Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль

• Название: Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль
• Автор: Эмиль Золя
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1965

В шестнадцатый том Собрания сочинений Эмиля Золя (1840–1902) вошел роман «Доктор Паскаль» из серии «Ругон-Маккары».

Под общей редакцией И. Анисимова, Д. Обломиевского, А. Пузикова.

---

Он не сердился, он шутил, хотя дрожь в голосе выдавала его волнение. Со свойственным ему веселым добродушием он добавил:

— Если вы, голубушка, опасаетесь, что в этом месяце не сведете концы с концами, скажите мяснику, пусть пришлет мой счет отдельно… Будьте спокойны, я не попрошу вас добавлять из своего кармана, ваши неприкосновенные сбережения останутся целы.

Это был намек на маленький личный капитал Мартины. Получая ежегодно в течение тридцати лет четыреста франков жалованья, она заработала двенадцать тысяч, ограничивая собственные расходы самым необходимым. И сумма ее сбережений, почти утроенная благодаря приросту процентов, составляла теперь около тридцати тысяч франков, которые она не поместила у г-на Грангийо из какого-то каприза, из желания держать свои деньги отдельно. Впрочем, они приносили ей солидный доход.

— Мои неприкосновенные сбережения — это честно заработанные деньги, — сказала она с важностью. — Но вы правы, сударь, я попрошу мясника посылать вам отдельный счет, ведь мозги, что он поставлял, не для моей, а для вашей кухни.

Эта перепалка вызвала улыбку Клотильды, — ее всегда забавляло подшучивание над скаредностью Мартины, и завтрак закончился более весело. Доктор предложил пить кофе под платанами, говоря, что хочет подышать свежим воздухом после проведенного взаперти утра. И кофе подали на каменный столик возле фонтана. Как там было хорошо, в тенистом уголке, у прохладной журчащей воды, меж тем как повсюду кругом — в сосновой роще, на току, в комнатах — стояла нестерпимая духота.

Паскаль, удовлетворенно поглядывая на склянку с нервным веществом, которую он поставил на стол, начал притворно ворчливым тоном:

— Итак, сударыня, вы не верите в мой животворный эликсир, а верите в чудеса!

— Учитель, — ответила Клотильда, — я верю, что нам не дано постичь всего.

Он сделал нетерпеливое движение.

— Но нам надо все постичь… Пойми же, маленькая упрямица, что наука не знает ни одного нарушения незыблемых законов, управляющих вселенной. Только человеческому разуму удавалось до сих пор вторгаться в них. Укажи мне чью-то разумную волю, чье-то преднамерение вне реального мира. Все — здесь, и нет другой воли, кроме силы, побуждающей все к жизни, жизни, которая непрестанно развивается и совершенствуется.

Энергично взмахнув рукой, он встал, и в нем чувствовалась такая внутренняя сила, что девушка смотрела на него, дивясь, как моложаво его лицо под шапкой седых волос.

— Хочешь, я изложу тебе мой символ веры, если уж ты обвиняешь меня в том, что я отвергаю твой… Я верю, что будущее человечества — в завоеваниях разума, вооруженного наукой. Я верю, что научные поиски истины и есть тот единственный высший идеал, к которому должен стремиться человек. Я верю, что вне сокровищницы истин, добытых шаг за шагом, однажды навсегда, все — иллюзия и тщета. Я верю, что, познавая все больше и больше, человек приобретет безмерную власть и если не счастье, то, по крайней мере, ясность духа… Да, я верю в конечное торжество жизни.

И жестом еще более широким он обвел безграничные светлые дали, будто хотел призвать в свидетели озаренные солнечным пламенем поля, где бурлили животворные соки.

— Пойми же, дитя, что жизнь — это непрестанное чудо. Раскрой глаза, погляди!

Она покачала головой.

— Они раскрыты, но я не вижу всего… Это ты, учитель, упрямец, если не хочешь признать, что там, по ту сторону жизни, есть что-то неведомое, чего ты никогда не постигнешь… Я знаю, ты слишком умен, чтобы не понимать. Только ты не хочешь воздать должное непостижимому и отстраняешь это непостижимое, чтобы оно не мешало твоим исследованиям… Сколько бы ты ни твердил, что не надо принимать в расчет таинственное, что следует идти от известного к завоеванию неизвестного, я… я этого не могу! Таинственное тотчас заявляет о себе и непрестанно меня волнует.

Он слушал ее, улыбаясь, счастливый, что она оживилась, и погладил ее белокурые локоны.

Да, да, я знаю, что ты такая, как все, и не можешь жить без иллюзий и обмана… Ну, ничего, к конце концов мы все же поймем друг друга. Только береги свое здоровье, в здоровье залог мудрости и счастья.

Затем, переменив тему, добавил:

— Послушай, идем все-таки со мной, ты поможешь мне в моем чудотворном походе… Сегодня четверг — день, когда я навещаю больных. Лишь только спадет жара — мы отправимся вместе!

Сначала она отказалась, опасаясь, чтобы он не принял ее согласие за уступку, по, увидев, как он огорчился, сдалась. Она всегда сопровождала Паскаля, когда он отправлялся к больным. Они еще посидели под платанами, а потом доктор ушел к себе переодеться. Вернувшись в сюртуке и в атласном цилиндре с широкими полями, он сказал, что хорошо бы запрячь Добряка — лошадь, на которой он уже четверть века ездил к пациентам. Но бедный старый коняга ослеп, и из любви к нему и в благодарность за его верную службу его теперь почти не беспокоили. Глаза у него стали мутные, ноги скрючило ревматизмом. В этот день Добряк совсем расхворался. Доктор и Клотильда, зайдя в конюшню, громко чмокнули его в морду и пожелали ему хорошенько отдохнуть на охапке свежей соломы, принесенной служанкой. Сами же они решили отправиться пешком.

Клотильда так и осталась в белом с красными горошинами полотняном платье и только надела белую соломенную шляпку, украшенную букетиком сирени; ее большие глаза, нежное розовое лицо, затененное широкими полями, были полны очарования. Они шли под руку: Клотильда, тоненькая, стройная, юная, и сияющий Паскаль в ореоле своих седин, которые, казалось, подчеркивали моложавость его лица, Паскаль, еще настолько сильный, что поднимал девушку на руки, если приходилось перепрыгивать через ручейки. При виде их все улыбались, оборачивались, провожая их взглядом, так они были красивы и веселы. И сегодня, когда они подходили к Плассану по Фенуйерской дороге, кумушки у городских ворот примолкли. Можно было подумать, что это шествует один из тех древних царей, которых изображают на картинках, могущественных и добрых царей, не знающих старости, ибо их сопровождает прекрасная как день девушка, чья цветущая юность и покорность придает им силы.

Они повернули на широкий, обсаженный деревьями проспект Совер, чтобы выйти затем на улицу Банн, как вдруг их остановил молодой брюнет лет тридцати.

— Вы совсем забыли обо мне, учитель. А я жду не дождусь вашей статьи о чахотке.

Это был доктор Рамон, два года тому назад обосновавшийся в Плассане, где приобрел отличную практику. В расцвете лет, красавец и баловень женщин, он, к счастью, обладал здравым смыслом и достаточной рассудительностью.

— А, это вы, Рамон! Здравствуйте… Совсем я вас не забыл. Виновата эта гадкая девочка, я дал ей еще вчера переписать мою заметку, а она до сих пор к ней не притронулась.

Молодые люди обменялись искренним дружеским рукопожатием.

— Здравствуйте, Клотильда.

— Здравствуйте, Рамон!

Когда за год перед тем девушка заболела тифозной горячкой, к счастью, оказавшейся неопасной, доктор Паскаль совсем потерял голову, начал даже сомневаться в собственных познаниях и призвал молодого собрата, чтобы тот помог ему, вселил в него уверенность. С тех пор между всеми тремя установились непринужденные товарищеские отношения.

— Вы получите заметку завтра утром, обещаю, — сказала Клотильда, улыбаясь.

Рамон проводил их еще немного, до угла улицы Банн, где начинался старый квартал и жили пациенты Паскаля. И в том, как Рамон с улыбкой склонился к Клотильде, чувствовалась медленно созревавшая и еще не высказанная любовь, которая терпеливо ожидает часа, назначенного для самой благоразумной из всех развязок. Впрочем, Рамон почтительно слушал и доктора Паскаля, работами которого восхищался.

— А знаете, друг мой, я как раз направляюсь к госпоже Гирод. Помните ее? Она вдова, ее муж-дубильщик пять лет тому назад умер от чахотки. У них двое детей: Софи, которой скоро исполнится шестнадцать, — к счастью, за четыре года до смерти ее отца по моему настоянию девочку отправили в деревню, к тетке, — и сын, Валентен, двадцати одного года. Из любви к сыну мать заупрямилась и оставила его дома, несмотря на то что я пугал ее всевозможными страшными последствиями. Вот и судите, прав ли я, утверждая, что дети наследуют от чахоточных родителей не самую болезнь, а только предрасположенность к ней, когда ребенок становится особенно восприимчив к заражению чахоткой? Что же мы видим? Валентен, который жил в ежедневном общении с отцом, сейчас поражен чахоткой, а Софи на деревенском воздухе обрела цветущее здоровье. — И он добавил с торжеством: — Все же, быть может, мне удастся спасти и Валентена; с тех пор как я делаю ему впрыскивания, он прямо на глазах возвращается к жизни, прибавляет в весе. Вот увидите, Рамон, вы тоже придете, неизбежно придете к моим впрыскиваниям…