Гари Штейнгарт - Приключения русского дебютанта

• Название: Приключения русского дебютанта
• Автор: Гари Штейнгарт
• Издательство: Фантом Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86471-357-0

Когда Владимиру Гиршкину было двенадцать лет, родители увезли его из Ленинграда в Нью-Йорк. И вот ему уже двадцать пять, а зрелость все не наступает, и все так же непонятно, кто он: русский, американец или еврей. Так бы и варился Володя в собственном соку, если бы не объявился в его жизни русский старик по прозвищу Вентиляторный. И с этой минуты сонная жизнь Владимира Гиршкина понеслась стремительно и неуправляемо. Как щепку в море, его швыряет от нью-йоркской интеллектуальной элиты к каталонской наркомафии, а затем в крепкие объятия русских братков, обосновавшихся в восточноевропейском Париже 90-х, прекрасном городе Праве.

Экзистенциальные приключения бедного русского эмигранта в Америке и Европе увлекают не меньше, чем стиль Гари Штейнгарта, в котором отчетливо сквозит традиция классической русской литературы. «Приключения русского дебютанта» — это и лихой авантюрный роман, и серьезный взгляд на то, что значит быть чужаком в Америке и что значит быть американцем, и история…

---

— Ну и что, — отозвался Владимир и тут же почувствовал себя виноватым. Может, для нее в этой дате заключалось нечто особенное. — Я сегодня получил тысячу долларов от клиента. Не отметить ли нам твой день рождения в хорошем французском ресторане, знаменитым plat de mer. Я читал об этом блюде в газете: четыре вида устриц, какой-то необыкновенный лангуст…

— Клиент дал тебе тысячу долларов? — перебила Хала. — За какие такие услуги?

— Ни за какие! — Владимира слегка передернуло при воспоминании об услугах. — Это просто чаевые. Я помогаю ему получить гражданство. Так вот, это блюдо…

— Ты ведь знаешь, я ненавижу всякие грязные Делишки. Давай лучше отметим этот день по-настоящему хорошим гамбургером, какой подают в том симпатичном кафе, где мы праздновали день Рождения Баобаба.

Гамбургер? Она хочет жевать гамбургер на свое двадцатипятилетие? Владимир вспомнил о предстоящем барбекю у родителей, событии, обещавшем гору гамбургеров. Не взять ли Халу с собой? Сумеет она одеться поприличнее? Сумеет притвориться, будто учится в медицинском колледже, куда ее предусмотрительно определил Владимир, щадя воображение Гиршкиных?

— Кафе? Что ж, замечательно. — Владимир поцеловал Халу в шелушившиеся губы. — Возьмем всем по салату «Цезарь», «закуску для гурманов», несколько кувшинов сангрии, что еще надо…

И в следующий раз во время секса он будет держать глаза открытыми. Будет смотреть ей прямо в глаза. Это обязательно, если не хочешь потерять женщину. Сгодятся любые, самые отчаянные меры. Владимир хорошо усвоил урок Оберегать свое достояние, сколь бы скудным оно ни было, — так поступает взрослый мудрый человек, каковым теперь стал и Владимир тоже.

5. На домашнем фронте

В выходные доктор Гиршкин потел под полуденным солнцем. Пока его плешь румянилась как блин на сковородке, доктор вертел в руках гигантский мясистый помидор.

— Это самый большой помидор в штате Нью-Йорк, — объявил он Владимиру, рассматривая овощ со всех сторон. — Надо написать в министерство сельского хозяйства. Может быть, они призы раздают таким, как я.

— Ты знатный садовод, — пробормотал Владимир, пытаясь заглушить уныние нотой одобрения.

Не очень успешно. Тем непривычным июньским утром, разглядывая редиску-переросток, парившую в пригородном мареве, Владимир отметил новый и неприятный факт: отец постарел. Доктор Гиршкин был маленьким лысым человеком, похожим на Владимира сухощавостью и смуглым овалом лица. И хотя грудь его оставалась мускулистой, благодаря нескончаемой рыбалке и садоводству, черный ковер волос, покрывавший ее, внезапно поседел, некогда идеальная осанка осталась в прошлом, длинный орлиный нос никогда прежде не выглядел таким хрупким и тонким, а загорелая кожа вокруг него — такой морщинистой.

— Когда доллар обрушится и нам всем придется перейти на подножный корм, — сказал Владимир, — из такого помидора можно сделать целый салат.

— Ну конечно, — подхватил доктор. — Крупного овоща надолго хватит. Во время войны, бывало, вся семья питалась одной морковкой несколько дней. Например, в блокаду Ленинграда мы с твоей бабушкой… гм, сказать по правде, нас тогда в Ленинграде и близко не было. Мы рванули на Урал в самом начале войны. Но там тоже нечего было есть. Все, что у нас было, — боров Толик. Здоровенная скотина, мы ели его пять лет. И даже обменивали банки с жиром на нитки и керосин. Все хозяйство держалось на этом борове. — Он с грустью глянул на сына, словно сожалея, что не сберег на память хвостовой хрящик или еще что-нибудь.

Затем доктор вновь оживился.

— Мама! — крикнул он Владимировой бабушке, дремавшей в инвалидном кресле под огромными дубами, отделявшими недвижимость Гиршкиных от владений соседа-индуса, якобы страдавшего мегаломанией. — Ты помнишь того борова? Толика?

Здоровой рукой бабушка приподняла обвисшие поля соломенной шляпы.

— Что?

— Боров Толик, — повторил отец.

Глаза бабушки округлились.

— И почему эта свинья никогда не напишет, хотела бы я знать, — возмутилась она, показывая кулак доктору и его сыну. — Бостон рядом, мог бы приехать навестить меня. Я этого мерзавца практически вырастила, когда его мать умерла.

— Нет, не кузен Толик, — орал доктор Гиршкин. — Я говорю о борове Толике. Помнишь, в войну? На Урале? Он был таким здоровенным, что мы на нем верхом в город ездили. Помнишь борова?

— А-а, — протянула бабушка. — Ну да, помню, было животное. Но не свинья, а корова, и звали ее Машкой.

— Машка была после войны! — возразил доктор Гиршкин и повернулся к Владимиру.

Отец и сын коротко пожали плечами, но подразумевали они разные вещи.

— Откуда у нас взяться свинье? — рассуждала бабушка, медленно съезжая со своего поста, на который сама себя поставила, и оставляя дубы беззащитными перед индийцем и его мифической электропилой. — Мы евреи, разве нет? Конечно, твоя жена ест свиную салями из русского магазина, иногда я тоже ее ем, когда в холодильнике пусто. Но целый боров! — Она с недоумением уставилась на помидорную глыбу.

— Она близится к закату медленно, но верно, — произнес доктор Гиршкин. — Иногда ей кажется, что я — это два разных человека. Добрый Борис и злой Борис. Если я позволяю ей охранять Дубы, пока не заснет, а бодрствовать она может часов до восьми-девяти, тогда я добрый Борис. Тот, что не женат на твоей матери. А если отвожу ее в дом рано, она ругается как извозчик А ведь осенью по вечерам чертовски холодно, сколько кофт на нее ни надевай.

— Все там будем, — ответил Владимир семейной мудростью Гиршкиных о старости и смерти. И, надо заметить, он выбрал идеальный момент: вот они выстроились в ряд, три поколения Гиршкиных по печальной убывающей — бабушка, готовая распрощаться с этим миром, отец, уже одной ногой в могиле, и Владимир, третье поколение на многотрудном пути туда же.

Но первой уйдет бабушка, заботливая деревенская баба, купившая Владимиру его первую американскую ветровку; единственный взрослый, сообразивший, что упакованные одноклассники из Ивритской школы измываются над его несуразным пальто с неистребимым запахом Восточного блока; единственная, кто понял, как обидно, когда тебя обзывают «вонючим русским медведем».

Первый удар у бабушки случился пять лет назад. Тогда она подозревала Целину Петровну, свою простоватую соседку, в злодейском умысле настучать в соцзащиту с целью прибрать к рукам ее бесплатную квартиру. Настанет тихая снежная ночь. Черные «маруси» подкатят к дому, раздастся стук в дверь, и бабушку увезут.

Она упрашивала Владимира перевести на английский донос на Целину, в котором та объявлялась британской шпионкой. Или восточногерманской? А может, русской, французской или финской? Все в этой стране шиворот-навыворот.

— Скажи, какой она должна быть шпионкой! — наскакивала бабушка на Владимира.

Внук постарался ее утихомирить, но бабушка рыдала и говорила, что все ее бросили. В ту ночь у нее случился удар. А потом инфаркт и снова удар.

Доктора изумлялись выносливости ее организма, объясняя это обстоятельство долгими годами, проведенными на свежем деревенском воздухе. Но даже прикованная к инвалидному креслу и наполовину парализованная, бабушка продолжала твердо верить, что мордовороты из соцзащиты могут прийти за ней в любую минуту. С ее кузеном Аароном из Киева так и случилось в 1949 году. Ему, пианисту по профессии, ампутировали половину пальцев, отмороженных в камчатском лагере. Вот и делайте выводы.

Отец перевез занемогшую бабушку в пригород, где она вскоре обрела нового врага в лице соседа — «кровожадного индийского лесоруба», который однажды похвалил высокие, мощные дубы, рассевшиеся на разделительной линии между поместьями. С того момента и началось бабушкино самоотверженное бдение на заднем дворе.

Владимир, стоя позади бабушки, погладил ее по жидким волосам. Затем нашел промежуток между двумя родинками на теплой морщинистой выпуклости лба и поцеловал ее в этот пятачок, вызвав изумленный взгляд отца, единоличного опекуна бабушки: что такое, заговор за моей спиной?

— Конечно, бабушка, нет никакого борова, — мягко произнес Владимир. — Кто выращивает свиней в Вестчестере? Здесь это не принято.

Бабушка схватила его руку и нежно прикусила двумя уцелевшими зубами.

— Родной мой! Один ты у меня!

И верно, они были заодно. Пусть отец и мать далеко пошли, превратившись в богатых американцев, но бабушка и Владимир так и остались людьми одной крови, словно и не было между ними целого поколения.

В конце концов, она вырастила Владимира, она учила его писать на кириллице, когда ему было четыре года, награждая двумя граммами сыра за каждую славянскую каракулю. По воскресеньям она водила его на Пискаревское кладбище, где похоронены защитники Ленинграда, — наиболее поучительная из всех экскурсий по России; там они клали свежие ромашки в память о дедушке Моисее, щуплом серьезном человеке, робко державшем бабушку под локоток на свадебной фотографии; он погиб в танковом сражении на окраине города. А после этого простого поминовения, поплакав над вечным огнем, бабушка перед статуей Матери-родины торжественно повязывала красную косынку на шею Владимира. С астмой или без нее, обещала она, но он вступит в пионеры, а потом в комсомол, а потом, если будет хорошо себя вести, и в коммунистическую партию.