Вячеслав Фомин - Варяго-Русский вопрос в историографии

• Название: Варяго-Русский вопрос в историографии
• Автор: Вячеслав Фомин
• Издательство: Русская панорама
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-93165-272-6

В сборнике представлены монографии и статьи русских историков разных поколений - кроме новых исследований публикуются также работы русских историков, составивших золотой фонд отечественной исторической науки. В публикуемых работах затрагиваются практически все аспекты сложнейшего и столь важного для русской исторической науки варяго-русского вопроса и показываются истинные истоки Руси, тенденциозно трактуемые норманистами.

---

В 1992 г. тот же автор в научно-популярной книге «Под сению Екатерины...» объяснял значительно куда более широкой читательской аудитории, чем научное сообщество, что спор 1749 г. по варяжскому вопросу, «в сущности, сводился к тому, что приводимые Миллером научные данные, по мнению Ломоносова, оскорбляли национальное достоинство русского народа и потому уже были неверны» и что подобная позиция Ломоносова как тогда, так и позже в отношении других работ немецкого ученого «находила поддержку у власть имущих и для Миллера оборачивалась большими неприятностями. Некоторые советские авторы осторожно намекали, что позиция Ломоносова была в сущности охранительной, и они, конечно, правы, но сама идеология охранительства, казенного патриотизма в то время еще до конца не сложилась, еще не отличима от других направлений общественной мысли». И, как заключал Каменский, этот спор «был, по сути, первым, но далеко не последним в нашей истории спором о любви к отчизне, о том, кто любит ее больше - тот, кто постоянно славит и воспевает ее, или тот, кто говорит о ней горькую правду»[118].

В 1989 г. А.Н. Котляров, справедливо обращая внимание на некоторые важные тонкости варяжского вопроса, неизвестные советским ученым (что Миллер до Байера утверждал о норманстве варягов), отмечал, что «Ломоносов вплоть до начала 60-х годов продолжал обвинять автора "Происхождения народа и имени российского" (на наш взгляд, совершенно необоснованно) в антипатриотических настроениях. Враждебную национальной чести России подоплеку он видел едва ли не во всех сочинениях и делах своего давнего противника». И историк также традиционно проводил мысль, что «беспокойство академического начальства и патриотически настроенных академиков по поводу негативного для России международного резонанса от теории Миллера, несомненно, имели под собой реальную почву», особенно в свете традиционного русско-скандинавского соперничества.

В 1993 г. Т.Н.Джаксон увидела «в трудах академиков-немцев подлинно академическое отношение к древнейшей русской истории, основанное на изучении источников», и вела речь о «ложно понимаемом патриотизме» (накотором «густо», по ее словам, замешан варяго-русский вопрос), т.е. антинорманизме. В биографических очерках «Историки России» 1995 и 2001 гг. исследовательница, рисуя Миллера и Шлецера высокопрофессиональными специалистами в области истории России, отметила, что, во-первых, «известная недооценка роли Миллера в разработке русской истории связана с "норманизмом" последнего», хотя «его научные интересы были необычайно широки», во-вторых, в обсуждении его диссертации, привела она слова норманиста В.А. Мошина, «родилось варягоборство, вначале принявшее характер не столько научной полемики, сколько ставшее борьбой за национальную честь», в-третьих, «фактически первым он приступил к широкому сбору и предварительной обработке источников русской истории», в-четвертых, «норманизм же Шлецера был порожден не политическими мотивами (в отличие от антинорманизма с его "шумным национализмом"), а уровнем развития исторической науки того времени». В совершенно ином свете, конечно, была представлена в 1995 и 2001 гг. в тех же биографических очерках фигура Ломоносова. Как резюмировала М.Б.Некрасова, он, не являясь «профессиональным историком в сегодняшнем понимании», но исходя из «патриотических соображений» и «страстно» желая утвердить «патриотический подход к российской истории», счел обязанным выступить против норманизма, оскорбительного «для чести русской науки и самого русского народа»[119].

В 1995 г. в посмертно изданной книге В.И.Осипова подчеркивалось, что норманская теория «не была плодом досужего вымысла Байера, но имела под собой реальную основу в виде нескольких строк текста "Повести временных лет", допускающих различное толкование», и что «проблема происхождения русского народа имела для Миллера скорее научное, чем политическое значение, и в его намерение не входило оскорблять национальные чувства россиян». Толкуя о враждебных отношениях Миллера и Ломоносова, он вместе с тем констатировал, что программа Шлецера по изучению русской истории встретила «резкие возражения со стороны Ломоносова» и что «заносчивый характер и амбиции» Шлецера «вызвали естественную неприязнь со стороны Ломоносова, перешедшую в открытую недоброжелательность, что не помешало Шлецеру признать в Ломоносове крупного историка». Заостряя внимание на «эмоционально отрицательной оценке», данной Ломоносовым Шлецеру, наследованной, по словам Осипова, многими русскими исследователями и прочно утвердившейся в общественном мнении, ученый квалифицировал ее как заблуждение, в основе которого «лежит "концепция злого умысла", родившаяся, возможно, в тяжелые времена бироновщины или т.н. "немецкого засилья"». А данное заблуждение он связал со «сторонниками традиционной точки зрения, считающими Шлецера врагом русской нации...», хотя тот внес большой вклад в русскую науку. И у автора, естественно, нет никаких сомнений в том, что с отставкой Шлецера в Академии наук «не осталось крупных историков, и ее роль в самостоятельной разработке русской истории существенно упала»[120].

В том же 1995 г. археолог А.А.Формозов, специалист в области палеолита, мезолита, неолита и истории российской археологии, весьма энергично вступил в «спор о Ломоносове-историке» (глава его книги так и называется «К спорам о Ломоносове-историке»), Исходя из того, что представления о варяжском вопросе, творчестве Ломоносова и Миллера и, разумеется, дискуссии по диссертации последнего были почерпнуты им, впрочем, как и другими нынешними «ломоносововедами», только из такого источника как норманистская литература, то, естественно, разрешение этого спора не могло отличаться, несмотря на все потуги автора доказать обратное, оригинальностью и объективностью. К его, с позволения сказать, «новациям» надлежит отнести раздраженный и надменный тон, с элементами ехидства и высмеивания в стиле М.В.Войцеховича, уже несколько десятилетий отсутствовавший в разговоре о Ломоносове и ценителях его исторического таланта, но который скоро станет нормой в историографии. А также категоричное исключение Ломоносова из числа историков и навязывание читателю крайне негативного отношения к нему.

Традиционно характеризуя его в качестве борца с немецким засильем в Академии наук, исследователь заключает, по-норманистски «точно» ставя диагноз, что в ходе этой борьбы он потерял «взвешенный подход к проблеме», стал воспринимать «многое в ложном свете» и в его сознании возникли «фантомы», в связи с чем «он обличал не только ничтожных Шумахера и Тауберта, но и серьезных историков Г.Ф. Миллера и А.Л. Шлецера, видя в них лишь членов той же антирусской немецкой партии, хотя в эти годы Миллер был гоним Шумахером, и оба ученых способствовали изданию трудов русских авторов: Миллер - "Истории Российской" В.Н.Татищева, а Шлецер - "Древней Российской истории" самого Ломоносова». Приписав, таким образом, русскому ученому черную благодарность по отношению к своему благодетелю Шлецеру, хотя, а данный факт известен автору, издание названных трудов Татищева и Ломоносова было осуществлено уже после смерти последнего, Формозов в ткань повествования вводит императрицу Елизавету Петровну, отличавшуюся, по его словам, «редким невежеством» (историк В.О.Ключевский вообще-то называл ее «умной») и полагавшую, что профессор химии наиболее подходит к написанию русской истории, «поскольку не раз сочинял оды и обладает хорошим слогом». А итогом обращения «редкого невежества» к сочинителю од стало появление «Древней Российской истории», где Михайло Васильевич не анализирует факты, а создал панегирическую речь «с двумя заранее заданными тезисами: глубокая древность россиян и громкие успехи их князей и царей».

Утверждая, что Ломоносов хотя и интересовался родной историей «с юных лет, немало читал по этой теме, но никогда, - подчеркивает Формозов вопреки известным фактам, - не занимался в архивах, как Миллер, не анализировал первоисточники, как Шлецер». Столь же непреклонен он и в других своих выводах: что «методами критики источников, выработанными уже к этому времени за рубежом, Ломоносов не владел», что влияние на него «польской ренессанской традиции с ее "баснословием"» и идущего «в духе польской ренессанской историографии» «Синопсиса» - варианта «панегерической речи» - «было очень велико» и что в целом представления «о начале русской истории отвечали уровню полуученых-полудилетантских изысканий его времени. Все это давно пройденный этап в развитии науки». После такой характеристики Ломоносова, которого в XIX в. могли прославлять лишь только «поборники теории официальной народности» (М.А.Максимович и Н.В.Савельев-Ростиславич), не трудно, естественно, предугадать, в каком русле пойдет речь о дискуссии 1749-1750 гг. и ее главных героях.