Ричард Олдингтон - Дочь полковника

• Название: Дочь полковника
• Автор: Ричард Олдингтон
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-069553-9

Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, — но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются не «сенсационностью» этого произведения, но его искренностью, реализмом и глубиной психологической достоверности.

Мужчины погибли на войне, — так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей — детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…

---

Только у Марджи Стюарт достало духа ответить: «Какая чепуха, миссис Исткорт», но миссис Исткорт тут же с ней поквиталась с помощью упоминаний о родственных натурах и темных намеков на то, что рыбак рыбака…

Миссис Исткорт даже нанесла визит мистеру Перфлиту, которого не терпела, и который, в свою очередь, считал ее горестным образчиком того, во что может превратиться прелестная женщина — кислой старухой с омерзительными материнскими замашками. У него как раз пил чай доктор Маккол, шотландец, сочетавший цинизм медика с цинизмом батальонного врача. Он умел быть приятным с больными и влиятельным матронам в округе нравился больше, чем пациентам попроще. Утверждать, что в решение проблем безработицы и перенаселения он вносил особенно заметный вклад, было бы невеликодушно, однако особых усилий в обратном направлении он также не прилагал. Перфлит и Маккол очень холодно выслушали намеки миссис Исткорт на необходимость принятия мер «по поводу священника и мисс Смизерс» и на то, что принять их должны именно они. После довольно-таки резкой стычки с мистером Перфлитом, лавры в которой разделились примерно поровну, миссис Исткорт удалилась в сильном раздражении. Поспешно проводив незваную гостью, Перфлит вернулся к доктору и вновь достал виски и содовую, которые успел укрыть от ее глаз. На ручку сифона он нажал со всей энергией, оставшейся после боя. Струя содовой плеснула ему на руку и на стол.

— Черт! Ну и стерва эта старуха!

— Не так много содовой. Спасибо. Меня она скорее забавляет. Какой сыскной талант! И какая великолепная злоба! С каким наслаждением она выслеживала беднягу Каррингтона и его птичку.

— Неужели вы считаете, что в ее гнусной болтовне есть тень истины?

— Не берусь судить. Дыма без огня… как вам известно. Но почему бы и нет? Как свидетельствует мой профессиональный опыт, среди трудящихся сословий в наших краях девственницу старше шестнадцати лет вы не отыщете.

— Трудящихся? Да, конечно. У них иная мораль, чем у нас, среднего сословия. Они почти столь же эмансипированы, как аристократия, если она эмансипирована. Впрочем, они более блудодеи, чем прелюбодеи. Если девушка понесла, все вероятные отцы бросают жребий, кто на ней женится. Не так уж плохо задумано. Ну конечно, если они все уже женаты, девица теряет репутацию.

Маккол, набивая трубку, слегка покачал головой.

— Да, картина, в общем, похожая. Но я не стал бы исключать и прелюбодеяний. Развод стоит дорого, и обычно они обходятся кулаками.

— Но к высшему слою среднего сословия с его тупой чопорностью это не относится, и уж особенно, когда речь идет о тех, кто победнее. Я видел Каррингтона всего два раза, но он мне показался весьма и весьма пристойным типом священника. Глуповат, разумеется, впрочем, это от него и требуется, — но порядочен. Ну а Джорджи Смизерс мне чертовски жаль. Недавно она мне встретилась — вернее, шла по дороге впереди меня: отличная фигура, размашистый шаг…

— Бежала на свидание с попиком, как намекала добрейшая старая гадюка?

— Вовсе нет. Но есть в ней что-то трогательное. Миловидной ее назвать нельзя, и, естественно, она не моего романа, но из нее вышла бы хорошая жена и мать. Она будет преданно благодарна любому мужчине, который сделает ей честное предложение, — как и почти всякая женщина. Она совсем поспела для мужа, для детей, а пышные словеса и идиотские общественные условности не позволяют ей познать то, для чего предназначила ее природа. И что будет с ней дальше? Спелость перейдет в перезрелость, увянет, иссушится. И станет Джорджи Смизерс кислой старой девой, и будет отравлять мир вокруг себя, как милейшая старая ведьма, которая только что побывала тут.

— И вы собираетесь рекомендовать, чтобы она обзавелась незаконнорожденным младенцем?

— Нет. Ей, я считаю, следует жить согласно ее нравственным правилам — что, вероятно, нелегко, — но я не считаю, что эти правила следовало навязывать ей и таким, как она. Положение сквернее некуда, Маккол. Вот перед вами нормальная, здоровая, очень порядочная девушка, которая нуждается в утешительной радости и следствии этой радости — в младенце. Это же с первого взгляда видно. Что может быть более естественным и разумным в подобном случае? Она же не из тех девиц, которые предусмотрительно носят в сумочке презервативы. Она создана для семейной жизни.

— Боюсь, вашей Джорджи не на что надеяться. Статистики, искуснейшие жонглеры, заявляют нам, что на наших островах женщин сейчас минимум на миллион больше, чем мужчин. Прибавьте к этому десятки тысяч женщин с небольшим доходом, которые селятся в странах, где жизнь дешевле, и охотятся за шейхами на всех европейских курортах… Поколение Джорджи потеряло миллион мужчин. Так кто же на ней женится? Для нее просто нет подходящих женихов.

Перфлит наклонился вперед и хлопнул себя по колену:

— Совершенно верно! Девушки ее поколения, помышляющие о мужьях, практически обречены на безбрачие. Трудящиеся сословия как будто находят выход из положения, но ведь они куда человечнее нас. В их жизнь никто не вмешивается. Если вдруг родится ребенок, что же — не повезло, но града камней не последует. Но у Джорджи Смизерс нет в этом захолустье никаких шансов встретить подходящего мужчину. А если бы такое и произошло, ее бы затравили, опозорили, а возможно, и заставили бы наложить на себя руки.

— Ну и что же вы намерены предпринять?

— Черт побери! А что я могу? Как ни жаль — ровным счетом ничего. На мой взгляд, такой пышущей здоровьем девушке, как Джорджи, требуется по меньшей мере двое детишек. Путь они будут и не слишком красивыми, зато достаточно здоровыми, а уж материнские заботы им обеспечены. Черт побери, да заведи она их, ее следовало бы вознаградить кругленькой суммой и медалью. Все-таки хоть что-то в противовес ордам трущобных оборвашек и многочадию католических семей — пятнадцать отпрысков, и все больные. Джорджи это евгенический клад. И ведь вся мерзость в том, что будь у нее две тысячи в год, так отбою бы не было от молодых прохиндеев, которые дали бы ей все, в чем она нуждается, лишь бы она взяла их на содержание. Б-р-р!

Маккол расхохотался.

— Видели бы вы себя сейчас! Беситесь из-за горестей вселенной и Джорджи Смизерс! Чувства юмора, вот вам чего не хватает.

На мгновение мистер Перфлит словно бы и правда пришел в бешенство, но затем тоже начал смеяться, хотя и не так громко.

— Признаю, — сказал он, — что чувство юмора — почти исключительная привилегия шотландцев. Но, как шотландец, вы, естественно, лишены патриотизма.

Маккол тотчас возразил, что патриотизм — исключительно шотландская добродетель и была ввезена в Англию вместе со всеми прочими добродетелями в обозе Иакова VI. Шотландцы, намекнул он, преобразовали никчемную и отсталую нацию в творцов империи. Однако мистер Перфлит стоял на своем.

— Я ведь сказал «патриотизм», Маккол, а не «национализм». Убеждение, что Шотландия über alles[3], восхищения у меня отнюдь не вызывает. И под патриотизмом я подразумеваю патриотизм, а не национализм. Патриотизм — это живительное чувство коллективной ответственности. Национализм же — глупый петух, который кукарекает на вершине своей навозной кучи и призывает к тому, чтобы шпоры стали подлиннее, а клювы засверкали бы. Боюсь, что национализм входит в число многих даров, которые Англия преподнесла миру, хотя он прекрасно мог бы без них обойтись.

— Одного без другого не существует, — возразил Маккол, бессознательно утрируя свой шотландский акцент. — Если у человека есть чувство коллективной ответственности, так уж он будет стоять за родную страну и в правом и в неправом деле. Человеческую природу так просто не изменишь. А пока она остается такой, как есть, всегда будут войны; и пока будут войны, люди будут воевать.

Мистер Перфлит крепко сжал виски.

— Мне кажется, что-то такое я уже слышал, Маккол. Но я не могу одним махом опровергнуть десяток ошибок. Что это такое — «человеческая природа»? Не воевать — это тоже «человеческая природа», как и воевать. Вот-вот вы мне сообщите, что птица своего гнезда не пачкает, а я отвечу, что оно достаточно запачкано и без моей помощи.

— Справедливо, но какое все это имеет отношение к Джорджи Смизерс и ее неудовлетворенным потребностям? Неужто вы не можете обойтись без мировой войны, доказывая, как печальна участь еще одной старой девы?

Мистер Перфлит вздохнул.

— Вы прекрасный человек, Маккол, но жуткий собеседник. Каждой своей фразой вспугиваете зайца, но ни за одним не бросаетесь вдогонку. — Он помолчал. — По-моему, Фукидид первым сделал опасное открытие, что государства можно персонифицировать в подозрительных, готовых к драке баб. Я просто постулирую верность человечеству, а не верность воображаемому нечто под названием «Англия» или «Британия» в шлеме и с трезубцем. Меня больше заботит Джорджи Смизерс, реальная женщина с реально исковерканной жизнью, чем изображение одной из любовниц Карла Второго.