождения со «сдобной Халой», своей возлюбленной. Но судьба распорядилась иначе: именно в этот день Халу вызвали в «Темницу», пыточный подвал в Челси. Четверо швейцарских банкиров, недавно трансплантированных в Нью-Йорк, обнаружили, что в придачу к работе — реструктуризации долгов третьего мира — их объединяет общая нужда подвергаться унижениям со стороны «матери», фигуры несколько более внушительной, чем те, что предлагались по стандартным расценкам. Потому на пейджере Халы высветились кодовые позывные «$$Срочно$$». Прихватив металлический ящичек с кольцами для пениса и зажимами для сосков, Хала рванула из дома, пообещав вернуться к девяти. А у Владимира образовалось время, чтобы побыть одному.

Сперва он долго простоял под холодным душем. На улице было девяносто градусов, внутри — добрая сотня. Затем, голый, чистый и благодушный, Владимир бродил по двум с половиной комнатам съемной квартиры, напоминавшей купе в поезде: здесь тоже пролегал узкий проход, невидимая зеленая линия, благодаря которой удалось развести высокодуховные пожитки Владимира и хлам Халы.

Владимир уже третий год жил отдельно от родителей, но восторг, испытанный им, когда он вырвался из их нежных когтей, не иссякал. Постепенно в нем прорастали замашки домохозяина. Он мечтал однажды вычистить квартиру, превратив проем между кухней и спальней, именуемый ныне «гостиной», в кабинет.

И что же Владимир станет делать в собственном кабинете? Наш герой питал особое пристрастие к рассказам — кратким, емким историям, в которых люди страдали мощно и непродолжительно. Например, в одном из произведений Чехова извозчик рассказывает каждому ездоку о том, что у него сын на днях умер, но всем наплевать. Жуть. Владимир впервые прочел этот рассказ в Ленинграде, лежа в постели (куда его всегда укладывали, когда он заболевал), пока мать с бабушкой суетились в соседней комнате, заваривая причудливые народные снадобья от бронхита.

История про извозчика (называвшаяся просто «Тоска») стенографически отразила суть меланхоличного существования юного Владимира, в голове которого крепла догадка о том, что кровать и есть его настоящая родина. Родина, далекая от замогильного холода ленинградских улиц, где он однажды играл в прятки с отцом под гигантской бронзовой ногой статуи Ленина; вытянутая рука вождя, черная от сажи, вечно указывала вверх, на светлое будущее. Далекая от начальной школы, куда он изредка наведывался в перетянутой ремнем чистенькой отглаженной форме и где ученики с учителями смотрели на него, как на космонавта, пораженного андромедовой горячкой и по ошибке выпущенного из карантина. Далекая также от перекормленного хулигана Сережки Климова, которому родители уже успели преподать сжатый курс социальных наук, вследствие чего он регулярно подлавливал Владимира на перемене и радостно орал: «Еврей, еврей, еврей!..»

Понятно, что юный Владимир с удовольствием подчинялся ограничениям в свободе и в праве на получение школьного образования, только бы его оставили в покое, в теплой пуховой постели, с Чеховым и верным другом Юрой, плюшевым жирафом. Но мать, бабушка и отец, когда тот возвращался из больницы, где работал, не оставляли его в покое. Они отчаянно атаковали его бронхиальную астму с полной «Советской медицинской энциклопедией» и парой менее надежных научных пособий наперевес. Родители ежечасно обкладывали бледное тело Владимира водочными компрессами, наклоняли его голову над кастрюлей с картошкой в тревожной близости от кипящего варева, а кроме того, совершали сюрреалистический «баночный» ритуал: маленькие склянки больно впивались в спину (но прежде с помощью горящей спички в них создавали вакуум) с целью высосать мокроту, рокотавшую в теле больного. Эффект стегозавра — так доктор Гиршкин называл проклятые банки, выстроившиеся в ряд на спине сына.

Ныне же здоровый, повзрослевший Владимир мерил шагами свой воображаемый кабинет, где томик Чехова, сохранившийся с детских лет, займет почетное место наряду с новыми ценностями: шейкером для мартини, подаренным Армией спасения, биографией Уильяма Берроуза и крошечной зажигалкой, хитроумно упрятанной в полую гальку. Да, квартира становилась слишком тесной для Чехова: повсюду прутья и плетки Халы, банки с гелем «Кей-Вай» для увлажнения интимных мест, не говоря уж о полках с дешевыми специями, то и дело падавших с крючков, и многочисленных, расставленных на кухне и в спальне ведрах с холодной водой, куда Владимир окунал голову, когда температурный режим становился уж вовсе невыносимым. И тем не менее какое наслаждение побыть одному. Поговорить с самим собой, как с лучшим другом. Его реальный лучший друг Баобаб по сию пору торчал в Майами, преследуя корыстные и нездоровые интересы.

И пробил час. Хала за дверью сражалась с замками. Владимир, прервав размышления, довел себя до эрекции и двинул встречать свою девушку. Она уже вошла в квартиру. Не успел он разглядеть ее «рабочее» лицо — губная помада, тушь, румяна потекли на жаре, и поверх настоящего, слишком знакомого лица нарисовалось второе, призрачное, — как она уже обнимала его и шептала на ухо «с днем рождения»; в отличие от прочих поздравителей, Хала произнесла эти слова не громко.